Он успевает все делать сразу — жарить и продавать шашлыки, разговаривать с Толиком и еще покрикивать на кого-то через плечо.
— Я все вижу! — не поворачиваясь, кричит Мухтар назад. И снова к Толику: — На билет хоть заработал?
— Почему не заработал? — отвечает Толик спокойно. — Весь товар раскупили.
— Да ну! — удивился Мухтар. — Первый человек! Все говорят: зиру Россия не покупает, зря ездить.
— Уметь надо, — сдержанно ответил Толик.
— А если поймаю?!! — закричал вдруг Мухтар, не трогаясь, впрочем, с места. И опять, другим голосом, спросил Толика: — Дома твоего нет теперь… Что делать будешь?
— Не знаю, — сказал Толик.
— Иди ко мне. Помощник нужен, — сказал Мухтар, и не успел Толик согласиться, как он уже кричал с полным восторгом: — Ведь горячий, прямо горячий едят! Живой огонь! Палочку, палочку отдай!
В стороне маленькие мальчишки делили палочку шашлыка, которую стащили у Мухтара.
Так же вдруг Мухтар сорвался с места и побежал — не стараясь особенно никого догнать. От него во все стороны так и прыснули, разбегаясь, мальчишки — мал мала меньше…
Все бежали, кто как умел. Не бежал только один, лет семи, не больше. Он был на редкость чернявенький, с чуть более раскосыми глазами, чем полагается народонаселению этого кусочка планеты.
Он стоял и без страха глядел на Толика, словно приглашая попробовать его изловить.
Наверное, Толик уже почувствовал себя полноправным помощником Мухтара, а может, ему просто захотелось поглядеть на мальчишку поближе, но он поставил приемник на землю и сделал несколько шагов вперед. Мальчишка отошел. Толик прибавил ходу — тот побежал.
Он бежал не оглядываясь. Толик тоже перешел на бег.
Они бежали долго и медленно, перескакивая через арыки и кирпичи, тяжело дыша, спотыкаясь.
Наконец мальчишка обернулся и бежать перестал… Толик нагнал его и тоже остановился.
— Почему ловишь? — спросил мальчишка.
— А ты почему бежишь? — спросил его Толик.
— Потому что догоняешь.
Похоже было, что он не боится Толика.
— Покажи руки, — велел Толик.
Мальчишка разжал ладони. В них ничего не было.
— Зачем же убегал? — удивился Толик.
— Не люблю, когда ловят.
— Шашлык брал?
— Нет.
— А что там делал?
— Нюхал, — ответил мальчишка просто. И это очень понравилось Толику.
На другой день возле мангала возился уже Толик.
Он еще только раздувал угли и переворачивал первые палочки, когда откуда-то вынырнул вчерашний мальчишка. Он привел с собой еще девочку, выше его на целую голову, но мальчишка уверенно вел ее, держа за руку.
Они стояли перед чадящим мангалом, и Толик с новым, неизвестным прежде ему ощущением, смотрел на мальчика — так, что ему хотелось непонятно от чего улыбаться.
— Вы кто такие? — спросил наконец Толик.
— Мы с интерната, — ответила девочка.
— Я хочу шашлык, — четко сказал мальчик.
Это еще больше понравилось Толику. Он протянул им по шашлыку и лепешке с сырым луком. И с любопытством стал ждать, что будет дальше.
— Спасибо, — сказала девочка, а мальчишка только кивнул.
Ел он обстоятельно, не забывая про лук и лепешку. Лицо и губы он вытер руками, а руки облизал.
— Слушай, хозяин, — сказал мальчишка, закончив. — Ты шашлык делай. Я к тебе каждый день ходить буду.
— Договорились, — просто ответил ему Толик.
Он долго смотрел, как они уходили, огибая груды битого кирпича…
В конце улицы мальчишка обернулся и поглядел назад, в сторону Толика, по-крестьянски приставив ладонь ко лбу от света.
И это понравилось Толику больше всего!..
Поздним вечером совсем по-другому выглядит площадка возле Толиковой, торговли.
Угли в жаровне накрыты картонкой. На картонку для тяжести возложен кирпич. По земле ветер носит бумажки — обрывки бумажных салфеток. В грязь втоптаны белые луковые кольца, отливающие перламутром… Одна металлическая палочка от шашлыка упала и, воткнувшись в землю, покачивается, как стрела. Рванул ветер, и вот она мелко задрожала, наводя на сейсмические мысли…
За мангалом виден голый забор. На заборе крупно написан уже давно забытый присоветский лозунг: «Слава людям труда!».
Прямо под лозунгом стоит железная заржавленная кровать, которую днем не было видно. В ногах кровати валиком положен матрац.
