Своей гипотезой она поделилась с другой мамашей, жившей в соседнем корпусе, однако та засомневалась:
— Чтобы мужик приехал в гости к незамужней женщине и стал делать уборку? Что-то не верится. От нынешних мужиков такого не дождешься. — Покрутила головой и высказала другое предположение: — Вряд ли это родственник. Скорее всего, волонтера из муниципалитета прислали. Мол, к вам дети ходят, а у вас такая грязь. Непорядок.
На том и расстались, но у обеих возникли кое-какие иные мысли, вслух не проговоренные.
А через пару дней шли те же самые мальчишки из бассейна, опять дядю увидели — он во дворе у учительницы травку подстригал. Ну не загадка ли?
Казалось бы, лето, каникулы, можно забыть и про пансион «Китамура», и про учительницу, но теперь имя Мицуко звучало в районе многоэтажек чаще, чем когда бы то ни было, и даже безобидные слова «подстригал травку», произнесенные заговорщицким шепотом, приобретали некий специфический, исполненный тайны смысл, хотя вряд ли кто-либо из мамаш сумел бы объяснить, что в этом занятии такого уж интригующего.
Мицуко, разумеется, не знала, о чем именно шепчутся кумушки, но что без сплетен не обойдется, догадывалась. Мало того, что одни и те же мальчишки видели Таро (она уже привыкла называть своего постояльца по имени) дважды — во второй раз он не просто «травку подстригал», а делал кое-что похуже. Хорошо, если не разглядели… Когда над забором показались любопытствующие детские мордашки, Таро старательно протирал своей хозяйке попу букетиком клевера. Мицуко вовремя заметила посторонних, вскочила с четверенек и одернула платье, но Таро как ни в чем не бывало снова принялся задирать ей подол (мальчишки так и застыли на месте), а потом приподнял ее, поднес к вишне и крепко прижал к стволу.
Надо сказать, что сила у Таро была какая-то нечеловеческая. Да и вообще был он существом престранным. Взять хотя бы его распорядок дня. Весь день он дрых беспробудным сном, просыпался часам к шести, делал уборку, готовил изумительно вкусный ужин, после еды необычайно оживлялся и волок Мицуко в постель, потом, с наступлением темноты, уходил из дома и неизвестно где шлялся до глубокой ночи. Возвращался бесшумно, когда Мицуко уже лежала в кровати, и устраивал случку — на всю ночь, до самого утра. Такой образ жизни совершенно выбил Мицуко из колеи: утром она не могла разлепить глаз, а днем бродила по дому сомнамбулой. Бывало, заберется во двор какой-нибудь особенно настырный коммивояжер предлагать свой товар, увидит хозяйку — волосы космами, под глазами синячищи — и пугается:
— Ой, — бормочет, — прошу прощения. Видно, я не вовремя.
А Мицуко стоит красная как рак, не знает, что и ответить. Кстати говоря, Таро в отличие от своей хозяйки просыпался всегда свеженький, аккуратненький, сна ни в одном глазу и пробор — просто заглядение.
Первой назвала вещи своими именами соседка, та, у которой бакалейная лавка. «У училки мужик завелся», — констатировала соседка. Однако культурные мамаши из новостроек такой термин сочли вульгарным. Даже выражение «У учительницы появился друг» показалось им неуместным. Формулировка была найдена такая: «У учительницы в доме поселился молодой мужчина». А там понимай в меру своей испорченности.
Всем ужасно хотелось хоть одним глазком взглянуть на таинственного «молодого мужчину», но все случая не представлялось — каникулы, черт бы их побрал, и нет предлога наведаться в Южный район. Стали чаще гонять детей в бассейн, специально говорили им: зайди, мол, на обратном пути к Китамуре-сэнсэй, проведай, фруктов вот передай, посмотри, как там у нее дела. Но с малышей что возьмешь? К Мицуко они заглядывали с удовольствием, им нравилось глазеть на Таро, но потом мало что интересного рассказывали. В это время дня Таро обычно сидел во дворе и ничего не делал — просто сидел, и все. Но дети пялились на него так, будто зрелище это было запретным и захватывающим, а сердчишки у них колотились быстро-быстро. Многие и в бассейн-то стали ходить, только чтоб на диковинного дядю посмотреть. Таро на зрителей внимания не обращал, люди у него вообще большого интереса не вызывали. Вот если во двор собака или кошка заглянет — дело другое.
Как— то раз Мицуко сквозь непроходящую сонную одурь сообразила, что каникулы скоро кончатся, и занервничала: как быть. Закрыть пансион? А жить на что?
