Рене Домаль - Гора Аналог

На Гору Аналог нет доступа праздным, а тем более корыстным или агрессивным субъектам. Ветер, втягивающий на Волшебный остров суда подлинных искателей истины, «не был ни естественным, ни случайным: он дул, повинуясь чьей-то воле» – надо полагать, воле владык этого «заколдованного места», Великих Посвященных, способных, как даосские «бессмертные», управлять стихиями. Среди набросков Домаля, относящихся к планам работы над «Горой Аналог», сохранилось краткое описание незавидной участи «ренегатов», организовавших свою собственную экспедицию на остров: «Они думали, что гора непременно таит под собой нефть, золото или еще какие-нибудь сокровища, ревниво охраняемые людьми, которых непременно надо победить. И потому они снарядили настоящий военный корабль, оснастив его самым современным оборудованием… Когда же они оказались в пределах видимости Горы Аналог, то собрались обрушить на нее всю свою огневую мощь. Но поскольку законы, действующие там, были им неведомы, они попали в водоворот. Обреченные на бесконечное и медленное вращение, они, конечно, могли бомбардировать побережье, но их снаряды бумерангом обращались против них самих».

Что же касается экипажа яхты «Невозможная», то ему по прибытии на остров пришлось расстаться почти со всем своим «научным» снаряжением, которое оказалось совершенно непригодным и, более того, бессмысленным в условиях волшебного мира: фотоаппараты только засвечивали пленку, электрические фонарики не светили, измерительные приборы были не в состоянии что-либо «измерить». Экспедиция без сожаления бросает всю эту груду хлама, символизирующего пресловутые «достижения» машинной западной цивилизации, согласно известной формуле Генона, «очищаясь от металлов», препятствующих человеку в поисках духовной истины. «Все это – глупые игрушки, которые доставили бы нам одни неприятности», – заявляет один из путешественников. Одновременно с процессом «очищения от металлов» совершается параллельный, но куда более значительный процесс очищения, трансформации личности каждого из участников экспедиции. «Мы понемногу избавлялись от своих старых шкур, от тех персонажей, которыми мы были. Оставляя на побережье громоздкие свои приспособления, мы готовились и к тому, чтобы отбросить художника, изобретателя, врача, эрудита, литератора. За маскарадными костюмами начали проглядываться мужчины и женщины». Пытаясь описать духовный облик человека, принимающего посвящение (а восхождение на волшебную Гору равнозначно инициационным мистериям), Домаль прибегает к еще одному древнему символу – символу младенчества с его незамутненной чистотой и врожденной мудростью: «Из незамутненных глубин моей памяти восстает, пробуждается маленький ребенок, заставляющий рыдать маску старца, – рассуждает Соголь-Логос. – Маленький ребенок, который ищет отца и мать, который вместе с вами ищет помощи и защиты; защиты от своих удовольствий и своих грез, помощи, чтобы стать тем, кто он есть, когда никому не подражает». Обретение первозданной, адамической цельности человеческого существа явилось темой «Легенды о людях-пустышках и Горькой розе», служащей как бы символической сердцевиной всего романа. Герои этой вставной новеллы, братья-близнецы Го и Мо, порознь олицетворяют собой двойственные, противоречивые стороны человеческой природы: деятельную и созерцательную. Только пройдя через «испытание пустотой» (а именно так называется одна из начальных фаз алхимического процесса), Го и Мо сливаются в единое, цельное существо – Мого (анаграмма латинского слова Ното, что значит «человек»). «Мо знает дорогу, а Го знает, что делать», – Мого-Гомо в финале легенды срывает Горькую розу, символизирующую сокровенное знание, совершает магическое деяние, к которому стремятся члены экспедиции на Волшебную Гору.

Им, как и самому Домалю, не суждено было подняться па ее вершину: мы расстаемся с ними в тот момент, когда они слушают рассказ проводника Бернара об экологической катастрофе, постигшей один из районов острова в результате его собственного ничтожного проступка. Все в мире взаимосвязано, все пронизано незримыми струями причинно-следственных взаимоотношений, постичь которые во всей их сложности способны лишь Великие Посвященные, «люди Горы», тогда как простые смертные обречены действовать наугад, не предвидя, чем могут обернуться их поступки.

