Глава 2
С Андреем они были дружны с седьмого класса. В течение многих последующих, уже взрослых, лет отношения их складывались по-разному: иногда дружба охладевала, иногда они испытывали потребность в ежедневном общении, но Вадим всегда характеризовал Андрея как человека незаурядного ума, широкого кругозора, с уникальным чувством юмора, украшенного легкой грубоватостью. Андрей был очень крупным парнем, ширококостным красавцем, весом за сто килограммов, но сохранившим юношескую подвижность. Он всегда делал с легкостью все, что развлекало его. Мог по телефонному звонку сорваться с кровати и уже через сорок минут сидеть около проруби на зимней рыбалке. С превеликим удовольствием играл в футбол с дворовыми мальчишками и с таким же азартом мог отправиться в Крым забирать чужой долг, выполняя при этом роль силового аргумента. Он перечитал бесконечное множество книг и наизусть знал фамилии ведущих канала «Дискавери». Он с одинаковым увлечением мог сыграть партию в шахматы и с таким же энтузиазмом мог объехать за вечер половину городских ресторанов, выпить полтора литра водки, задолжав при этом всем официантам, тут же подраться, как правило — успешно, учитывая его комплекцию и физическую форму, уже почти не держась на ногах, сесть за руль и, вернувшись домой, аккуратно поставить машину на стоянку. Но в то же время он мог целый день, а то и не один, просидеть за компьютерной игрой, отказавшись от компании, в это время выпивающей и хохочущей на кухне. И даже в такие моменты эмоционального упадка Андрея не покидало его необыкновенное чувство юмора. С ним можно было одинаково интересно провести время хоть на диване у телевизора, хоть в лесу на шашлыках. Единственное, на что у него не хватало ни сил, ни желания — это на работу. Именно на ту работу, за которую платят зарплату. Он всю жизнь либо обходился случайными заработками (по большей части — это были гонорары за изымание долгов), либо перебивался на зарплату жены, а вернее — на те деньги, которые она ему выделяла. Наташа же являлась полной противоположностью мужу, кроме лишь того, что и сама могла иногда пуститься по ресторанам. Но это происходило крайне редко и без всяких долгов и эксцессов. Зато в работе она для многих являла образец упорства и выдержки. Наташа одинаково спокойно отдавалась бухгалтерскому делу независимо от того, регулярно ли ей платят зарплату и премии или, как в последнее время — весь коллектив четыре месяца работает на общественных началах. Воспитанная мамой-бухгалтером в добрых советских традициях, что прежде всего нужно трудиться и трудиться на одном месте, а все остальное с годами приложится, а теперь еще и угнетенная каким-то необъяснимым страхом перед руководством, Наташа смирилась с тем, что начальнику ее заработанные деньги были нужнее, чем ей самой. Вадим мог объяснить такое безразличие к несправедливости только тем, что, видимо, их семье хватало для нормального существования той материальной помощи, которую постоянно оказывали Наташины родители. Но разделить подобного смирения он не мог, тем более в такой насыщенный революционными настроениями период.
Вадим с женой за последний месяц несколько раз приезжали в гости к Беловым. Он любил эти встречи, потому что, кроме отца, Андрей был единственным человеком, с которым на равных можно было поговорить на любую тему. Но оба эти примечательных человека, при всей своей эрудированности и многогранности, отличались какой-то душевной черствостью, которая частенько казалась Вадиму простым эгоизмом, — когда все окружающее вращается вокруг единственной их личности, и поэтому даже самые близкие люди не обладают такой ценностью и значимостью, ради которой можно было бы нарушить собственный покой. Хотя, благодаря все тому же эгоизму, личности эти вовсе не догадываются о подобной своей проблеме и, услышав о ней из чужих уст, не только не подумают заглянуть в свое собственное, внутреннее Я, а, скорее всего, еще и обидятся на вас за предвзятое и несправедливое к ним отношение. Такой склад характера, естественно, ограничивает и широту возможного общения. Вадим точно знал, что ни с одним, ни с другим не стоит начинать разговор о трагизме Ахматовского стиха или затрагивать темы, связанные с ранимостью женской натуры. Подобная лирика не проникнет в глубь окостеневшей души. Это люди, которые не пишут стихов и не ведут дневников, и поэтому чужие стихи и тем более дневники не могут нарушить их эмоционального равновесия, хотя могут быть прочитаны ради информации, в них содержащейся, так же, как будет прочитана спортивная газета или отрывной календарь — просто потому, что там есть буквы, которые можно сложить в предложения и запомнить смысл.
Однажды осознав эту душевную сухость, Вадим решил не пытаться менять взрослых, сформировавшихся людей на свой лад, а наоборот — брать от них то, что они способны дать, тем более что дают они всегда с радостью от самоудовлетворения собственной эрудированностью, и давать то, что они готовы с не меньшей радостью воспринять.
