Он повел бесконвойников сперва в санчасть, где сонный, едва шевелящийся санитар, выдал им около двух десятков брезентовых носилок. Потом кавалькада направилась на промку.
Лишь пройдя через вахту, Николай смог осознать масштабы разрушения, причиненные ночным взрывом. Везде валялось битое стекло, куски кирпичей, обрывки стальной арматуры с налипшими на них шмотками бетона, просто какие-то железяки. Котельной больше не существовало. Вместо нее высилась гора щебня вперемешку с искореженным металлом.
Зеки, так и не снявшаяся вторая смена, грязные, в изодранных робах, стояли по колено в грязи и молчали. Куль не мог понять, то ли они настолько вымотались, что не могут и слова сказать, либо влияние призраков на промзону было гораздо сильнее и все, кто здесь находится, до сих пор пребывают под властью наваждения.
— Расступись. — Рявкнул идущий впереди шеренги Синичкин. Арестанты покорно расступились, открывая проход, и Николай увидел то, ради чего их подняли в такую несусветную рань.
На земле, в ряд лежали тела. Все мертвецы были в крови. У некоторых не было даже лиц, у других руки, ноги, шеи оказались вывернуты так, как обычный человек их никогда бы не расположил.
Тут же стояла большая часть лагерного начальства. Одного взгляда на них Кулину хватило, чтобы определить: и эти тоже…
Бесконвойники без слов поняли, что от них требуется. Пока двое держали носилки, другая пара заваливала на них труп.
Воспользовавшись тем, что на него никто не смотрит, Николай отошел от зеков, которые казались ему еще большими мертвецами, нежели те тела, которые грузили приведенные Синяком расконвоированные. Тайник оказался цел и не потревожен.
Решив рискнуть, Куль забрал сразу все, заткнул пакет за пояс и, возвращаясь к неподвижной людской массе, наконец понял, чего ему не хватало. Трубы. Той самой с которой отчаянные головы маяковали на волю. Но если она свалилась, то где же она?
Осмотревшись, Николай нашел следы падения: развороченную крышу второго цеха, а потом и кучи битого кирпича, аккуратно сложенные у стен цехов. Порядок был такой, что становилось страшно. На подобную работу были способны лишь кропотуны-трудоголики. Все это совершенно не походило на последствия лихорадочного аврала по очистке территории.
Казалось, пятиминутного отсутствия одного из бесконвойников никто не заметил.
Кулин через полуопущенный веки оглядел присутствовавших тут краснопогонников.
Задержал взгляд на куме, но лицо того не выражало ровным счетом ничего. Словно и майора, и всех остальных заменили восковыми куклами, на оригинал похожими, но которым явно не доставало такой малости, как искры жизни.
Теперь перед вереницей нагруженных бесконвойников вышагивал Михаил Яковлевич Поскребышев. Солдатик раздвинул для них сперва внутренние, потом и внешние ворота и зеки, избежав шмона, вышли на волю.
Путь до морга и обратно совершенно выпал из сознания Николая. Его не волновало, что он несет, куда. Главным было не выронить пакет с дедовьем и заныкать его в максимально надежном месте. Причем в самой непосредственной близости от ворот лагеря. Такой курок у Кулина был. Неприятным было то, что он нем знало слишком много народа, но зек надеялся, что в ближайшие сутки туда, в неглубокую дырку в кладке самой внешней монастырской стены, никто заглядывать не будет.
На обратном пути бесконвойников никто не сопровождал, и операция прятания прошла и успешно, и, как надеялся Николай, незаметно. Но когда Куль уже заходил в секцию, его кто-то осторожно тронул за локоть:
— Не торопись. — Услышал бесконвойник голос Семихвалова.
— Ну, чего?
За стеклом двери зеки разувались, искали тапочки, а Петр хитро улыбался и, после небольшой паузы прошептал:
— Не стоило в стенке деловье оставлять…
Николай в ответ пожал плечами:
— Может, пронесет.
— Ладно, — махнул рукой семейник, — это твои макли, я тебе другое хотел сказать…
— Что же?
— Я там, в тумбочке одну маляву оставил. Ты ее не трогай.
Отстранившись, Куль с недоумением посмотрел на Семихвалова. Такое за все время их семейничества случилось впервые. Обычно один из них что-то прятал в выдолбленной полке, но всякий раз предупреждал другого о новой вещи и без таких странных заходов.
— Ладно. — Кивнул Николай. — Как скажешь — так и будет.
— Нет, ты понимаешь, это я не потому, что ты как эти бумаги увидишь, сразу читать кинешься, нет, я тебя же как облупленного знаю… Просто там чужая тайна.