Рене Домаль не был ни «Великим Посвященным», ни просто посвященным: сходство между его незавершенной книгой и прервавшейся в расцвете лет жизнью бросается в глаза и наводит на печальные мысли о том, что ему – при всех его стараниях – так и не удалось сплавить в себе воедино своего «Мо» со своим «Го», стать совершенным человеком, Ното. Он, как и его герои, часто действовал наугад, рисковал, разрывался между крайностями. Его стихия – не просветленность, а трагизм. Но хочется думать, что в инобытии он наконец достиг того, к чему тщетно стремился в жизни: поднялся на вершину Горы Аналог, откуда открывается вид на всю про тяженность миров – демонических, человеческих, ангельских и божественных. Откроем же его «путевой дневник» и попытаемся вместе с ним и его героями добраться хотя бы до основания Волшебной Горы, которая «отводит от мира жар геенны».

Ю. Стефанов

Рене Домаль начал писать «Гору Аналог» в июле 1939 года в Пельву (Верхние Альпы) в один из самых трагических моментов своей жизни. Только что – на тридцать втором году своей жизни – он узнал, что безнадежен: застарелый туберкулез, которым он болел уже более десяти лет, мог иметь только смертельный исход. Три главы были закончены в июне 1940-го, когда Домалю пришлось оставить оккупированный немцами Париж, так как его жена, Вера Миланова, была еврейкой. После трех лет, проведенных в Пиренеях (Гаварни), в окрестностях Марселя (Аллош) и в Альпах (Пасси, Пельву) – условия жизни там были во всех отношениях очень трудные, – Домалю выпала летом 1943 года небольшая передышка, и он надеялся, что сможет закончить свой «роман». Он принялся за работу, но трагическое ухудшение здоровья помешало ему закончить рассказ о своем «символически достоверном» путешествии. Домаль умер в Париже 21 мая 1944 года.

Хотя «Гора Аналог» не закончена, и по композиции, и по структуре своей она представляет собой повествование, развитие которого позволяет – в каждое мгновение – понять его цель – единственную, указанную Домалем. Читатель легко может вообразить и даже реконструировать продолжение и конец этих «альпийских приключений», воспользовавшись планами и текстами писателя, воспроизведенными в примечаниях и в послесловии Веры Домаль.

Кое-что новое в жизни автора. – Символические горы. – Серьезный читатель. – Альпинизм – Пассаж Патриархов. – Отец Соголъ. – Парк внутри, мозги снаружи. – Искусство знакомиться. – Человек, который гладил мысли против шерсти. – Признания. – Сатанинский монастырь. – Как дежурный бес ввел в искушение хитроумного монаха. – Изобретательная Физика. – Болезнь отца Соголя. – Рассказ о мухах. – Страх смерти. – С яростным сердцем и разумoм стальным. – Безумный проект, сведенный к простой триангуляционной задаче. – Один из законов психологии.

ВСЕ, о чем я собираюсь рассказать, началось с незнакомого почерка на конверте. В том, как было начертано мое имя и адрес журнала «Ископаемые», где я сотрудничал и откуда мне переслали это письмо, просматривалась какая-то причудливая смесь буйства и нежности. И пока я раздумывал, кто бы это мог быть и что это могло быть за послание, мною овладевало смутное, но очень сильное предчувствие, что это – гром среди ясного неба, «булыжник в лягушачьем болоте». И тут должен был себе сам признаться, что и жизнь моя – стоячее болото, ну, скажем, в последнее время. И потому, читая письмо, я никак не мог понять, что со мной происходит: то ли на меня дует живительный свежий ветерок, то ли это мерзкий сквозняк.

Тем же почерком, скорым и очень слитным, на одном дыхании сообщалось:

«Мсье, я прочел вашу статью о Горе Аналог. До сих пор я считал, что я единственный, кто убежден в ее существовании. Сегодня нас уже двое, завтра будет десятеро, а может, и больше, и хорошо бы попытаться организовать экспедицию. Нам с вами нужно побыстрее связаться. Позвоните мне, как только сможете, по одному из этих номеров. Жду.

Пьер Соголь 37, Пассаж Патриархов, Париж»

(Дальше следовали пять или шесть номеров телефонов, по которым я мог звонить в разное время дня.)

Я уж почти забыл о заметке, на которую ссылался мой корреспондент, ведь она была напечатана почти три месяца назад, в майском номере журнала «Ископаемые».

Польщенный проявлением интереса со стороны неизвестного читателя, я в то же время испытал некоторую неловкость от того, что кто-то принял настолько всерьез, просто трагически серьезно, литературную фантазию, некогда приведшую меня в восторг, но теперь уже ставшую воспоминанием, далеким и остывшим.