Он говорит: «Прочитайте».
Я говорю: «Ты что, совсем сдурел?»
Он смотрит на меня и говорит: «Прочитайте».
Я опускаю глаза на эти бумажки и все равно ничего не могу понять. Какие-то цифры, какие-то там статьи.
Я говорю: «Зачем ты мне это дал? Зачем ты ударил девочку?»
А он опять говорит: «Прочитайте».
И тогда я начинаю читать. И постепенно мне становится ясно, что эти бумаги все про нее. И там написано, что у нее мать алкоголичка и ей нужен нормальный уход. И по закону она не может быть ее мамой. И значит, за ней должен присматривать кто-то другой. А у ее отца нет этой возможности, потому что он – безработный.
Я говорю: «Подожди, подожди. Ты что, от нее отказаться решил?»
А он смотрит на меня и говорит: «Зато проблем больше не будет. Ну какая из вашей Татьяны мачеха?»
Я говорю: «Подожди, подожди. В детский дом?»
Он говорит: «Татьяне еще самой в куклы играть надо».
Я смотрю на него и опять говорю: «В детский дом?»
А он молча берет у меня документы и кладет их обратно в шкаф.
Я говорю: «Ах, вот так, значит?»
Потом иду к телефону и звоню своему сменщику.
«Слушай, Степанцов. Помнишь, я тебя выручила, когда у тебя сына в армию забирали?»
Он говорит: «Помню».
Я говорю: «Теперь ты меня выручай. Мне надо сейчас подмениться».
А он говорит: «Конечно, Ивановна. Только сегодня так и так я должен дежурить. Я ведь сегодня в ночь. Ты чего-то напутала».
Я ему говорю: «Ничего я не напутала. Мне надо сегодня в ночь вместо тебя выйти».
Он говорит: «Да?»
И замолчал. Потому что удивился очень.
Я говорю: «Ну, так как? Ты согласен?»
Он говорит: «Ну ладно. Только зачем?»
Я говорю: «Некогда объяснять. Потом расскажу».
Он говорит: «Ну хорошо. Тогда до послезавтра. У тебя ничего не случилось?»
Я говорю ему: «Пока, Степанцов».
И положила трубку.
Потому что нечего мне было ему объяснять. Что я могла сказать ему? Что я сама не знаю – что делать?
Потом пошла к девочке и стала ее собирать.
Она говорит: «На улице темно. Гулять уже поздно».
Я говорю: «А мы не гулять. Помнишь, ты спрашивала про мою работу? Хочешь сама ее посмотреть?»
Она говорит: «Хочу».
Я говорю: «Ну, тогда быстрей одевайся».
Тут появилась Татьяна:
«Мама, что ты задумала?»
Я говорю: «Это вы что задумали?»
Она говорит: «Мама, перестань вести себя как ребенок».
Я говорю: «Как ребенок? Значит, меня тоже куда-нибудь решили упечь?»
Она говорит: «Мама, давай все нормально обсудим».
Я посмотрела на нее и говорю: «Валерка с тобой никогда бы так не поступил».
А девочка стоит рядом со мной, уже вся одетая, и говорит: «Можно я куклу с собой возьму?»
И я говорю Татьяне: «Видишь, ребенок уже собрался. Отойди, не мешай».
Раскладушку я ей поставила за аппаратами. Так, чтобы не было видно, если кто войдет. Она походила немного, посмотрела на разные лампочки и сказала, что хочет спать. А я сижу сама не своя, не знаю – что буду завтра делать.
Она говорит: «А зачем мы сюда пришли?»
Я говорю: «Ты знаешь, я не могу тебе пока объяснить. Это очень сложно. Давай я тебя спать положу. А завтра мы с тобой во всем разберемся».
Она говорит: «А почему ты плачешь?»
Я говорю: «Я не плачу. Это у меня просто глаза блестят. На работе всегда так».
Она говорит: «А у других, когда блестят глаза – они плачут?»
Я говорю: «У всех по-разному».
Она улеглась на раскладушку и говорит: «Я домой хочу».
Я говорю: «Завтра пойдем».
Она говорит: «Кукле здесь неудобно».
Я говорю: «Давай, мы ее вот сюда, на кресло, положим. Здесь мягко».
Она говорит: «Нет. Ей там плохо будет одной».
И тут в аппаратную входит Николай Григорьевич. Я еле успела к нему выскочить из-за шкафа.
Он меня увидел и говорит: «О, Ивановна. А я думал – сегодня Степанцов должен работать в ночь».
Я говорю: «Он попросил его подменить. Что-то у него опять с сыном».
Николай Григорьевич говорит: «На побывку уже приехал? Надо же, как время летит»
Я говорю: «Да».
Он присел на стул и улыбнулся.
«А ты знаешь, я ведь решил не жениться».
Я говорю: «Да?»
Он говорит: «Ну. Посидел так, знаешь, подумал, и решил – да ну этого депутата вместе с его дочками. Он ведь не один депутат. Там их целая Дума. Найдем кого-нибудь другого, без выблядков».
Я говорю: «Вам видней».
И вот тут из-за шкафа выходит моя девочка. В трусиках, в маечке и босиком. А пол ужасно холодный.
Она смотрит на нас и говорит: «Я писать хочу».
Николай Григорьевич молчал, наверное, полминуты. Я успела ей платьице и колготки надеть – он только тогда очнулся.
«Ну ты, Ивановна, блядь, даешь».
Я говорю: «Не матерись. Не видишь – здесь дети».
А он как будто меня не слышит: «Ну, ты даешь. Ты что, совсем охуела? У нас же секретность. У нас режимное предприятие. Какого хера ты притащила ее сюда?»
Я говорю: «Ты почему материшься? Я же тебе сказала – здесь дети»
А он говорит: «Ты охуела».
И тут я ему говорю: «А почему это ты все время мне „тыкаешь“? Я старше тебя в два раза. Если бы у моего Валерки получались пацаны, то у меня бы сын был сейчас – твой ровесник. Вот он бы пришел и за такие слова так бы тебе набил твою морду, что ты навсегда забыл бы и думать про депутатов, про их дочек и про то, с какой стороны у тебя этот самый хер. Не слушай меня, Оля. Давай собирайся. Мы уходим домой».
Он смотрит на меня и наконец начинает понимать.
«Подожди, Ивановна. Как это ты уходишь домой? Куда ты уходишь? А связь? Нас через полчаса Москва ведь начнет долбить. Кто будет следить за аппаратурой?»
Я говорю: «Ты же остаешься. Вот ты и будешь следить».
А он говорит: «Ивановна, перестань. Я же не умею. Ты двадцать лет здесь работаешь».
Я говорю: «Тридцать. А ты попробуй, вспомни – чему тебя в твоем институте учили. Ты же сам говорил – кнопочки нетрудно нажимать».
И застегнула на девочке на моей пальто. Сама одевалась уже в коридоре. А он рядом со мной до самого первого этажа вприпрыжку бежал.
«Ивановна! Ивановна! Ну ведь косяк же будет. Меня повесят».
Я говорю: «Ничего. У тебя вся жизнь еще впереди. Привыкнешь».
Потом приехала домой, оставила девочку у себя в комнате, разбудила зятя и говорю – так, мол, и так, переоформляй ее на меня. А не нравится – выметайся из моего дома.
Татьяна тоже проснулась. Говорит: «Мама, ты чего?»
А я опять говорю: «Не нравится – выметайся из моего дома. Я что, специально горбатилась тридцать лет, чтобы ты тут, такой красивый, на моем диване лежал? Тоже мне, дуру нашли. Выметайся из моего дома».
Он наконец проснулся и говорит: «А до утра нельзя подождать?»
Я говорю: «У меня теперь нет времени ждать, когда ты проснешься. Я на пенсию вышла. А пенсионерам надо спешить. У них как на фронте – год за два. Так что мне некогда с тобой разговаривать. Время идет. Переоформляй или выметайся. Рядом с подъездом стоит такси. Я попросила шофера, чтобы он тебя подождал».
Через полчаса я наконец уложила мою девочку в постель. На кухне сидел заспанный зять со своими бумагами, а в коридоре из угла в угол ходила Татьяна.
Как Наполеон перед битвой при Ватерлоо.
«А почему они не спят?» – спросила девочка, открывая глаза.
«Уснут, – сказала я. – Просто им чего-то не спится. У взрослых бывает. А тебе уже давно пора спать. Давай закрывай глазки. Завтра утром проснешься – и пойдем в „Детский мир“. Куплю тебе новую куклу. Такую же, но с ногой».
Она снова открыла глаза и зевнула.
«Мне не надо другую. Я эту люблю».
«Хорошо, – сказала я. – Значит, будет эта».