В свой очередной визит в дом Беловых к тому моменту, когда ремни брюк были отпущены уже на две дырочки, а рука автоматически изредка продолжала подливать в рюмки коньяк и отправлять его в рот, разговор зашел на такие темы, как теория относительности правды, гипотезы о происхождении вселенной и, естественно, о политике.
Несколько дней назад, услышав о второй напечатанной статье, Наташа предложила Вадиму продолжить свой творческий труд и написать в газету о невыплате зарплат в Облавтодоре, где она работает уже двенадцать лет. Причиной образовавшейся задолженности была необъяснимая жадность и уверенность в безнаказанности начальника этой далеко не бедной организации. По телефону Наташа с запалом рассказывала, как бессовестно, словно подачку, всему коллективу подбрасывают в месяц по сто гривен, накопив, таким образом, долгов перед каждым работником в несколько тысяч. Описывала, как на глазах толстеет начальник управления, теряя человеческий облик, а уж рассказать о его наглости — просто не находилось литературных слов. Когда же Вадим поднял эту тему снова, для того чтобы подробнее ознакомиться с проблемами организации и выяснить причины такого отношения и фамилии виновных, оказалось, что бунтарские порывы активистов закончились в тот же миг, как только коллектив узнал о возможности опубликования этого материала. Причина заключалась в страхе перед неминуемым наказанием, то есть — увольнением, как только Байрамову, начальнику автодора, станет известно о бунте на корабле.
— Наташа, как можно мириться с таким отношением? — возмущался Вадим. — Во-первых, Байрамов не будет знать, откуда у меня информация — любой работник автодора мог поделиться ею. Во-вторых, ты же видишь, что демократия побеждает, и вашего Байрамова не станет сразу, как только новый президент назначит нового премьера, а тот, в свою очередь, поставит новых министров. Так давайте сделаем нормальный шаг — расскажем всему городу, что есть у нас такая проблема, что есть такой человек, погрязший в коррупции, не боящийся ни прокуратуры, ни министра, ни общественного мнения. Сейчас такой момент, когда можно побороть всю эту нечисть, только нужно быть активнее, не бояться их. Они доживают последние деньки, поэтому и набивают свои карманы за счет ваших зарплат.
— Вадик, да зачем мне эта борьба нужна? Поменяет новый министр его — вот и хорошо. Я лучше подожду. Да еще и неизвестно, чем эта революция закончится. Может, третьего тура и не будет.
— Но ведь это тебе, а не мне не платят зарплату! На самом деле — мне от этого ни холодно, ни жарко, если учесть финансовую сторону вопроса. Но я не хочу молчать и смиряться с беспределом в такой момент, когда можно бороться и победить. Поэтому и предлагаю вам свою помощь, раз уж сами вы не можете постоять за себя. Вы ведь не ходили к Байрамову, не возмущались, не требовали?
— О чем ты говоришь! Там только заикнись, и можно писать заявление на расчет.
— Да что ж вы, крепостные, что ли? Что ж вы такие запуганные?
— Вадик, я отработала в автодоре уже двенадцать лет, я пережила несколько начальников и хочу спокойно работать до пенсии. Меня устраивала моя зарплата, когда ее платили; придет другой, и снова будут платить, а пока мне хватает тех денег, что родители присылают. Меня политика не интересует. Вот что тебе дала твоя борьба? Ты всю зиму ходишь в кроссовках, потому что потратил деньги на поездку в Киев, вместо того, чтобы купить себе ботинки. Статьи напечатал такие, что теперь страшно на улицу выйти. Ты когда за демократию боролся — думал о том, что свою семью ставишь под удар? Стоит ли рисковать спокойствием жены и ребенка ради политиков, среди которых нет ни одного достойного? Ты вот считаешь себя героем, а в жертву приносишь самых дорогих людей. Объясни мне!
— Андрей, наливай! — Вадим поставил локти на стол, положил подбородок на большие пальцы сцепленных в замок рук и глубоко вздохнул. — То, о чем ты сейчас сказала, в чем упрекаешь меня, я называю практикой относительности. Ты права только с одной стороны, только с одной точки зрения. Да, ради эфемерной цели я ставлю под удар свою семью, но если все спрячутся в свои норы, испугаются власти, возмездия за свои слова, то страна утонет в бандитской безысходности. Я рискую ради идеи и делаю это не втайне от семьи, мы делаем это вместе. Аня, так же как и я, желала этой поездки в Киев, вместе со мной, взявшись за руку, кричала на Майдане: «Нас багато, і нас не подолати!», вместе со мной отказывалась от моих зимних ботинок. И если на карту поставлена свобода целого народа, то я, мы — выбираем риск собственной безопасностью ради благородной цели.
