— Михол Лински прав, — повторил другой брат.
Они решили положить конец спору, приняв чью-то сторону. Подняв лопаты, могильщики зашагали к тому месту, на которое указал Михол Лински.
— Стойте! — крикнул Кахир Бауз, замахиваясь палкой на одного из могильщиков, когда тот быстро повернулся к нему красивым смуглым лицом, не предвещавшим Кахиру Баузу ничего хорошего.
— Только тронь меня, — громко произнес он, — и я…
Какое-то движение произошло за его спиной — как оказалось шевельнулась шаль на вдове, и это свело на нет угрозу могильщика, слова умерли у него на губах, и щеки полыхнули огнем. Словно она закричала: «Ах, не трогайте бедного, несчастного старичка! Не делайте ему больно!» А могильщик как будто крикнул в ответ: «Очень уж он достал меня, но я не собирался его бить. А теперь, когда вы попросили меня, то я и грозить ему не буду».
Все-таки испугавшись, Кахир Бауз немного отпрянул, нанеся некоторый вред своему важному виду, а потом оперся на палку, и могильщики приступили к работе.
— Не сомневайтесь, это могила ткача, — проговорил Михол Лински.
— Если так, — откликнулся Кахир Бауз, — то могила его отца должна быть на глубине в семь футов. Ты сам говорил утром.
— Не стоит даже говорить об этом, — откликнулся Михол Лински. — Всем известно, что одним из чудес Клун-на-Морав было захоронение последнего ткача на семи футах, так он сам наказал своим родичам. И всем известно, что он лежит на глубине в семь футов.
— Вспомни-ка лучше, — не успокаивался Кахир Бауз, — что для Джулии Рафферти не рыли землю так глубоко — в лучшем случае на три фута.
Могильщики углубились не дальше чем на три фута, когда одна из лопат глухо стукнулась о гнилое дерево. Этот страшный удар ни с чем нельзя было спутать. На мгновение воцарилась тишина. Неожиданно Кахир Бауз вспрыгнул на кучу земли рядом, напомнив механического зверя с подрагивающей спиной, и немыслимым усилием попытался выпрямиться. Ему удалось поднять уши и тупо срезанный нос. Уже лет двадцать, как он не стоял прямо. Когда Кахир Бауз разогнул свое чудное тело, с его языка сорвалось кудахтанье, которое на самом деле должно было стать победным криком. Не отрываясь, он смотрел на Михола Лински и наслаждался триумфом, от которого даже прослезился.
По своему обыкновению, Михол Лински смотрел в одну точку, и эта точка находилась в могиле, точнее, в том самом месте, где лопата задела гроб. На лице у него были написаны сомнение и страх. Медленно отведя взгляд от могилы, он перевел его вверх, на торжествующего и кудахчущего Кахира Бауза.
У Михола Лински был такой вид, словно он хотел что-то сказать, но не мог подобрать слова. Тогда он отошел немного, отказавшись от дальнейших военных действий, и, стоя поодаль, почесал одну ногу другой позади лодыжки, словно некое громадное насекомое. Одновременно его скрюченные пальцы коснулись переносицы. Это было поражение.
— Похоже, не та могила, — проговорил один из могильщиков, и оба посмотрели на Кахира Бауза.
— Теперь и вам ясно, что не та, — сказал камнедробильщик. — Вы нарушили покой Джулии Рафферти. В свое время она многим помогла явиться в этот мир, и нехорошо платить злом за добро, мешая ей спать сном праведницы. — С этими словами он повернулся к неподвижно стоявшему Михолу Лински. — Ах-ах, чеши, чеши свои ноги. Будем надеяться, Джулия простит тебе твои сегодняшние дела.
Молча, быстро, почтительно близнецы засыпали могилу. Вдова глядела перед собой все с тем же таинственным видом — молча и терпеливо. Один из братьев повернулся к Кахиру Баузу.
— Надеюсь, вы знаете, где могила ткача? — спросил он.
С соответствующим возрасту, кислым видом Кахир Бауз поглядел на могильщика:
— Надеешься?
— Конечно же, вы знаете.
У Кахира Бауза был вид человека, который знает, где находятся райские врата, и может — если захочет — просветить невежественное человечество. Мол, поживем — увидим! Знающим взглядом он обвел луга за кладбищем и сказал:
— Мне известно, где могила ткача.
— Если бы вы показали ее нам, мы были бы вам очень обязаны.
— Очень обязаны, — эхом откликнулся другой могильщик.
Довольный камнедробильщик повел всех ближе к стене, где находились подобия восточных усыпальниц. Он довольно долго ходил между ними, считая количество шагов, что-то невразумительное бормоча себе под нос, наслаждаясь кладбищенской геометрией и с силой ударяя палкой по земле.
