Из кафе, через открытую дверь, доносилась музыка из фильма.
Аделина одернула прилипшее к попе платье и перешла площадь. Асфальт приставал к кедам. Она почувствовала, как все тело становится влажным, и подумала, что скоро от нее только мокрое место останется.
Теперь в музыке были особенно слышны скрипки.
Она поднялась на паперть, на две ступеньки — чтобы чуть-чуть побыть в тени. Проходя мимо дверей церкви, она заглянула внутрь. Там не было ни души; на нее повеяло прохладой и ладаном.
Перед переулком, который тянулся вдоль церкви и, минуя рыночную площадь, выводил прямо в лес, стояла чья-то машина. Чтобы преодолеть препятствие, Аделина оперлась одной рукой о стену, другой — о капот и, оттолкнувшись двумя ногами, перенеслась над бампером.
Дорожка шла между двумя стенами: церковной — слева, бывшей фабричной — справа. Она была узкой — сантиметров восемьдесят, не больше — и летом зарастала пыреем и крапивой, которые оставляли лишь тонюсенький проход из утрамбованной земли.
Сначала Аделина шла степенно, иногда уворачиваясь от колючих листьев. Потом, не пройдя и половины пути, она завернула подол платья, чтобы не зацепиться, и побежала. Еще ни разу ей не удавалось медленно пройти по этой дорожке от начала до конца. Крапива обжигала, пырей стегал, пот тек ручьем, она с трудом переводила дыхание. Зря все-таки она съела второй кусок пирога.
Дорожка доходила почти до леса; оставалось пройти луг, за которыми виднелись уже первые деревья.
Выбежав на луг, она остановилась, чтобы отдышаться и почувствовать открытое пространство.
Здесь она уже не слышала музыки. Поцелуй уже, наверняка, был использован по назначению. Не слышала она, и как течет в раковинах вода, и звякают ножи и вилки.
Она несколько раз глубоко вздохнула. От теплого надушенного травой, листвой, корой и землей воздуха у нее закружилась голова. Она закрыла глаза.
В какой-то момент она вздрогнула от неожиданности: к ней подбежал Косолапка и стал тереться об ее ногу. И откуда он только взялся? Она его отогнала и почесала колено. Он затявкал, снова подбежал и уселся перед ней, вывалив наружу язык и тяжело дыша.
— Беги отсюда, — сказала она.
Он еще раз тявкнул, но никуда не убежал.
Она сдалась; села на корточки и начала чесать ему бок. Он поднял голову, по телу от удовольствия пробежала крупная дрожь. Его шерсть была теплой. Он потянулся лизнуть ей руку, но она его оттолкнула.
Когда она выпрямилась, головокружение уже прошло, но по спине тек пот; она расстегнула воротник, попыталась — но безуспешно — разгладить платье и направилась к лесу. Косолапка не отставал ни на шаг.
В лесу так пахло лесом! Он был смешанный: сосновый уже, но дубовый пока. Под ногами мох и изредка камни. Здесь, купаясь в запахах смолы и обласканная папоротниками, Аделина чувствовала себя как в своем царстве; она знала все тропинки, все перелески, все подходы. Каждый куст ее холил и нежил.
Войдя в тень, она почувствовала себя лучше, на секунду задержалась и решительно пошла по своему тайному маршруту.
Позади резвился Косолапка.
Она шла довольно долго, но ни разу не сбилась с пути. Над ее головой перекликались птицы. Между кустами — попка кверху — промелькнул заяц. Косолапка прыгнул в сторону и пропал из виду.
Спина у нее уже высохла.
Вскоре она очутилась у высокого зеленого вала — терновник спутавшийся с можжевельником, ощетинивался коварными ветками, колючками и шипами. На четвереньках Аделина подползла к зарослям, — на какой-то миг преграда будто исчезла специально, чтобы пропустить ее, — нырнула и оказалась уже с другой стороны, на маленькой полянке. На своей полянке.
Ее полянка была круглой, закрытой со всех сторон, тенистой, с лепешкой голубого неба сверху и ковром из низкого ежика травы — чтобы не ободрать коленки.
Она вышла на середину, села на корточки, закрыла глаза, долго сидела неподвижно, затем выпрямилась и завыла.
Она выла изо всех сил, и голос, вырывавшийся сначала из горла, казался теперь грудным, чуть ли не утробным, он словно проходил через все ее тело, а зарождался где-то глубоко под землей.
Она выла от любви.
