Вальтер громко рассмеялся.
– Вам повезло, – сказал он. – Судьба не пожелала, чтобы вы сдали свой экзамен.
Мне стало как-то не по себе. Мирей Максимофф взяла меня за руку.
– Надеюсь, вы не вздумаете снова пытаться его сдать? – добавил он. – Только зря время потеряете.
Ги Венсан продолжал хранить молчание, но теперь в его взгляде читалось не столько любопытство, сколько заботливое участие; он как будто хотел проникнуть в мои мысли.
– Вас очень огорчила эта история? – спросил он тоном, выдававшим искренний интерес ко мне.
Я попыталась улыбнуться ему.
– Нет, не согласен, – сказал он, обращаясь к тем двоим. – Все-таки эта незадача с экзаменом довольно печальна.
Вальтер спросил, сдавал ли сам Ги экзамен на бакалавра. Ги Венсан ответил, что нет, не успел и сожалеет об этом. Он объяснил, что должен был заканчивать школу как раз в конце войны, но тут швейцарцы его репатриировали вместе с другими беженцами, его ровесниками. Потом все они долго жили в Лионе, в каком-то заведении вроде пансиона, но там не проходили школьную программу. Большую часть времени их занимали ручным трудом.
Преодолев робость, я спросила:
– И долго вы пробыли в Лионе?
– Не очень. Месяцев шесть.
В ту первую встречу я не осмелилась спросить его, в каком именно заведении Лиона он находился. Впрочем, мне все и так было ясно – я сразу представила его за черной стеной пансиона лазариетов.
Выходя из ресторана, Мирей Максимофф предупредила меня, что вернется поздно. Вальтер чмокнул меня в обе щеки и сказал, что был очень рад познакомиться, хоть я и не сдала свой «бак». Они оба сели в машину, и Мирей Максимофф, опустив стекло, махнула нам рукой на прощание.
Мы остались наедине с Ги Венсаном. Он спросил, не в этом ли квартале я живу. Я ответила: нет, возле Трокадеро, но я плохо знаю Париж и не могу точно сказать, далеко ли это.
– Тогда я немного пройдусь с вами. А если устанете, мы сядем в метро на «Этуаль».
Вот тут-то у меня и возникло чувство, что состоялась та самая встреча, о которой я мечтала с первого же дня в Париже. Фраза, произнесенная им в ту минуту, так прочно запечатлелась у меня в памяти, что я до сих пор, спустя годы, помню звук его голоса. Однажды я гуляла в районе порта в той стране, где мне не часто приходится говорить с кем-нибудь по-французски. Я шла, углубившись в свои мысли, как вдруг чей-то голос произнес с парижским выговором: «Если устанете, мы сядем в метро на „Этуаль“. Я оглянулась. Конечно, рядом никого не было.
А в тот воскресный день мы с ним шагали в толпе гуляющих по правой стороне Елисейских Полей. Светило солнце. Тротуары перед каждым кафе были заставлены столиками. Еще один погожий денек бабьего лета – как его называли те люди, что собирались по вечерам в «Ла Мален». Но до каких пор оно будет продолжаться? Наконец мы подошли к «Этуаль».
– Устали? – спросил Ги Венсан.
Нет, я совсем не устала.
– Если хотите, можно прогуляться до Булонского леса, – предложила я.
Возле Порт-Дофин мы свернули на дорожку, ведущую к прудам. Я указывала путь.
– Похоже, вы неплохо изучили лес.
И правда, я часто бывала здесь днем. Я не могла сидеть одна в квартире на улице Винез. И сбега́ла оттуда – точно так же, как удирала по вечерам от друзей Мирей Максимофф. Притом всякий раз с удовольствием – оттого что исчезала незаметно. Была – и нет меня!
Мы сели на скамейку возле пруда. Я спросила, гуляет ли он здесь когда-нибудь. Нет, не гуляет, уже целую вечность. Он был лет на десять-пятнадцать старше меня. И наверняка где-то работал. Он глядел на меня так же, как недавно в ресторане, – с пристальным, почти заботливым интересом. Но казалось, он тоже не очень-то понимает, что я за птица. Он спросил, сколько мне лет. Я хотела прибавить себе возраст, но лучше было сказать правду. Все-таки один год я себе накинула. Девятнадцать. Он очень удивился. Сам он давал мне чуть больше двадцати.
Мимо нас по аллее целыми семьями дефилировали гуляющие. Дети все время отставали от взрослых, и те окликали их по именам, одни плаксиво, другие властно; голоса постепенно затихали вдали. Кто-то крикнул несколько раз: «Ги!», и я вспомнила, что моего спутника тоже зовут Ги. Но он и глазом не моргнул. Я тогда еще не знала, что это его ненастоящее имя.
– Вообще-то, я ищу работу, – робко вымолвила я.
И вдруг быстро, так быстро, что слова путались и налезали одно на другое, рассказала ему часть правды: я приехала из Лиона, живу сейчас у Мирей Максимофф и ищу работу в Париже.
– А ваши родители? Что они об этом думают?
Меня смутил этот вопрос. Покидая Лион, я даже не вспомнила о родителях. Не то чтобы они мне были безразличны, просто я давно уже отдалилась от них. И все же они фигурировали в моих планах на будущее, вот только пускай моя жизнь определится и я избавлюсь от чувства неприкаянности, мучившего меня каждое утро. Когда все станет ясно и прочно, я буду рада снова увидеться с ними.
– Они ничем не могут мне помочь, – ответила я.