Понимаешь?.. Мне один мужик ее доверил и попросил никому ничего. Даже тебе… Но я, вот… Ну не мог не предупредить… Понимаешь?
Куль кивнул:
— Что за базар.
— Вот и хорошо. — Семихвалов сразу успокоился и стал похож на себя прежнего.
— Погоди… — У Николая возникла мысль, и он решил ее немедленно проверить, — Ты этих всадников видел?
— Каких всадников? — Теперь недоумевать пришла очередь Петра.
— Ну, которые после взрыва на плацу гарцевали.
— Первый раз слышу! — Искренне отозвался семейник и Куль ему, как и всегда, поверил.
Но как странно. Не могло же быть, чтобы все свидетели этого мистического зрелища молчали о нем, как партизаны?!
— А ты поспрошай у народа. — Улыбнулся Николай.
— И поспрошаю. — Осклабился в ответ Семихвалов.
Ложиться на какой-то час, час пятнадцать, смысла не было, да и первоотрядники, поднимающиеся раньше остальных в зоне, уже выбегали из секции на свои рабочие места. Кулин некоторое время бесцельно послонялся по секции, потом решил замутить чайку и это предложение нашло в народных массах, в лице Петра Захаровича, живейший отклик.
Когда банка запарилась, Семихвалов полез в тумбочку за стаканами.
— Слышь, Коль…
— Что?
— Может, нам библиотекаря позвать?
— У тебя с ним крутые макли? — Предположил Кулин.
— Ну, надо… — Ничего не поясняя, сообщил Петр, и извлек третий хапчик. — Сходи за ним, а?
Пожав плечами, Куль встал. Шконка Братеева, великого зековского писателя, находилась почти у самого входа в секцию. Подойдя к библиотекарю, который, как всегда, спал накрывшись с головой, Николай тронул того за ногу. Даже из-под одеяла эта нога показалась Кулину слишком холодной и какой-то неестественно скользкой.
Начав испытывать некие подозрения, Николай шагнул в проход и, быстро осмотрелся, не сечет ли кто за ним, и приподнял одеяло. Глаза писателя были открыты. Кулин едва ли не впервые видел Братеева без очков и поразился, как простые стекляшки меняют внешность. Сейчас Владимир выглядел суровым и серьезным. Когда же Николай встречался с ним раньше, то массивные очки всегда создавали ложное впечатление беззащитности, выглядывающей из-за черепахово-стеклянной брони. Но не это было главным сейчас. На груди писателя имелся некий чужеродный предмет, грубо сваренный крест, посередине которого просматривалось небольшое полукруглое возвышение. Стилет.
Кулин несколько раз встречал такое оружие. Оно использовалось исключительно блатными для "наказания" за крутые "косяки". Этот стилет не имел ручки и вгонялся в тело резким движением ладони. Еще одной его особенностью было то, что из-под него практически никогда не вытекала кровь.
Накрыв мертвого Братеева, Николай вернулся к Семихвалову. Тот уже разлил чай по хапчикам. Два стояли на табурете, а третий он нервно крутил в ладонях.
— Ну, где Володя? Идет?
— Нет. — Покачал головой Кулин.
— Не хочет?
Присев на шконку рядом с семейником и отхлебнув крепкой, даже чересчур, заварки, Николай как мог тихо проговорил:
— Он мертв.
Петр расслышал и, хотя Кулин и смотрел прямо перед собой, краем глаза он не мог не заметить как резко побледнел его семейник. Резко запахло потом. А на Николая вдруг нахлынула необъяснимая агрессивность. Ему захотелось разорвать Семихвалова на части. Так, голыми руками. Чтобы он больше никогда не ввязывался во всякие авантюры, грозящие гибелью не только ему самому, но и окружающим.
Вспышка гнева кончилась так же внезапно, как и началась.
— Стилет. — Тихо выдохнул Куль. — Черный.
Семейник кивнул.
— Это из-за?..
— Да.
— И что дальше?
Петр пожал плечами:
— И жить они будут до самой смерти…
— И будет она скорой и мучительной. — Огрызнулся Николай.
— Теперь у меня лишь один выход. — В голосе Семихвалова чувствовалась такая безысходность, что Куль невольно поежился и едва не поперхнулся кипятком. — Сыграть на опережение. Ты со мной?
Кулин на мгновение замер и кивнул.
— Тогда этой ночью.
Дальнейшее чифирение прошло в тягостном молчании. Каждый думал о своем. Куль лишь мог догадываться о том, какие мысли бродят в мозгах его семейника, сам же Николай немного досадовал на то, что его угораздило связаться с таким интуитивом-авантюристом. Раньше чутье никогда не подводило Петра, и он без потерь выходил изо всех переделок. Но, как видно, на сей раз жопное чувство его подвело.
