— Пока с рыбой разбиралась, Данилу, естественно, как ветром сдуло, — жалуется незаметно подошедшая Шурочка.
Женя мельком смотрит на часы: ничего удивительного, в девятом часу вечера в дельфинарии уже может не быть не только звукорежиссера представлений, но и ее самой. Постоянно контролировать работу тренеров и неусыпно следить за строгим соответствием количества желающих поплавать с дельфинами количеству проданных билетов Женя не собирается. Кушать хотят не только звери, но и их дрессировщики. Она это понимает и позволяет себе закрывать глаза на некоторые вольности персонала. Конечно, ей не мешало бы чаще демонстрировать характер. Проявляй она хотя бы иногда излишнюю строгость, Данила не позволил бы себе уйти, даже не предупредив и не продемонстрировав, какую запись смонтировал для нового номера с афалинами. Привык к тому, что директор не слишком доверяет своему музыкальному вкусу, часто полагается на его мнение, редко спорит, — вот и зазнался. Решил, наверное, что она в любом случае одобрит каждую его работу, поэтому тратить время на предварительную демонстрацию не имеет смысла. Нахал, конечно. Молодой и дерзкий. Придется поставить его на место.
— Пойдем в монтажную, — приглашает директор помощницу.
В беспорядочном царстве мелодий и звуков они с трудом находят диск с подписью «Новые афалины», еще какое-то время тратят на то, чтобы музыка наконец зазвучала из динамиков, с удовольствием слушают незатейливую аранжировку Штрауса, живо представляя вальсирующих в воде дельфинов.
— Хорошо получилось, — воодушевленно сообщает Шурочка.
— Хорошо, — соглашается Женя, — но я сделаю лучше.
Шурочка смотрит на начальницу так, будто та сошла с ума. Девушка изумлена и не скрывает этого:
— Вы??? Вы же не…
— Не умею? Умею.
Через два часа директор дельфинария кладет в коробочку с диском болванку с новой записью. Пришлось изрядно повозиться, прежде чем она сумела разобраться во всех многочисленных кнопках, выключателях, усилителях и переходниках аппаратной, но время не было потрачено впустую. Женя почти смеется, запирая дверь в вотчину звукорежиссера и представляя себе его лицо, когда завтра во время представления вместо увертюры к «Летучей мыши» неожиданно зазвучит «Жизнь артиста». За реакцию животных на смену аккомпанемента можно не волноваться: дельфины настроены на игру с человеком, на взаимодействие с тренером: они ждут не конкретного музыкального сопровождения, а следят за командами дрессировщика.
Женю больше беспокоила публика. Она привыкла уважать своего зрителя и заранее считала его искушенным и сведущим. Толкать ширпотреб в массы с безразличной уверенностью в том, что «все равно все проглотят», считала непростительным и никогда не позволяла себе закрыть глаза на то, в чем хотя бы один человек, по ее мнению, мог усмотреть недоработку и халатность. Конечно, она готова согласиться с тем, что практически любая мелодия младшего Штрауса идеальна для вальсирующих афалин с точки зрения соответствия мелодии и движений. Но Женя мыслила широко и всеобъемлюще. Если она с первых аккордов определила, какое именно произведение зазвучало, никак нельзя исключать того, что и люди в зале его узнают. Женя не была категорична, она умела закрывать глаза на какие-то вещи и оставлять без внимания непринципиальные огрехи в работе своих подчиненных, но позволить им даже невольно сравнить кружащегося в воде дельфина с летучей мышью решительно не могла. Композиция, в названии которой речь идет об артистах, соответствовала случаю гораздо больше, нежели та, что прославляет ночную рукокрылую особь. Понимая это, Женя поступила так, как привыкла. Она поступила по-своему. Дело было сделано, миссия — выполнена. Директор не собиралась в дальнейшем вести разъяснительные беседы со звукорежиссером, доказывать свою позицию, ругать его или извиняться за то, что не предупредила об изменении аккомпанемента. Зачем? Ведь она уже добилась того, чего хотела: представление станет действительно безукоризненным, а Данила больше никогда не позволит себе уйти прежде, чем получит полное и окончательное одобрение своей работы руководством.
— Все. Я домой, — обращается Женя к склонившейся над бассейном Шурочке. — А ты дежуришь?
— Да.
— Ну ладно, счастливо, — Женя направляется к выходу.
— Евгения Николаевна!
— Да?
— Я хотела спросить…
«Понятно. Значит, смотрит не просто, а со значением. Вернее, с ожиданием», — про себя усмехается Женя.
— …где вы научились?
— Чему?
— Ну, аранжировка, и все такое.