Мы еще немного побродили по дорожкам вблизи Пре-Кателан. Аллеи мало-помалу становились безлюдными и превращались в лесные тропинки. И тогда он сказал, что надо поворачивать назад, не то мы заблудимся. Я спросила, кем он работает. О, ничего интересного, мотается по делам между Францией и Швейцарией. У него есть компаньоны, и они все вместе держат некое агентство в Париже. Самая банальная работа, из тех, о которых даже рассказывать нечего, только скуку наводить. Я решила не настаивать.
Ближе к вечеру мы зашли в один из чайных салонов Булонского леса. За столиками сидели семьи, гулявшие недавно по берегу пруда. За другими столами громко, во весь голос, беседовали женщины в возрасте. Он с интересом разглядывал окружающих. Я подумала: уж не очутился ли он в таком месте впервые, как и я?
– Странно, – сказал он наконец. – Здешние посетительницы носят каракулевые манто.
Он по-прежнему выглядел невозмутимым и задумчивым. Позже всякий раз, когда мы находились среди людей, мне казалось, что ему не по себе, словно у него не было с другими ничего общего. Эдакий иностранец, который не знает местного языка и все время боится, что с ним заговорят. Может быть, он думал, что, если кто-то заметит на его лице малейшее колебание, малейшую боязнь, это принесет ему несчастье. Вот он и хотел выглядеть бесстрастным и избегал резких движений. Он улыбался какой-то отрешенной улыбкой.
– Я насчитал целых четырнадцать дам в каракулевых манто. Можете сами проверить, если хотите…
Я чувствовала, как между нами рождается что-то вроде взаимного доверия. Интересно, нашел ли он свое место в этом мире? Мы сели в метро на «Этуаль». Потом сделали пересадку и вышли на станции «Трокадеро». Он хотел проводить меня до дома. Он шагал рядом своей размеренной походкой, чей ритм, как мне думается сегодня, ничто не могло нарушить. Так он не привлекал к себе внимания. Известно ведь, что, если вас преследуют, лучше всего не оборачиваться. И вообще, всякий раз, когда вам грозит опасность, нужно идти ровным, спокойным шагом. У подъезда нашего дома на улице Винез он спросил, есть ли у меня планы на вечер. Я сказала: нет, никаких. Но сегодня он, к сожалению, не может пригласить меня поужинать, у него уже назначена встреча. Зато завтра, послезавтра и далее везде… В настоящее время он живет в отеле. Он дал мне номер телефона.
Я позвонила ему на следующий день, ближе к вечеру, оставшись одна в квартире. Он объяснил мне дорогу. Нужно сделать пересадку на «Этуаль» и выйти на станции «Георг V». Потом он велел мне взять карандаш и подробно продиктовал, как добраться до его отеля. Судя по тону, он, кажется, всерьез боялся, что я заплутаюсь.
Отель «Дю Берри». Он находился недалеко от вчерашнего китайского ресторана, на улице Фредерика Бастиа. Я спросила номер «месье Ги Венсана» у женщины-портье. Брюнетка в строгом костюме – потом я проходила мимо нее каждый день, и теперь мне чудится, что это длилось долго-долго, чуть ли не всю мою жизнь. Хотя на самом деле, если припомнить хорошенько, не больше месяца.
Я поднялась по лестнице на второй этаж. Он ждал меня у распахнутой двери, как будто боялся, что я раздумаю и сбегу в последнюю минуту. Я остановилась на верхней ступеньке, и мне в самом деле захотелось убежать.
Я была в таком смятении, что села на краешек кровати. Вообще-то, в номере, между двумя окнами, стояло кресло, но у меня не хватило сил до него добраться. А он остался стоять передо мной.
– У вас волосы мокрые.
Да, и плащ тоже. Когда я вышла из метро, сеял дождь, мелкий такой дождичек, на какие была щедра та осень. Он принес полотенце. И бережно вытер мне волосы, сев рядом на постель.
– Вам бы надо снять плащ.
Он произнес это глухо, еле слышно, как будто говорил с самим собой. Мне почудилось, что мы оба минуту назад вошли в отель и укрылись в этой комнате от дождя. И что я только сегодня утром приехала в Париж. А он встретил меня на Лионском вокзале. Свет люстры резал глаза, на улице шуршал дождь. Я не знала, где я, что со мной. И ничего не знала о нем, но это было совершенно не важно. Он взял меня за плечи, и тогда я поцеловала его. И тут же вся моя тоска, вся робость куда-то исчезли, и мне стало абсолютно безразлично, что он даже не погасил люстру, – наоборот, пускай бы она светила еще резче, еще ярче, чтобы прогнать все тени до одной. Когда на следующее утро я вернулась в квартиру на улице Винез, Мирей Максимофф уже не спала. Она сказала, что очень беспокоилась, но не задала ни одного вопроса. Тогда я сама сказала, что встретила друзей из Лиона и вечеринка неожиданно затянулась. Все последующие недели я продолжала лгать и хранила свою тайну до конца. Даже сегодня я себе не представляю, что́ могла бы сказать ей. Правда была настолько банальна! Такое может случиться с кем угодно. Мне вспоминается вечер, когда он признался, что его зовут вовсе не Ги Венсан. Он тогда повел меня в ресторан поблизости от гостиницы. Вообще он никогда не выходил за пределы своего квартала. Его поразил тот факт, что я уроженка Лиона. Сразу после войны он жил в этом городе, но слишком недолго, чтобы сказать мне, в каком именно пансионе разместили его с товарищами. Где-то неподалеку от Соны. Крутые лестницы. Старые дома. А не помнит ли он улочку с отвесным спуском и нависшие над нею здания за черной стеной? Да… кажется… хотя точно сказать он не может. Скорее всего, это и был пансион лазариетов. Я-то как раз верила в такие совпадения.