Дело было под вечер, шестой час. Проснулся Таро, подобрался к мирно сидевшей хозяйке, ткнулся носом ей в колени, стал принюхиваться, засопел, запыхтел. У Мицуко затекли ноги, она захотела встать, но Таро не дал — силком усадил обратно. Если ему нравился какой-то запах, он мог втягивать его носом очень долго, не надоедало. А куда ему было торопиться? На работу он не ходил, только делал уборку, готовил и стирал — вот и все его дела. Книжек Таро не читал, телевизор не смотрел, но Мицуко ни разу не видела, чтобы он скучал. При этом единственным хобби постояльца было принюхиваться к хозяйке. Обычно этот ритуал занимал не меньше часа. Первое время она безумно томилась, но потом как-то понемногу привыкла и даже сама научилась разбирать гамму собственных запахов. Вроде бы пахнет потом и все, а принюхаешься — тут тебе и аромат водорослей, и ракушек, и лимончиком отдает, и молоком, и даже железом. Более того, запах, оказывается, и от настроения зависит. Скажем, когда удивляешься — особый привкус появляется. Сидит Мицуко, к себе принюхивается, вдруг улавливает — удивлением запахло. Ага, думает, это я сейчас, должно быть, чему-то удивилась. Так и проводили время вдвоем.
***
Почему— то Таро не проявлял ни малейшего интереса к ее бюсту, никогда к нему даже не притрагивался. И целоваться не любил. Вместо этого он сосал ей шею, ну чисто вампир. От его ласк на горле у Мицуко не проходили здоровенные лиловые засосы, так что теперь даже в лютый зной она носила шарфик индийского хлопка. В шарфике было ужасно жарко, и когда Мицуко заглядывала в зеркало, то видела какую-то чудовищно красную физиономию, с распухшим носом и пересохшими губами. Просто уродина! И приходило Мицуко на ум, что, когда тебя кто-то слишком сильно любит, прямо жить без тебя не может, на внешности это сказывается самым губительным образом. Правда, в отличие от других мужчин Таро лицом Мицуко не любовался (хотя, как известно, полюбоваться было чем), да и не было у нее возможности красоту наводить: чуть зазеваешься -налетает, переворачивает кверху попой и давай вылизывать…
***
Однажды мамаши третьеклассников собрались в целый отряд — было их человек семь, а то и восемь, — прихватили своих чад и отправились к учительнице с визитом. Мол, уезжали в отпуск, вернулись, решили заглянуть на огонек. Принесли с собой большой арбуз. Застигнутая врасплох Мицуко кое-как всех рассадила, подала ячменный чай, а на самой лица нет. Гостьи глазами по сторонам зырк-зырк — вроде бы смущаться учительнице нечего: в доме чистота, стаканы сияют прямо как хрустальные.
А Мицуко думала только о том, что в соседней комнате спит Таро. Ну как проснется? Унюхает, сколько интересных ароматов принесли с собой в дом благовоспитанные посетительницы — пот, духи, что-то цитрусовое, стиральный порошок, месячные, зубная паста, инсектицид, кофе, рыба, лекарство, мозольный пластырь, нейлон, — да и одуреет от такого разврата. Хуже всего было то, что среди всех этих агрессивных запахов Мицуко перестала улавливать свой собственный и потому никак не могла определить, какая эмоция владеет ею в настоящий момент. В принципе полагалось бы испытывать раздражение и недовольство в связи со столь бесцеремонным вторжением, но запах раздражения ноздри не улавливали, и оттого Мицуко как-то терялась. Все время помня, что нельзя принюхиваться слишком явно, она кое-как поддерживала светскую беседу: кивала, где нужно поддакивала, поглядывала на часы — скорей бы уж гости убирались восвояси.
Но ровно в шесть, с шестым ударом часов, дверь распахнулась, и на пороге появился Таро. Был он в коротеньком халате, и когда сделал шаг вперед, полы разошлись самым недопустимым образом. Мамаши, разумеется, сделали вид, что ничего такого не заметили, но один из сорванцов пискнул:
— Ну ни фига себе!
Таро, впрочем, на этот возглас никак не отреагировал.
И тут произошло вот что. Одна из дам тихонечко ойкнула и пробормотала:
— Ой. Никак Иинума-кун…
У Мицуко при этих словах внутри что-то екнуло, но остальные, похоже, восклицания не расслышали. Мамаши засобирались, стали хором прощаться — будто догадались, что у Таро вот-вот начнется период активной жизнедеятельности. «Ну что вы, посидели бы еще», — должна была запротестовать Мицуко, она уж и рот раскрыла, да некстати прикусила язык, так что повисла неловкая пауза: Таро стоял молча, глазел на гостей безо всякого выражения; родительницы же поглядывали на невежу с явным неодобрением. Потом разом засуетились и быстренько убрались, причем Орита-сан (которая произнесла загадочные слова) смотрела на Таро с явным ужасом и из дома вылетела первая.
