– Неудобно! – застеснялся Толоконников. – Потом позвонишь!
– Сейчас! – поправила Лидия Васильевна. – Тут дочке должны были достать географию. Прозевали мы с ней учебник. – Она набрала номер. – Любочка? Это я… Достали тебе географию? Вот черти… Папа пришел?.. Скажи, я скоро… Я в гостинице, за бумагой ходила… Гриша, это ты?.. Сейчас мне ее принесут, и я приду… – Она повесила трубку и порывисто прижалась к Толоконникову. – Дурошлеп ты… Со мной можно счастливым быть… Мы с мужем знаешь как счастливо жили, а потом он руку потерял…
– Как – потерял?
– В катастрофу попал, на железной дороге, все на свете бывает, и характер у него… очень изменился характер… Встань, отвернись, я одеваться буду…
Но теперь Толоконникову вдруг не захотелось, чтобы она уходила, потому что с ее уходом исчезало из жизни что-то другое, где-то тягостное, ненужное, но в то же время мучительное и притягательное. Он обнял Лидию Васильевну и стал говорить, говорить, слова сами собой получались, и больше никогда в жизни не будут у него получаться такие слова:
– Лида, славная ты… я вот встретил тебя… и не выходит у нас… а вдруг, дорогая ты… ты хорошая… я точно знаю… хорошая, только все мы дураки, все нам чего-то нужно, чего у нас нет… никогда мы больше не встретимся, а могло бы нам быть хорошо…
– Пусти, я пойду! – резко оборвала Лидия Васильевна. – А то мне расхочется уходить, а вот это уже ни к чему!
Она быстро оделась, сказала коротко: «Спросишь Степанчикова» – и ушла, даже не оглянулась, только взяла со стола розовые и синие рулоны, а Толоконников даже не смог вдогонку хоть помахать ей, потому что лежал голый, а встать голым стеснялся.
Когда она ушла, Толоконников оделся, вынес в туалет остатки еды и еще недопитую бутылку, все это кинул в картонную коробку, на которой было написано: «Шоколад "Слава"» и которая заменяла мусорную корзину.
Затем Толоконников сдал номер и отправился на вокзал. По дороге на маленькой боковой площади он увидел разноцветные вагончики и брезентовые палатки, оклеенные афишами с надписью «Цирк». Возле одной из палаток стоял лилипут и держал на привязи бурого медведя. Медведь поднял глаза, быть может, узнал Толоконникова, во всяком случае, ему показалось, что он прочел бурые медвежьи мысли:
«Хорошо бы сейчас в лес, только в такой лес, где ни охотников, ни дрессировщиков, ни добрых лилипутов…»
На вокзале Толоконников разыскал комнату Степанчикова, но его в ней не оказалось. Толоконников сунулся было в кассу, там его обсмеяли, мол, на почтовый – пожалуйста, а на скорый – ишь чего захотел…
Толоконников вернулся в комнату Степанчикова, в ней по-прежнему не было хозяина, но зато сидел на его месте мрачный мужчина в спортивном свитере, и, конечно, Толоконников сразу заметил – нет у мужчины левой руки.
Юрий Сергеевич пожалел, что не уехал почтовым поездом.
– К Степанчикову? – грубо спросил однорукий. – Билеты доставать по блату?
Конечно, это был муж Лидии Васильевны, конечно, подумал Толоконников, он уже все знает и сейчас одной оставшейся рукой набьет ему, Толоконникову, морду, и, между прочим, правильно сделает.
– Этого Степанчикова я ненавижу за то, что он склочник! – продолжал боксер.
– А зачем тогда пришли? – робко спросил Толоконников.
– Мне тут надо одному типу шею свернуть! – Однорукий показал, как будет сворачивать: повернет набок – и кряк…
У Толоконникова поплыло перед глазами, и он почувствовал, как заболела шея – от подбородка до ключицы.
– Мне этот Степанчиков позвонил, – начал откровенничать боксер. Незнакомым людям часто рассказывают то, что лучше бы вовсе не рассказывать. – И говорит мне: твоя Лида просила билет какому-то мужику. Вот гад!
– Кто?
– Оба… А Лида моя как раз ушла в гостиницу, у нее там подружка – администратором служит – Катя. Ну а гостиница – это такое место… В общем, я позвонил Катьке и спрашиваю: Лида моя у тебя? А Катька, значит, насмехается: Лида твоя шуры-муры разводит с заезжим клиентом… У меня все вместе связалось. И я подумал: что такое происходит? Как же это так?
Тут вошел Степанчиков, совсем старенький, сухонький, несчастненький, ему уже вроде поздно было сплетни разводить, а может быть, рано, потому что еще не вышел на пенсию:
– Здравствуйте, Гриша, ну как там дела у моего Володи?
– Пусть он дома нажмет на скакалку, – ответил боксер. – Скакалка у него хромает.
– Вы ко мне? – повернулся Степанчиков к Юрию Сергеевичу, и тот, понимая, что отступать некуда, поднялся со стула, левой рукой прикрыл шею, чтобы не задушили сразу, а так, может быть, прибежит кто-нибудь на помощь, успеет.