Она вкладывала в этот вой всю томительность ожидания. Он отдавался у нее в сердце и в голове, он пронизывал лес, возносился к верхушкам деревьев, клонил к земле папоротники, раскачивал ветки... Заслышав вой, лани уже неслись к ней со своими оленятами, зайчихи бежали со своими зайчатами... Цветы уже окутывали ее пыльцой, папоротники осыпали ее спорами, она почти чувствовала, как тонет в море фруктов, цветов, запахов; все ей представлялось поцелуем, все казалось принесенным в дар; вокруг нее летали воробьи, лепестки и пух; воздух будто становился мягче, утро переходило в вечер, солнце переливалась в луну...
Она выла от любви.
Подоспевший Косолапка уткнулся мордой ей в живот.
Затем подходили олени, кабаны, буйволы, лисы и волки. Поляна раздвигалась — и вот уже охватывала лес, деревню, холмы, страны, весь мир.
Изо всех сил она выла от любви.
— Эй! Ты что?
Она замолкла и открыла глаза.
Жюльен.
От горшка два вершка, грубиян, зануда и одет во что попало, она знала его как облупленного.
— Ты чего? Кричишь как оглашенная!
— Я оглашенная, — прошептала она.
Он пожал плечами и опустился рядом с ней на колени. В руках он держал палку, а из кармана у него свисала веревочка. Она могла не сомневаться, что сюда придет именно он. Он один знал это место. Она молчала. Ей надо было прийти в себя.
Он смотрел на Аделину, расстегнул рубашку и вытащил ее из штанов. Он ждал.
Она успокоилась и решила улыбнуться. Он никак не отреагировал; насупился и нахмурил брови.
Внезапно протянул вперед руку и провел по ее груди.
Она даже не пошевелилась.
Он провел рукой вверх, вниз, потом с недовольным видом опустил.
— А волосы? — спросил он.
— Пока еще нет.
— Покажи.
Она послушно встала и сняла трусики.
Он приподнял палкой подол платья и стал внимательно рассматривать. Едва прикасаясь, он провел своими грязными пальцами с обкусанными ногтями по ее животу, по гладкому укромному местечку, по ляжкам, после чего опустил платье.
— Пока еще нет, — объявил он.
Она опустила голову.
— А у тебя?
— Тоже пока еще нет.
— Покажешь?
— Ну, вот еще!
Он встал, связал узлом полы рубашки на животе и, не оглядываясь, пошел к проходу в кустах.
Аделина посмотрела ему вслед, скрутила трусики, сильно сжала их в правом кулаке и сунула в карман.
А Косолапка уже тянул в сторону деревни.
Купаясь, Магали никогда плотно не закрывала дверь ванной. Таким образом она могла видеть кусочек коридора и всю правую часть большой гостиной: половину плюшевого дивана, низкий столик, два низких стула у камина и письменный стол. Благодаря этому сохранялось чувство, что она не одна и по-прежнему участвует в жизни дома.
Она так любила купание в ванной, что это стало частью ее существования: для нее это было особенным моментом дня, наполненным всякого рода удовольствиями. Она любила горячую воду, на поверхности которой от ее движений качался термометр: шум пузырьков, которые она выпускала через нос; двустороннее зеркальце, которое она брала с собой: мокрые волосы, прилипшие ко лбу и затылку: побиваемые каждый раз рекорды по пребыванию под водой. Она любила чувствовать, как воздух при выныривании обжигает горло и как мыльная вода пощипывает открытые глаза.
В ванной Магали себя разглядывала. Она изучала себя серьезно и почти отстраненно: она рассматривала черные волосы, гладкий лоб, прямой нос, темные глаза, большой рот, она поворачивала зеркальце увеличивающей стороной, чтобы отчетливей разглядеть покраснение, и подолгу косилась на прижимаемое к кончику носа отражение в надежде нейтрализовать зарождающийся прыщик.
По шуму шагов она поняла, что кто-то вошел в гостиную. Она опустила зеркало и посмотрела в щелку. Ее мать собиралась сесть за стол и продолжить никогда не заканчивающуюся работу. Подмышкой она сжимала пачку бумаги, и Магали могла заранее и до мельчайших подробностей предсказать все, что она сейчас будет делать. Она положит бумагу на стол, левой рукой отодвинет стул, усядется, стараясь не смять лиловую юбку, скрестит ноги и освободит пятку правой ноги от туфли, которая будет висеть на одних пальцах, откинет рукой прядку, упавшую на лоб, поправит очки, прицелится шариковой ручкой и начнет. Магали сидела, не двигаясь, и продолжала смотреть.
Поверхность воды была совершенно гладкой, из воды высовывалась только голова. К коже цеплялись крохотные серебристые пузырьки. Она смотрела перед собой, ничего не видящим взором. Эта мать была ей не матерью.
