Это все я смог оглядеть лишь мельком, так как секретарь увлек меня по какой-то лестнице вверх и проводил до конторы. Одно окно ее выходило на улицу, но было и еще одно, более широкое, которое открывало вид на тот самый склад. Как раз у этого окна и стоял Сэмюэл Линкер, наблюдая за суматохой внизу. Рядом с ним под стеклянным колпаком тихонько пощелкивал небольшой медный прибор, исторгая тоненькую длинную бумажную ленту с какими-то печатными знаками. Спутанные петли бумажной ленты, причудливо, в виде цветка ириса, ложившиеся на начищенный паркет, являли собой единственное проявление беспорядка в этой комнате. За письменным столом другой секретарь, одетый точно так же, как и первый, что-то писал стальным вечным пером.
Линкер обернулся, увидел меня, бросил деловито:
— Беру четыре тонны бразильского и одну тонну цейлонского.
— Простите, как? — недоуменно переспросил я.
— Оплачу транспортировку пароходом при условии, что за время перевозки порчи не окажется.
Я сообразил: он диктует.
— А, понятно… Прошу вас, продолжайте.
Прозвучало нагло, Пинкер нахмурился.
— …Десять процентов будет удержано в счет будущих поставок. Остаюсь, и так далее… и так далее… Садитесь!
Последний возглас явно относился ко мне. Я сел.
— Кофе, Дженкс, будьте добры! — сказал Пинкер секретарю. — Номер четыре и номер десять, затем восемнадцать. Это я подпишу в ваше отсутствие. — Переведя взгляд на меня, он сухо произнес: — Вы, мистер Уоллис, назвались писателем.
— Да, верно.
— Но мои секретари не смогли отыскать ни единого вашего творения в книжной лавке на Чаринг-кросс. В платной библиотеке У. Х. Смита о вас и слыхом не слыхали. Даже, как ни странно, литературный редактор «Блэквуд Мэгэзин» с вашими творениями не знаком.
— Я — поэт, — сказал я, несколько обескураженный дотошностью расследований Линкера. — Но пока не публикуюсь. Мне кажется, я определенно дал вам это понять.
— Вы упоминали, что пока не слишком известны. Но вот я обнаруживаю, что о вас вообще никто ничего не слыхал. Вряд ли стоит говорить о степе ни известности, когда известий как таковых нет, не так ли?
Он тяжело опустился на стул по ту сторону стола.
— Приношу извинения, если я создал у вас превратное впечатление. Но…
— Оставим впечатления. Точность, мистер Уоллис! Единственное, что я требую от вас, и от кого бы то ни было, это точность.
В «Кафе Руайяль» Пинкер, пожалуй, вел себя не так уверенно, я бы даже сказал несколько застенчиво. Здесь, на своей собственной территории манеры его приобрели некоторую властность. Он вынул вечную ручку, снял колпачок, потянулся к стопке писем и принялся подписывать одно за одним с невероятной скоростью, не переставая при этом изрекать:
— Скажем, я. Смог бы я называться торговцем, если бы в жизни не продал ни единого мешка кофе?
— Любопытная постановка вопроса…
— Ни в коем случае. Торговец — тот, кто торгует. Ergo: если я не торгую, я не торговец.
— Но по той же логике, писатель тот, кто пишет, — заметил я. — Строго говоря, необязательно, что его читают. Только желательно.
— Гм… — Пинкер, казалось, осмысливал мои слова. — Очень хорошо.
У меня возникло ощущение, будто я выдержал некий экзамен.
Вернулся секретарь, неся поднос с четырьмя чашечками величиной с наперсток, и двумя дымящимися кофейниками, и поставил все это перед нами на стол.
— Итак, — произнес его хозяин, жестом указывая мне на поднос, — что вы скажете на этот счет?
Кофе был явно только что сварен — запах густой, приятный. Под выжидающим взглядом Пинкера я отпил из одной чашки.
— Ну, как?
— Превосходно.
Он поморщился:
— И только? Писатель вы или нет? Не ваше ли ремесло подбирать слова?
— Ах, это…
Теперь до меня дошло, что от меня требуется. Набрав в грудь побольше воздуху, я начал:
— Этот кофе исключительно… полезен для здоровья. Как альпийский санаторий… нет… как курорт на побережье моря. Трудно представить к завтраку что-либо иное, возбуждающее бодрость и активность, целебнее, животворнее, чем кофе Линкера к завтраку. Оно улучшает пищеварение, концентрацию мысли и одновременно поднимает настроение.
— Что-о-о? — Торговец выкатил на меня глаза.
— Разумеется, надо немного подработать, — скромно заметил я. — Но, по-моему, в общем и целом…
— Пробуйте следующий, — нетерпеливо перебил меня Линкер.