— Далеко, Шура, далеко.
— А как?
— Как? Да просто учителя хорошие были.
— Какие?
— Разные. Спокойной ночи.
Учитель был один. Майк. Майк, который доказал всем на свете и самой Жене, что с музыкальными способностями она простилась раньше времени. Майк, который терпеливо объяснял ей, чем постановка «Спящей красавицы» в Мариинке отличается от спектакля Датского королевского балета. Майк, который заставлял ее бесконечное количество раз прослушивать произведения до тех пор, пока она не называла безошибочно все инструменты, звучащие в оркестре. Майк, который ласково разминал ей кисти рук и нежно направлял непослушные пальцы к клавишам синтезатора. Майк, который открыл миру новую Женю и который с легкостью этот мир от нее закрыл. Майк, которого она совершенно не хотела вспоминать и о котором помнила каждое мгновение своей жизни.
Смерть никогда не казалась Юленьке частью земного существования. Эта страшная старуха с косой не могла быть благом и началом пути в какое-то иное измерение. Она олицетворяла собой тупик, конец, безысходность и пустоту. Уверенность в совершенной неоспоримости своих убеждений позволила девушке с чистой совестью пропустить очередную лекцию по «Библии и культуре». Нет, она ничего не имела против самого предмета. Знание истории религий необходимо каждому образованному человеку, но Юленька предпочла бы изучать предмет под руководством того, кто не обладает какими бы то ни было предпочтениями в этой области. Но лектор оказался не только историком, но и по совместительству протоиереем, поэтому все слова и события, о которых шла речь в Священном Писании, он преподносил исключительно с точки зрения православной церкви. Юленька с таким подходом была решительно не согласна. Ей всегда импонировала светскость протестантов, редчайшая покорность своему божеству иудеев, безмятежность буддистов, отсутствие представлений о первородном грехе у мусульман, милосердие христиан и уверенность Высоцкого в том, что «удобную религию придумали индусы». Она не желала ограничиваться определенным догматом, не хотела загонять себя в определенные рамки и предпочитала верить в то, что соответствовало ее представлениям об идеальном мире, а не в то, к чему призывали сторонники той или иной конфессии. Каждую из религий находила Юленька по-своему привлекательной и в каждой видела целый ряд недостатков, с которыми никогда не смогла бы примириться, поэтому, несмотря на ставшее весьма популярным в последнее время всеобщее обращение к церкви, предпочитала оставаться в стороне от религии. Однако свой протест не демонстрировала, старалась с уважением относиться к чувствам других людей, никогда не высказывалась нелицеприятно об обычаях и традициях и о стремлениях верующих соблюдать определенные обряды. Таким образом, она считала возможным требовать и к себе соответствующего отношения. Она не хотела, чтобы ей навязывали свою точку зрения как единственно правильную, а именно этим и занимался на занятиях служитель православной церкви. Юленька прогуливала редко. Ей — прирожденной отличнице — всякий раз было стыдно за подобное поведение. Кроме того, в исписанном детским круглым почерком ежедневнике записей о намеченном пропуске не встречалось, а все, что так или иначе не соответствовало разработанному графику, вызывало у девушки беспокойство и недовольство собой. «Библия и культура» никогда не была любимым предметом в иерархии предпочтений Юленьки, но все же и эту дисциплину она старалась посещать аккуратно. Узнав же на прошлом занятии, что тема следующей лекции звучит как «Смерть — истинное благо», она заранее решила, что в ее положении слушать подобные трактовки не слишком полезно ни ей самой, ни будущему ребенку. Сейчас, когда девушка была самим воплощением жизни, ее сосудом, ее величайшим таинством, ей совершенно не хотелось ни внимать рассуждениям о смерти, ни тем более размышлять о ней. Юленька боялась, что изрядный запал оптимизма, которым был наполнен ее организм в последнее время, может пострадать от случайного, неосторожного слова, точного рассуждения или даже какой-нибудь невольной мысли, которую вызовет обсуждение бренности земного существования. Наверное, неистовое стремление оградить свой разум от каких-либо даже самых безобидных потрясений со стороны могло показаться чрезмерным и в какой-то степени нелепым, но Юленька окунулась в свою беременность с тем свойственным только ей пылом, с которым бросалась на штурм своих предыдущих устремлений. Правильное питание, режим, прогулки на свежем воздухе — все то немногое, что могла она обеспечить для здорового роста будущего малыша, Юленька выполняла легко и совершенно непринужденно. Скорее она сама принуждала всех окружающих следовать своему обновленному расписанию и согласовывать общие планы с собственным графиком.