– Я к вам насчет билета… – поглядел на боксера и прошептал: – Тут вам звонили…
Однорукий тоже поднялся со стула, потому что понял. Поднялся и пошел на Толоконникова, и тот, к собственному удивлению, первым ударил его. А получилось – сухо толкнул в плечо, под которым не было руки. Боксер и плечом не повел и тоже легко-легко, вроде одной кистью, смазал Толоконникова по лицу, и тот мгновенно очутился на полу. Ему было не больно и даже не страшно, и думал он только о своем невезении: вот поухаживал за женщиной, а теперь лежит на полу, который пахнет селедкой.
– Ну да! Так я и знала, что ты дерешься! – услышал он знакомый женский голос.
А Степанчиков как ни в чем не бывало, словно каждый день поколачивали посетителей в его кабинете, нагнулся и спросил:
– Вам нижнее место?
Толоконников поднялся с пола и увидел Лидию Васильевну, которая сразу, не давая мужу передышки, начала выговаривать:
– Вижу, дома тебя нет и сразу догадалась, что ты пошел безобразничать!
– Это еще вопрос – кто из нас безобразничает! – запальчиво выкрикнул боксер.
– Пожалуйста, где ваш билет? – вежливо обратился Степанчиков к Юрию Сергеевичу. – Пиджак почистите. В чем-то вы перепачкались! – добавил он, будто не видел, как Толоконников лежал на полу.
Юрий Сергеевич полез в карман за билетом и слышал, как Лидия Васильевна с досадой продолжала:
– Ну чего ты достиг? Он же теперь разнесет по всему городу! – Толоконников сообразил, что Лидия Васильевна имеет в виду Степанчикова.
Толоконников нарочно стоял так, чтобы не видеть ни однорукого, ни Лиды. Он старался не вслушиваться, но все-таки слышал каждое слово, и почему-то ему было неприятно, что муж все больше терял уверенность и в его голосе появлялись виноватые ноты. Толоконников знал теперь точно, что верховодит в семье Лида и сильнее всего на свете боится боксер, чтобы Лида, красивая и сильная, не бросила его, калеку.
– Ты на него погляди, Гриша! Нет, ты погляди! Повернитесь, пожалуйста! – Лидия Васильевна дернула Толоконникова за руку.
Он покорно повернулся, заглянул ей в глаза, понял, что она пришла на вокзал его проводить, а так вот неудачно вышло, и теперь она изо всех сил спасает семейное счастье, и нельзя на нее обижаться.
– Ну, видишь его? Ни лица, ни фигуры! Похож он на такого, с кем по номерам ходят?
Толоконников стоял не двигаясь и терпел эту муку.
– Нет, не похож! – обрадовался муж. Его голос прозвучал теперь почти весело. – К такому невзрачному ты не пойдешь!
– И побил ты этого гражданина зазря! Зазря! – повторила Лидия Васильевна, вкладывая в эти слова смысл непонятный мужу, но зато понятный Толоконникову и оскорбительный для него.
Тут однорукий шагнул вперед. Толоконников понял, что сейчас он станет извиняться и это будет уже чересчур, и поспешно отодвинулся:
– Не надо. Я понимаю. Ну мало ли что бывает…
А Степанчиков, видя, что самое интересное уже прошло, отдал Юрию Сергеевичу билет и плацкарту:
– Поезд через десять минут!
– Я провожу! – с отчаянием решилась Лидия Васильевна. – А ты обожди здесь! – наказала она мужу.
Как ни хотелось Толоконникову, чтобы Лида пошла с ним на перрон, обняла на прощание, поцеловала, что-то в нем изменилось за этот день. Он понял, что не имеет права вмешиваться в чужую жизнь, и сказал по-новому, твердо:
– Нет, не стоит!
И быстро ушел. И даже в последний раз не взглянул на Лидию Васильевну, чтобы не унижать мужа.
В поезде Толоконников постоял у окна, но далекие огни уже не манили его. Он закрылся в купе, прилег и закрыл глаза. Однако не спалось. В голову упрямо лез однорукий боксер, который делает шаг вперед, чтобы извиниться. На душе было скверно. Толоконников промучился, наверно, часа три, затем все-таки заснул. Во сне он кричал. Каждый раз с верхней полки свешивался мужчина, трогал Толоконникова за плечо и говорил:
– Товарищ, вы кричите!
Проснулся Толоконников довольно поздно – в девятом часу. Глянул в окно, где светило солнце, было небо без облаков и разноцветные осенние деревья, вспомнил про вчерашнее и искренне изумился, что такое могло произойти с ним, с Толоконниковым. При этой мысли он заулыбался, и улыбался все время, пока под одеялом натягивал рубашку и штаны.
Встав, Толоконников взял у проводника чаю, пачку дорожных сухарей и принялся с аппетитом завтракать. В стакан он положил сначала три куска сахара, а потом добавил четвертый, чтоб было послаще.