Толик ходит по «своей» площадке, немного прибирает мусор, потом идет к кровати. Вот он развернул матрац, и внутри оказалась постель.
Диковато смотрелись здесь простыня, подушка и цветное ватное одеяло, так беззащитно разложенные под открытым небом, на ржавом железе солдатской кровати…
Приготовив постель, Толик идет к самовару.
Старый царь-самовар, браво развернув свои прямые медные плечи, весь в потеках и вмятинах. А вокруг него и под ним, между гнутых медно-тусклых его ножек, похожих на тронные, — понасыпались мокрые угли и зола.
Отчего самоварное подножие отдает пепелищем…
Толик нагибается и молча начинает готовить лучину для завтрашних чаепитий. На одном могутном плече самовара стоит японский приемник — «чистая „Соня!“, как сказал тогда его гостиничный Сосед. Прямо из ничего, непосредственно из окружающего воздуха приемник создает веселую музыку в настроении марша. Эта транзисторная маршевая бодрость, интеллигентный японский дизайн приемника и сверкающая шпага антенны делают всю картину Толикиного быта еще более грустной.
Сидя на корточках, Толик большим ножом колет сухое полено. Неожиданно он громко спрашивает:
— Ты чего сегодня домой не идешь?
С краю, у самого мангала-жаровни, стоит давешний мальчик и внимательно смотрит на работу Толика.
— Куда? — не сразу отвечает он.
— Ну, в интернат.
Мальчик долго молчал, потом негромко произнес:
— А мама не так колола.
— А как? — сразу так и кинулся к нему Толик — кинулся голосом, вопросом, глазами, оставаясь в то же время на месте, на корточках.
И снова мальчик ничего не ответил.
— А у тебя потому всегда весело, что приемник? — спросил он через некоторое время.
— Тебе нравится? — снова быстро повернулся к нему Толик.
Мальчик вытащил из земли шашлычную железную стрелку, обтер ее конец о свои штаны, положил на мангал.
— Я вчера целый день думал, — сказал он неожиданно. — Решил: у тебя буду жить.
— Так ведь негде, — огорчился Толик. Потом добавил: — У меня тут дом был. На этом самом месте.
Он показал на кровать и жаровню.
— Я вчера тебе гвозди собирал целый день, — сказал мальчишка и вытащил из кармана горсть ржавых гвоздей.
…Ночь была прохладная, и Толик несколько раз вставал с земли, где устроил себе постель, накрывал мальчишку по имени Дамир, спавшего на его кровати…
С утра было солнечно.
Толик вел мальчика Дамира по Алтынабаду. В одной руке он держал его маленькую ладошку, в другой нес приемник. Оставлять приемник было негде, да и не хотел Толик с ним разлучаться.
Они шли мимо строящихся домов, мимо бульдозеров, мимо какого-то учреждения, которое работало на своих столах прямо во дворе. А двор этот насквозь просматривался с улицы, через обвалившийся местами забор…
Несмотря на странную обстановку, все служащие этой конторы под открытым небом — спокойны, деловито ходят от стола к столу, совещаются…
Поглядев на них сквозь заборные проломы, Толик и Дамир движутся дальше.
На углу рабочие обновляют и подкрашивают уличную конструкцию — из тех, что ставились силами находящегося рядом завода или какой-нибудь фабрики. А на железном щите с завитушками по краям — фотографии передовых людей этой фабрики…
— Гляди, Дамирчик, — говорит Толик.
Дамир разглядывает выцветшие фотографии на железном сварном стенде и спрашивает у Толика:
— Это кто?
— Самые лучшие люди района, — улыбаясь, отвечает Толик.
Ему очень нравится что-то объяснять Дамиру.
— А почему тебя здесь нет? — строго спрашивает Дамир.
— А я в другом районе живу… — смущается Толик, и они идут дальше…
…Потом они стоят у автоматов с газировкой. Дамир пьет воду, спрятав в стакан пол-лица.
Рядом в пыльном скверике, развесив простыни в виде ширм и навесов, работает парикмахерская. Дом, где она была раньше, развалился. В остальном же, кроме стен и потолка, парикмахерская выглядит вполне нормально — с уцелевшими механическими креслами вроде зубоврачебных.
Из одного кресла вышел мальчик не старше Дамира, свежеостриженный, с голым затылком и новеньким чубчиком, как будто приклеенным на четверть головы. Он остановился рядом с Дамиром, ждет, когда Дамир освободит стакан для газировки. Стоит и подбрасывает на ладони монетку в пять рублей.
Дамир пьет, а глазами следит за монетой.
Глядя сверху на мальчиковые головы — заросшую, черную Дамира и оголенную, белесую, другого, — Толик даже расстроился:
— Ну что же это?.. Ребенка-то зачем так уродовать? Молодая девушка-парикмахер выглянула из-за занавески:
