кепку, уставился на клеймо на подкладке.
- Значит, так... - произнес он, тщательно изучив потертое клеймо фабрики имени Самойловой.
- Вот именно, - сказал Овцын.
- А что ты за человек? - спросил начальник лаборатории и глубоко, без бекреня надел кепку.
- Соответствующий.
- Видишь ли... Ей не каждый может соответствовать.
- А я и не каждый, - сказал Овцын.
- Это хорошо. Но знай, что если что... Найду и угроблю!
- Ты не обходи вопрос насчет отгула.
- Отгула? Тоже мне нашел вопрос! Пусть придет и оформит отпуск за свой счет. На сколько вам надо суток...
- Тебя бы к нам в контору, - улыбнулся Овцын.
- Я и здесь пригождаюсь, - сказал начальник лаборатории, отстранил рукой Овцына, загораживавшего ему дорогу, и пошел к проходной вертушке.
Когда он вернулся к Соломону, в окне уже проступало сиреневое утро. Марина, выпрямившись, сидела у стола и читала книгу.
- Прости, я привез ее насильно, - сказал Соломон. - Она не хотела ехать сюда. Хотела пойти на завод.
Овцын положил ладонь на русые волосы, сказал:
- Никуда ты не пойдешь, ты будешь спать на мягкой кровати, сколько захочешь. Длинный в кепке дал тебе отпуск.
- Ты говорил с Николаем... Петровичем? - сказала она сердитым голосом, но улыбаясь.
- Аллах его знает, как его дразнят, - сказал он: - Мы не знакомились. Он хороший парень, но, кажется, я ему не понравился.
- Да, - сказала Марина. - Он хороший человек.
Овцын присел на стол, сказал Соломону:
- Поезжай куда хочешь. К двум часам будь в конторе.
- Как же я приду в контору? - вздохнул Соломон. - Там же знают. Лисопад меня не возьмет.
- Это моя забота, - сказал Овцын. - В два часа будь у лифта.
- Я, конечно, буду, - печально сказал Соломон. - Но что из этого выйдет?
Он нашел в шкафу морскую фуражку, усмехнувшись, надел ее, попрощался и ушел.
В двенадцать часов завыл с переливами и хрипами дряхлый гудок судоремонтного завода. Старший помощник капитана Марат Петрович Филин вытер замасленные руки о чехол брашпиля, подошел к судовому колоколу и отзвонил четыре двойные склянки.
- Баста, кончай труды! - крикнул он и, обращаясь к Овцыну, сказал доверительным тоном: - Его величество приснопамятный император Петр Алексеевич повелеть соизволил, дабы в час полуденный, адмиральским именуемый, выпивали все морские служители по рюмке водки с соленой закуской.
Филин был молод, послушен и трудолюбив. С удовольствием делал всякую работу, а когда не было своей, принимался за матросскую. Эта работа на судне никогда не переводится. Старпом обожал исторические романы и ради этого пристрастия числился в библиотеках всех российских портов. Толстые, отличного рисунка губы и оттененные длинными ресницами карие глаза с маслицем, которые не могли задержаться на одной точке и вечно как бы искали что-то, выдавали неуемное женолюбие, самую сильную страсть старпома, бывшую для него источником счастья, но также корнем всех его неприятностей и бед. Спиртного пил мало, с отвращением, но в разговоре приплетал водку к месту и не к месту.
У свежего человека создавалось впечатление, что в пьянстве он великий специалист. Филин не соглашался с тем, что он таков, каков есть. Говоря о себе, всегда фантазировал, то рассказывал о своих подвигах и сверхъестественных достоинствах, то приписывал себе низменные пакости. К двадцати семи годам он еще не стал взрослым человеком.
Выслушав старпома, Овцын покачал головой и сказал:
- По новым правилам морским служителям велено пить компот. Из сухофруктов. Переодевайтесь,
Марат Петрович. Пойдем в харчевню.
- Механиков позвать? - спросил старпом.
- Вы же знаете, что они не признают распорядка дня, - сказал Овцын, пожав плечами. - Предложите ради формы.
Механики, как всегда, отговорились недоделанной работой, которую бросить невозможно, и на берег в положенное время не пошли.
«Харчевню» выбрали подальше от порта, в районе магазинов и учреждений, где обеденный перерыв у служащих начинается не раньше часа, а до того времени можно пообедать в спокойной, человеческой обстановке.
- Очень вспоминаются слова Петра Великого про соленую закуску, -вздохнул старпом, опуская ложку в гороховый суп.
- Кто ж вам не велит? - весело спросил Овцын, зная, что сказано это ради красного словца и что старпом не стал бы пить, даже если бы ему сейчас поднесли бесплатно.
- Долг службы, - торжественно произнес Филин. - В течение рабочего дня предпочитаю пахнуть смоленой пенькой. Вечером - другое дело. Отложим до вечера.
- Кстати, о вечере, - заметил Овцын. - Попрошу вас сегодня вечером присутствовать на судне. - В ответ на удивленный взгляд старпома он пояснил: - Я пойду в театр.
- Вы меня убиваете, - сказал Филин, приложив руку к сердцу.
- У вас, как всегда, свидание?
- А что, нельзя? - косо посмотрел старпом.
- Отчего же... Можно, - сказал Овцын. - Если в меру. Подумайте о мере и посидите сегодня дома.
- Раз вы приказываете...
Марат Петрович Филин засопел, надулся и стал есть суп, внимательно оглядывая каждую ложку. Овцын мог бы сказать ему, что никогда еще не обременял помощника службой, что сам чуть не все вечера провел на судне, отпуская его после работы на все четыре главных румба. Но он промолчал, потому что говорить о том, что и так известно, - это плохая манера, а поминать при этом свои заслуги или благодеяния тем более.
Допив компот, Овцын пошел на почту и заказал разговор с Ленинградом. Сомнения, которые заронил в душу старый скептик Борис Архипов, уже исчезли, он опять любил Марину, к горлу подкатывала теплая волна, и сердце билось чаще, когда он представлял, как через час услышит ее голос. Он ругал себя бесчувственным поленом за то, что не сообразил раньше позвонить ей, и все выбирал среди приличных для телефонного разговора слов самые нежные и ласковые. Но задуманные слова потерялись, когда он взял трубку и после многих «алло» услышал, на конец, голос Марины.
- Я сразу угадала, что это ты, - сказала Марина.
«Кто же еще мог быть? - подумал он язвительно. - Тоже мне цыганка». Он сказал:
- У нас тут, знаешь, весна.
Марина воскликнула радостно:
- У нас тоже! Такое солнце, что окна раскрыли в лаборатории.
- Это ничего, что я тебе позвонил на работу? - спросил он.
Марина ответила приглушенным голосом:
- Ты хороший. Я рада. Как твои дела? Когда в море?
Он почувствовал облегчение. Простые вопросы, простые ответы. Так и надо. Сказал:
- Дела благополучно. В начале мая думаю выйти... А ты как живешь?
Раздался вздох, потом обиженный голос:
- Ты еще спрашиваешь... Как я живу? Днем работаю. Вечером гибну от скуки и ожидания. Скорее приплывай, слышишь?
«И что будет? - подумал он вдруг уныло и трезво. - Будет неделя отчаянной любви. Может, больше, если продлится стоянка в Ленинграде. Будет неприбранный стол. Постель, забрызганная вином и духами. Пустая и звонкая голова по утрам. Разговоры, для которых хватает дюжины слов. Будут неутолимые восторги, воспоминание о которых потом гонишь от себя...»
Марина еще что-то говорила, но он не слушал и, когда кончилось время, равнодушно повесил трубку. Вышел из душной кабины, и тут вспомнились ласковые и нежные слова, которые он придумал, ожидая. «Хорошо, что у меня вылетело из головы это сюсюканье», - сказал себе Овцын. Он пошел к выходу и в двери столкнулся с Борисом Архиповым.
- Звонил? - поинтересовался Борис Архипов.
Овцын кивнул.
- В контору?
- Не в контору, - сказал Овцын.
- И как? - прищурился Борис Архипов.
- Да так, - сказал Овцын. - Не умею говорить по телефону. Теряюсь, когда не вижу лица собеседника. Ну и говорю всякие «бе» и «ме». Даже неловко.
- Естественно, - усмехнулся Борис Архипов. - В ином собеседнике главное - это лицо. Проверим, нет ли чего до востребования?
- Посмотрим.
Совершенно неожиданно он получил письмо от Соломона.
«...Днями толкусь в конторе, - писал Соломон.- Каждый раз обещают отправить завтра-послезавтра, а завтра снова обещают отправить завтра-послезавтра. Думаю, что к двадцатому твоя команда все-таки приедет. Куда ж дальше тянуть? На Ладоге лед еще не сошел. Какой-то умница догадался его бомбить с самолетов для ускорения начала навигации, но ты ж понимаешь, что из этого получается. Уж так, как немцы долбили Ладогу в сорок втором, никто не сумеет. Но от этого лед раньше не сошел. Звонила Марина, спрашивала, не пишешь ли ты мне. Я сказал, что твои письма затерялись на почте. Мы оба вздохнули и повесили трубку одновременно. Отчего вы не поженитесь по закону, сволочи? Ну, будь, здоров. Надеюсь на скорую встречу.
Иван! Начальник, узнав, что я пишу тебе (пишу тут же, на краешке стола), велел вложить в конверт его записку...»
На оборотной стороне листка настольного календаря с датой 13 апреля было написано:
«Уважаемый Иван Андреевич, привет вам и наилучшие пожелания. Мы тут подумали и решили повара и буфетчицу не присылать. Финансовые дела наши не блестящи, хоть немножко сэкономим. Надеюсь, вам нетрудно будет нанять там повара и буфетчицу. На обычных условиях экспедиции. Желаю успехов.