Я поднес к своей чашке второй кофейник.
— В новую лейте! — прошипел Линкер.
— Простите… — Наполнив вторую крохотную чашечку, я отпил из нее. И в изумлении воскликнул: — Совсем другой вкус!
— Разумеется, — кивнул Пинкер. — И какой же?
Раньше мне совершенно не приходило в голову, что кофе может быть разный. Разумеется, кофе бывает разбавленный, или прогорклый, или пережаренный, — что, признаться, частенько случается, — но тут передо мной оказались два разных сорта кофе, оба очевидно превосходные, но в своем превосходстве весьма отличные друг от друга.
— Как выразить словами подобное различие? — осведомился Пинкер и, хоть выражение его лица не изменилось, я почувствовал, что именно в этом вопросе и состояла суть нашей беседы.
— Этот, — начал я медленно, указывая на вторую чашку, — как будто с легким… дымком.
— Верно, — кивнул Пинкер.
— Ну, а тот, — я указал на первую чашку, — пожалуй, более… цветочный.
— Цветочный! — Пинкер по-прежнему во все глаза глядел на меня. — Цветочный! — Все же как будто оценка его заинтересовала… я бы даже сказал, произвела на него впечатление. — Так… позвольте-ка… — Он подтянул к себе секретарский блокнот, записал: «цветочный». — Продолжайте!
— Во втором есть некая острота.
— Точнее?
— Как запах от карандашных стружек.
— «Карандашные стружки», — также занес в блокнот Пинкер. — Именно так.
Все это походило на какую-то викторину, забавную, но бессмысленную.
— А другой отдает… ну, может быть… грецким орехом? — рискнул я.
— Может быть! — кивнул Пинкер, записывая. — Что еще?
— Этот вот, — я указал на вторую чашку, — как бы со специями.
— С какими же?
— Трудно сказать, — признался я.
— Неважно. — Пинкер вычеркнул «специи». — А! Милости просим! Замечательно. Можно разлить, будьте добры!
Я обернулся. В контору вошла молодая женщина с очередным кофейником. Я отметил про себя, что она весьма привлекательна, — в те дни я считал себя некоторым образом знатоком в этом вопросе. Одета в практичной манере, которая в ту пору была весьма популярна среди служащих женщин. Застегнутый на все пуговицы до самого подбородка строгий длинный жакет и длинная без турнюра юбка едва ли подчеркивали достоинства ее хрупкой фигуры. Между тем, лицо ее было подвижно и живо, а золотистые волосы, хоть и тщательно подколоты, изящно уложены.
Наполнив одну из чашечек, она осторожно поднесла ее мне.
— Благодарю вас, — сказал я, ловя ее взгляд, и лучезарно, как мне казалось, ей улыбаясь.
Даже и заметив мой интерес, девушка вида не подала: лицо хранило профессиональную непроницаемость.
— Пожалуй, стоит записывать, Эмили, — Линкер придвинул к ней блокнот. — Мистер Уоллис только что попытался определить, какую именно пряность наш изысканный бразильский кофе ему напоминает, но вдохновение ему временно изменило.
Секретарь присела за стол и вооружилась ручкой. Пока она ждала, что я продолжу, готов поклясться: какую-то долю секунды в глубинах ее серых глаз я уловил искру насмешки… даже некоторого ехидства. Но, возможно, мне это показалось. Я отпил новый кофе, и, признаться, вообще никакого вкуса не ощутил.
— Простите, но… — проговорил я, поводя подбородком.
— Подуйте! — предложил Пинкер.
Я подул и снова отпил. Этот кофе в сравнении с предыдущими был явно совершенно зауряден.
— Такой подают в «Кафе Руайяль»!
— Весьма похоже, вы правы! — улыбнулся Пинкер. — И этот… э-э-э… тоже ржавый?
— Немного. — Я еще отпил. — И пресный. Совершенно безвкусный. Легкий привкус влажного полотенца.
Я кинул взгляд на секретаря. Она была занята записыванием моих слов — точнее, как я разглядел, выводила в своем блокноте строчки причудливых, похожих на арабские буквы, закорючек. Возможно, это был как раз фонографический метод Питмена,[13] о котором я читал.
— Влажного полотенца… — со смешком повторил Пинкер. — Отлично, хотя полотенце я вряд ли когда-нибудь пробовал на вкус, ни влажное, ни сухое.
Перо стенографистки замерло в ожидании.
— И пахнет как будто… старым половиком, — продолжал я.
Мгновенно мои слова были переведены в очередные черточки и штришки.
— Половиком! — кивнул Пинкер. — Чем еще?
