— Да, конечно, если вас интересует место. Это под пятым мильным камнем по дороге Уэллборо-Чизелтон.
— Вы считали камни… или запомнили выбитую на нем цифру?
Мужчина, называвший себя Реджинальдом Гастингсом, сердито глянул на солиситора.
— Что вы хотите этим сказать? На камне была надпись: «Уэллборо, 5 миль». Не мог же я ее не заметить.
— Вы заглядывали за все мильные камни?
— Так уж получилось, что я присел около него. Решил отдохнуть. Удобно, знаете ли, привалиться к камню спиной. Заметил, что земля рыхлая, словно ее недавно вскапывали, из любопытства разрыл ее…
— И воскликнул: «Эй, а что это здесь лежит?»
— Совершенно верно.
— И что там лежало?
— Пакет, набитый банкнотами по одному фунту. Чертовски странно, подумал я.
— Но тем не менее вы их пересчитали. Сколько набралось?
— Пятьсот, пачками по сто фунтов.
— А шестью неделями позже в вашем сейфе нашли девятьсот пятьдесят. Никто бы и слова об этом не сказал, будь это кролики. Но фальшивые казначейские билеты…
— Должно быть, я ошибся в подсчете. Наверное, в пакете лежала тысяча фунтов.
— Сколько бы в нем ни лежало, пятьсот или тысяча, вы решили их украсть.
— Простите?
— Вы хотите признать себя виновным по другому обвинению: кража найденного имущества, не так ли?
Мистер Реджинальд Гастингс вновь стал грызть ноготь указательного пальца.
— Да. Я их украл. Именно так. Нашел и присвоил. Это же не столь серьезное обвинение, не так ли? Что ж, теперь вы знаете правду.
— По крайней мере, мы к этому идем. Итак, деньги вы нашли случайно, решили никому о них не говорить, сунули в карман и уехали с ними?
— Совершенно верно.
— Заправляли автомобиль бензином по пути домой, расплатившись одной из фунтовых банкнот?
— Нет, — в удивлении ответил Гастингс. — Я заправился, когда выехал из дома. А что?
— Я вот думаю, с чего бы человеку, который в холодное, морозное утро едет по дороге Уэллборо-Чизелтон, вдруг останавливаться у пятого мильного камня, приваливаться к нему, а не к мягкой спинке сиденья, заглядывать за него, ковыряться в…
Мужчина, называвший себя Реджинальдом Гастингсом, вскочил на ноги, злобно воскликнул:
— Что это все значит? Вы пытаетесь заманить меня в ловушку?
— Все эти вопросы будет задавать вам и прокурор, только куда более дотошно. Вот я и пытаюсь показать, с чем вам предстоит столкнуться.
— Извините. Я понимаю, однако, — он деланно рассмеялся, — я, разумеется, нервничаю из-за всей этой истории. Могу вам поклясться — и это чистая правда: о том, что деньги фальшивые, я не имел ни малейшего представления. И нашел я их там, где и сказал.
— Зная, что они будут там лежать?
— Я изложил вам свою версию и буду на ней настаивать. Я нашел деньги случайно, И пусть они делают с этим что хотят. Это все, в чем меня можно обвинить.
— Да перестаньте, они смогут и кое-что еще на вас повесить. Теперь они знают, что вы нашли деньги случайно, они знают, где вы случайно их нашли, а что вы скажете им насчет того, когда вы случайно их нашли?
— Когда?
— Назовите время… Когда?
— Точной даты я не помню. Это важно?
— Зависит от того, какую дату вы не помните.
Мистер Реджинальд Гастингс вытер лоб тыльной стороной ладони.
— Я просто представить себе не могу, к чему вы клоните.
— Меня интересует день, который вы не можете вспомнить: когда вы вылезли из своего автомобиля, привалились к мильному камню и случайно нашли пакет с банкнотами. Хотя бы приблизительно.
— Где-то в первую неделю февраля. Вы довольны?
— Вполне. Первой фальшивой банкнотой расплатились в «Лайон гараж» в Чизелтоне восемнадцатого февраля. Так что все сходится. А как насчет второй даты? Когда вы вновь вылезли из автомобиля, привалились к пятому мильному камню и случайно нашли второй пакет с деньгами?
Мистер Реджинальд Гастингс облизнул губы.
— С чего вы решили, что был и второй раз?
— В вашем сейфе найдены два пакета. В одном, вскрытом, лежали четыреста пятьдесят фальшивых банкнот. В другом, запечатанном или, возможно, вскрытом, проверенном и вновь запечатанном, — пятьсот.
— Одну минутку.
— Не торопитесь.
— Я могу это объяснить. Как-то разом вспомнилось. Пакет, который я нашел…
— В первую неделю февраля?