— Слава Тебе, Господи! — вскричал Михол Лински. Он был похож на тех, кого раньше звали, чтобы узнать, где на каменной пустоши долбить колодец, они-то и выстукивали землю волшебным ореховым прутом.
Кахир Бауз промолчал. Он был слишком поглощен своим делом. На лбу у него выступил пот. И вообще он походил на нелепого паука, плетущего невидимую паутину.
— Полагаю, — продолжал Михол Лински, обращаясь к мраморному памятнику, — как только Кахир ударит в нужное место, один из ткачей перевернется в гробу. Не исключено, он думает, будто кто-нибудь свистнет из-под земли, дьявол его побери! Вот-вот, где услышим свист, там и будем хоронить ткача.
Кахир Бауз постепенно сокращал круг и вскоре закружился на одном месте, как пес, который собирается лечь на землю.
Приблизившись немного, Михол Лински, не отрываясь, смотрел на него, и на суровом желтом лице с желтыми метами огненного труда появились скептические морщины. Слова, которые он почти шептал, были злыми из-за старческого сарказма.
— Ничего не говорите, — пытался прокричать он. — Для нашего Кахира Бауза нет преград, он у нас образованный, все знает! Только дайте ему время. Дайте ему год. Смотрите, как он на левом каблуке поворачивается в правую сторону. Проворен наш Кахир, как юноша! Эй, Кахир, еще никто не свистит тебе? Уж не под музыку ли ткачей ты пляшешь, дьявол тебя побери?
Кахир Бауз чертил на траве палкой. Постепенно появились как будто очертания могилы. Тогда он снял шляпу и красным платком утер пот со лба.
— Вот могила ткача, — сказал он.
— Господи помилуй! — вскричал Михол Лински. — Только поглядите, что он называет могилой. Молчу, молчу. Прикушу язык. Ни слова не скажу. Ни одного словечка не промолвлю об Алике Финлее, о самом смирном человеке из когда-либо живших на земле, о самом благочестивом человеке, никогда не устававшем возносить хвалы Господу! Но точно известно, что святым всегда достается больше, чем другим, вот и Алик, если при жизни ему повезло, то теперь ему придется защищаться от пиратов и похитителей трупов.
На ближайшем лугу запел коростель, и скребущие звуки прозвучали сомнительным аккомпанементом к словам Михола Лински. Работавшие рядом с Кахиром Баузом могильщики коротко хохотнули, а один из них окинул мгновенным взглядом Михола Лински и сказал:
— Чертов коростель! С удовольствием заткнул бы ему глотку землей.
Могильщик посмотрел на вдову, но та ничем не выдала своих чувств, и он вернулся к работе. Зато Михол Лински никак не мог угомониться.
— Ну, конечно! Я должен молчать. Мне, оказывается, и слова нельзя сказать. Зато другим тут позволено болтать, сколько душе угодно, словно они у себя дома. От доброго старого кладбища скоро ничего не останется, и тогда горы себя покажут, дьявол тебя побери. Замки падут и поднимутся навозные кучи! Вот так, Господь пребудет с добрыми старыми временами и с людьми, воспитанными в добрых старых традициях, Господь пребудет с Аликом Финлеем, самым благочестивым…
Кусок дерна мелькнул в воздухе, появившись со стороны могилы, и, задев голову Михола Лински, упал за его спиной. На лугу затих коростель. Михол Лински застыл в безмолвном протесте, и на кладбище воцарилась тишина, нарушаемая лишь пением могильной глины в маятниковом ритме.
Пристально наблюдая за работой могильщиков, Кахир Бауз сказал:
— Чуть было не упустил.
Михол Лински фыркнул:
— Что?
— Могилу ткача.
— Имей в виду: последний ткач лежит на глубине семи футов. И еще имей в виду: Алик Финлей лежит ближе, чем Джулия Рафферти.
Не успел он это сказать, как случилась страшная вещь. Если прежде лопата мягко входила в землю, то теперь вдруг послышался стук, как будто она наткнулась на что-то твердое, не очень громкий стук, но вполне определенный, словно упали прогнившие доски, а потом посыпалась земля. Могильщики перестали копать. На мгновение все замерли в страхе. Тишину нарушил короткий сухой хохоток Михола Лински.
— Смилуйся над нами Господь! — сказал он. — Это гроб Алика Финлея.
Могильщики переглянулись. Заколыхалась шаль вдовы, стоявшей поодаль.
— Вряд ли это могила ткача, — сказал один брат другому.
Другой согласился. Они оба обратили свои взгляды на Кахира Бауза. А тот в болезненном напряжении склонился еще ниже, у него задергалась голова, и пальцы еще крепче сжали палку. Повернувшись к мраморному памятнику, Михол Лински со злостью произнес:
