Легко себе представить, с каким нетерпением я за ним наблюдал. Но то, что случилось вслед за этим, никак нельзя было предугадать и, как говорится, опрокинуло все мои ожидания и предположения.
С каким-то неистовством мистер Кротер выдернул из конверта вещицу, которую я тут же узнал: это был пустой, обвисший замшевый мешочек, а изо «рта» у него свисала, точно язык, длинная записка. Одно мгновение Кротер сидел неподвижно, уставившись на записку, потом вскочил, бросил мне и записку, и пустой мешочек и с красным от гнева лицом принялся ходить взад и вперед по комнате. Затем вдруг, тяжело дыша, застыл на месте.
Я рассмотрел то, что лежало у меня на коленях. Пустой мешочек из замши был помечен номером «Семнадцать», оттиснутым темной краской. В записке было всего несколько слов, но они меня потрясли. Больше того, при чтении я ощутил холодный ужас: «I am cold. I am getting very cold…» [Мне холодно. Мне все холоднее… (англ.)]. На этом записка обрывалась.
— Мистер Кротер, — тихо сказал я. — Койль, очевидно, собирался писать к вам в последние мгновения своей жизни, когда его уже охватил холод смерти…
Но тут у меня за спиной разразилась буря.
— Как?! Что?! Холод смерти! Ерунда! Чушь! Что вы в этом понимаете? Мешочек! Мешок! Серопузый! Серая крыса! Омерзительное серое существо произносит эти слова! Тебе холодно? Ха-ха! Вот сейчас я тебя обогрею! Погоди!.. — Он подскочил ко мне, вырвал у меня из рук мешочек, швырнул его в жар камина и крикнул: — Ну, грейся теперь на красном бархате! Ах ты мерзкий уродец, выродок, жалкий серопуз! Опали себе ножку!..
Замша свернулась от жара — жар наступал на нее с краев. Теперь мешочек чуть-чуть раздулся — казалось, он шевелится, корчится, вот-вот лопнет…
А Кротер все продолжал бушевать:
— Койль все знал! Хотел надо мной поиздеваться! Ах, скотина! Так пусть же жарится в пекле, куда попадают все скряги! Ну и подлец! Заставлять меня лазить в окно в такую погоду! Ну, погоди!..
Кротер пнул сапогом раскаленные угли, погребая остатки белого пепла от замши.
— Все знал, подлец… — прокряхтел он еще раз и в полном изнеможении опустился в кресло.
Долгое время царила тишина. Затем мистер Кротер заговорил снова. Тихим голосом, сухо:
— Что вы на все это скажете, доктор?!
Однако, чтоб не задерживать дольше ваше внимание, сознаюсь, что с того момента, на котором мы сейчас остановились, вся эта история показалась мне просто-напросто скучной.
— Мне нечего сказать вам, мистер Кротер, — отвечал я поэтому довольно холодно. — По-моему, дело это не входит в круг моих обязанностей как вашего поверенного и лежит вне моей компетенции.
Он ушел от меня, как мне показалось, весьма раздосадованный. А через месяц я получил от него уведомление, что он больше не считает себя моим клиентом, а меня своим доверенным лицом. Как видно, я слишком далеко зашел в своем осуждении его личной жизни. Потеря такого клиента, как мистер Кротер, пробила заметную брешь в моем бюджете, и уже по одной только этой причине мне так запомнилась история об истязании замшевых мешочков.
Пер. с нем. А.Исаевой. Хаймито фон Додерер
Истязание замшевых мешочков
Пер. с нем. — А.Исаева.
Через несколько дней после похорон Койля, старого скряги, ко мне явился мистер Кротер, его ближайший друг и единственный человек в нашем городе, да и вообще во всей округе, о котором положительно можно было сказать, что он еще богаче покойного; да, говорили даже, богаче во много раз. Стрелка часов как раз перескочила на девять, когда мистер Кротер вошел. Я сидел у огня, только что кончил завтракать и держал еще в руке чашку с недопитым чаем. За окном стоял дымный зимний туман.
— Так рано? — спросил я, подымаясь навстречу этому пожилому господину и приветствуя его. — Какие-нибудь новости? Я как раз собирался сегодня днем к вам зайти (я был тогда поверенным Кротера), а вы с самого утра оказываете мне честь, посетив мое скромное жилище.
Я пододвинул ему кресло и предложил сигару.
— Так вот, — начал он, сделав несколько затяжек, — я шел мимо вашего дома, и вдруг мне пришла в голову мысль, что вы ведь, собственно, весьма разумный молодой человек, и я тут же решил подняться к вам, чтобы поговорить кое о чем касающемся покойного Койля.
— А, — сказал я, — насчет завещания?..
Завещание было теперь главной темой разговоров в нашем городе, что понятно по многим причинам. Дело в том, что сначала, после того, как старого Гарпагона снова, и на этот раз окончательно, хватил удар, вообще не могли найти документа с изъявлением его последней воли; теперь же все сгорали от любопытства, что содержится в той бумаге, которая, как стало известно с позавчерашнего дня, все-таки была обнаружена, и каковы его распоряжения относительно столь крупного состояния: не отказал ли он по крайней мере хоть части церковному приходу или какому-либо благотворительному учреждению, прозябающему на государственный счет, и так далее…
— Он что же, упоминает вас в своем последнем волеизъявлении? — спросил я. — Может быть, оставляет вам какую-то долю имущества?
— Этого я еще не могу знать, — ответил мистер Кротер, — как раз сейчас вскрывают завещание. Я случайно встретил на улице нотариуса, всего полчаса назад, и на всякий случай сказал ему, что буду пока у вас. Впрочем, как я слыхал, объявились какие-то родственники, незаконная дочь кажется. А кроме того, скажу вам откровенно, я, право же, не имею причин заглядываться на наследство, и, если бы старый Койль завещал мне что-либо, я бы незамедлительно передал это священнику. У меня воистину нет ни малейшего желания унаследовать сокровища, накопленные этим старым скупцом.
— Позвольте, — сказал я, слегка удивившись, — вы ведь были его единственным другом и вообще единственным человеком, с кем он общался. Чуть ли не буквально единственным. У него, говорят, не было даже прислуги в доме.
— Ни одного человека. Какая-то старая карга приходила, кажется, через день готовить ему еду и делала самое необходимое. Он вечно стоял у нее над душой и следил, чтобы она не положила на сковородку лишнего кусочка жира. Я сам видел. Из города он, несмотря на свой почтенный возраст, битый час тащился пешком до этой вот мрачной коробки, которую звал своим домом, если вообще решался из нее выползти. Когда он проходил мимо стоянки извозчиков, те обычно кричали ему вслед всякие гадости. Да, вы правы, доктор, он был совершенно одинок. И не заслуживал ничего иного — таково мое мнение. Когда я его навещал — а я обычно велел запрягать в красивую новую карету двух рысаков, чтобы, так сказать, его поддразнить, — итак, когда я к нему выезжал, слуга упаковывал мне целую корзину еды, да и не только еды. Если я собирался выпить там чашку чая, я брал с собой все: сервиз, чай, сахар, даже спирт для заправки спиртовки. Однажды я ничего не привез. Он преспокойно хлебал свой молочный супчик с накрошенным черствым хлебом это была его обычная вечерняя трапеза, — а я сидел и смотрел. Ни разу он мне ничего не предложил, даже щепотки табаку набить трубку.
— Ну, тогда и впрямь можно сказать, что ваше общение с покойным Койлем не преследовало никаких эгоистических целей! — сказал я смеясь. — Но раз так… Извините, сэр, это, конечно, не мое дело… Невольно напрашивается вопрос: что же, собственно, могло подвигнуть столь жизнерадостного человека, как вы, такую широкую натуру во всем касающемся материальных благ жизни к общению с этим старым… хм… Гарпагоном, что вас в нем привлекало… То есть я хочу сказать: странно подумать, что вам нужен был Койль, только чтобы питать к нему отвращение… Если мне дозволено это маленькое отступление в область психологии…
— Боже избави! — поспешно воскликнул он, и его удлиненное лицо вытянулось еще больше, а черные, углом, брови, почти не тронутые сединой, превратились в островерхие домики. — Боже избави! Об этом вообще не может быть речи! Я никогда не питал к Койлю ни отвращения, ни ненависти. Да что вы! Откуда вы взяли! Нет! Он был, в сущности, интересный собеседник, весьма и весьма неглупый человек. В юности Койль успел повидать мир. Я мог слушать его часами. Правда, смотреть на него при этом я воздерживался, потому что выглядел он как сморчок какой-то или старый пень и кожа у него была как у жабы… Господи, упокой его душу. Однако… Вот теперь слушайте меня внимательно, молодой человек, потому что это и есть то, о чем я, собственно, пришел с вами поговорить… Однако в связи с Койлем я все эти последние месяцы действительно ненавидел, и даже сильнейшим образом, но не самого покойного и вообще не какого-либо человека, а некий неодушевленный предмет, точнее, целый ряд неодушевленных предметов. Я и явился к вам, чтобы, так сказать, облегчить свою совесть и даже, если хотите, покаяться… Странно, конечно, пожилой человек — мальчишке…
— Ваше доверие делает мне честь, — сказал я, потому что в этот момент мне не пришло в голову ничего более удачного. Я был совершенно сбит с толку и вообще ничего не понимал. — Разрешите мне только, — продолжал я, возможно надеясь выиграть время и как-то собраться с мыслями, переговорить по телефону с моим коллегой, которого вы встретили сегодня утром на улице. Быть может, он уже сумеет сказать, как там обстоит с завещанием. Я имею в виду прежде всего вас, мистер Кротер.