— Да. В действительности там было два пакета, связанные вместе. Я вскрыл верхний и обнаружил в нем пятьсот банкнот по одному фунту, вот почему я только что и сказал, что нашел за камнем пятьсот фунтов. Я просто забыл о втором пакете, поскольку его не вскрывал. Очевидно, в нем тоже лежали пятьсот фунтов. В сумме получается тысяча, о чем вы совершенно справедливо и упомянули. — Он вновь провел тыльной стороной ладони по лбу. — Ума не приложу, как я мог это забыть.
— Отчего же. Это вполне естественно. Тогда нам остается лишь объяснить, — весело продолжил мистер Скруп, — каким образом во втором пакете деньги лежали завернутые в страницу «Уэстер морнинг ньюс», датированную двадцать четвертым марта.
— Я… я…
— Вы собираетесь сказать мне, что двадцать пятого марта внезапно решили достать деньги из второго пакета и завернуть их во вчерашнюю газету. А выбор «Уэстерн морнинг ньюс», наверное, обусловлен тем, что, живя на восточном побережье, вы стараетесь поддерживать разумный информационный баланс, знакомясь с новостями западного. Мне-то вы можете это сказать, мистер Гастингс, я натура романтическая. Но, пожалуйста, не говорите этого двенадцати твердолобым английским присяжным.
Реджинальд Гастингс хватил кулаком по столу и воскликнул:
— Черт бы его побрал, он меня подставил!
— Кто?
— Лицемерный дьявол!
— Лицемерный дья…? О ком вы? — спросил мистер Скруп.
— О достопочтенном сэре Верноне Филмере, — выпалил Гастингс. — Ладно, теперь вы знаете все. Этими деньгами он оплатил мое молчание. Он убил человека, жестоко убил, этот… достопочтенный. Вы хотите, чтобы я сказал правду в суде. Ладно, я ее скажу… и мы оба пойдем ко дну.
Мистер Скруп вновь поднялся.
— В суде вы можете говорить что угодно, мистер Гастингс, но вам придется воспользоваться услугами другого адвоката. Я же должен сообщить вам, что у меня есть одно незыблемое правило — не защищать шантажистов. С другой стороны, все, что вы мне рассказали, — строго конфиденциальная информация, и я ни при каких условиях не предам ее огласке. Но, перед тем как откланяться, хочу предупредить вас, что за шантаж закон карает практически так же строго, как за убийство. Любое письменное свидетельство вины сэра Вернона Филмера попадет в руки полиции, и вы не сможете использовать его в суде. А бездоказательное обвинение в убийстве, которое вы сделаете, защищаясь от предъявленного вам обвинения, только усугубит ваше положение и приведет к ужесточению наказания. Если вы позволите дать вам непрофессиональный совет, рекомендую не признавать своей вины по предъявленному обвинению и не предъявлять суду никаких улик, с тем чтобы ваш адвокат мог представить вас невинной жертвой заговора.
Он взял шляпу и направился к двери.
— Между прочим, — добавил мистер Скруп, остановившись у порога, — если вдруг станет известно, — хотя оснований для этого нет, что я отказался защищать вас, не думайте, что вам это повредит. — Брови весело изогнулись. — Наоборот, пойдет на пользу. Почему-то среди судейских бытует мнение, что я защищаю только виновных.
Мистер Уотерстон положил ключи в карман, снял трубку.
— Уотерстон слушает.
— Занят?
— Перевожу дух.
В трубке раздался добродушный смешок.
— Кто-нибудь нас слушает?
— Мой дорогой друг, как можно?
— Хорошо. Я подумал, что тебе будет интересно. Твой друг может пять лет ни о чем не беспокоиться.
— Пять лет? А они не могут превратиться в четыре?
— Ну, в принципе, могут.
— Потрясающе! Я тебя поздравляю. Этим утром я читал об одном интересном судебном процессе: изготовление фальшивых денег и их сбыт, и, как ни странно… но это, разумеется, совпадение.
— Безусловно. Вообще-то респектабельному семейному адвокату негоже читать криминальную хронику.
— Случайно попалась на глаза. Скажи мне, а где ты взял наживку? Надеюсь, мой вопрос тебя не обидит?
— Отнюдь. Должок давнего клиента.
— Его оправдали?
— Естественно. Он давно уже встал на путь исправления.
— И кто это говорит: он или ты?
— Мне никогда не приходилось защищать одного человека дважды.
— Значит, он действительно на правильном пути. И что, по-твоему, произойдет через пять, а возможно, через четыре года?
— Надо ли заглядывать так далеко вперед? Пусть будущее позаботится о себе. Но если ты хочешь услышать мое личное мнение…
— Буду тебе очень признателен.
