Теперь и мне стало трудно пролезть между рваными каплями – так плотно они скопились. Я проклинала себя за то, что вылетела на неисправном боте, за то, что вернулась к обломкам, за то, что смеялась над человеком. Моя беспечность, мое зазнайство могли привести к убийству.
Я пробиралась к центральной капле. Теперь оплавленные куски давили сзади, проталкивая меня вперед, в гущу холодных глыб, к большому обломку. Наконец, я снова увидела человека. Он укрылся в маленькой нише. Но при его медлительности это была западня, капли теперь составляли сплошную массу, постепенно стягивающуюся к центру. Я протиснулась в щель в то мгновение, когда мы уплыли в тень. Старалась не делать резких движений, не задеть человека. Однако, он сам нащупал меня и я почувствовала на своих боках его руки. Он вертел мною, словно обломком, должно быть не зная, куда засунуть меня в такой тесноте. Не было видно ни зги. Я поняла, что он тоже не видит. И не может зажечь фонарь.
Мне захотелось спать. С момента взрыва прошло много циклов сон-бодрствование, а я еще ни разу не отдыхала, поддерживая себя пилюлями стрессинга. Теперь я была прижата обломками к пришельцу и не могла бы двинуться, если бы и захотела. Но зато мне было спокойно: я сделала все, что могла в моем положении.
Теперь ничего нельзя было изменить. Острый выступ все сильнее упирался мне в спину. Скафандр был достаточно прочен: не рвался, но прогибался, и я это чувствовала. Прогиб увеличивался постепенно. Все происходило в полной темноте и абсолютной тишине. А я молила судьбу об одном – только бы скорее потерять сознание. Вначале меня охватил дикий страх: я всегда боялась боли, боялась даже ее приближения. Теперь она не спешила, медленно впивалась в меня, не давала к себе привыкнуть; скоро настал миг, когда я уже не представляла себе, что боль может быть сильнее. А она все росла, как-будто не было у нее предела, и жгла, и давила, и расплющивала меня. И еще много времени прошло, пока во мне что-то не хрустнуло. Но и тогда я не потеряла сознания, а боль не оставила своего наступления. Я уже ничего не понимала. Все потеряло значение. Боль затопила вселенную. Помню только, как свет ударил в лицо. Мелькнули его глаза, застывшие в немом изумлении… и я, наконец, лишилась чувств.
Однако несколько раз еще приходила в себя. Едва прикасаясь, он нес меня на руках, не столько нес, сколько легонько подталкивал.
Мне было очень больно. Теперь боль была ровная, но такой силы, что привыкнуть к ней уже было нельзя. Я не могла шевельнуться. Мое тело казалось мне каким-то чужим, нелепо притороченным к голове вместилищем боли. Свет и тьма попеременно сменяли друг друга.
Я очнулась, когда его руки уложили меня на жесткое ложе. Рядом был еще одни человек. Его я раньше не видела. Мое непослушное тело медленно уходило в зев какой-то машины. Я так устала от боли, что мне было уже все равно. Сверху упала тень. Стало темно. Скафандр лопнул, и я почувствовала легкий укол в бедро. Тень отодвинулась и вместе с ней с меня соскользнули «доспехи». Думала, что задохнусь, но дышать стало легко и приятно. Смертельно хотелось спать… и я, наконец, уснула.
Что было со мной потом – не знаю. Я только сейчас проснулась… на этом уютном ложе. Сколько я проспала? Должно быть, немало циклов. Боли не чувствую. Но тело по-прежнему – как не свое. Эта машина, которая мной занимается, похожа на нашего «лекаря». Она мне нравится. Она уловила мой ритм и сумела к нему приспособиться. Мне нравится также, что этот лекарь не претендует на внешнее сходство с людьми.
Я стала говорлива. Говорю, чтобы разогнать тишину, чтобы слышать свой голос и убеждаться, что живу. А, может быть, я надеюсь, что этот Человек меня услышит и поймет. Он спит надо мною в кресле. Уже много циклов спит, не просыпаясь. Во сне он кажется большим ребенком. Беспомощным. На лице застыла тревога. Конечно, мое появление – для него загадка, да еще какая! А я говорю, говорю… Ведь так можно разбудить Человека. Моя речь должна казаться ему тончайшим свистом. Мне в голову пришла смешная идея. Мы способны во сне за один миг прожить целую жизнь. А вдруг у Человека это так же, как и у нас, и ускоренное сном восприятие растянет, развернет мой свист… и превратит его в членораздельную речь. Это «а вдруг», конечно, смешно: даже слыша мою речь, ее невозможно понять, не владея поэтическим даром. На родном наречии меня зовут Роза. Когда я произношу свое имя, из звуков рождается образ цветка, имеющий в каждом языке свое название.
Я не тревожусь о себе, – я уверена: все будет хорошо. Возможно, это спокойствие мне внушает лицо спящего в кресле Человека. Когда спит, он совсем как мы. Кажется, будто пропадает различие в ритме. Без скафандра он какой-то совсем домашний. Я уже очень к нему привязалась. Кажется, что знаю его целую вечность. Господи, вечность! Для нас самих она стала реальностью так недавно! Продолжительность жизни росла бесконечно медленно, и чем дальше – тем медленнее. Казалось, мы подходим к пределу и еще продлить жизнь невозможно. И вдруг все изменилось. Резко. За каких-нибудь два поколения. Мы и в самом деле подступили к пределу, к тому сроку жизни, за которым практически наступает бессмертие (без учета несчастных случаев). Надо только дожить до этого срока – вот весь секрет. Качественный скачок связан с перерождением нервной ткани. Будто снимается заклятье и нервным клеткам возвращается то, что было отнято с момента рождения – способность делиться и обновляться. Дом приходит в запустенье и рушится, если у него негодный хозяин. Организм превращается в развалину и погибает, когда управляющие им центры перестают быть хозяевами положения. Но клетки большинства тканей способны обновляться. Дайте им молодого, энергичного управляющего, который приведет в порядок все хозяйство, и организм преобразится. Постепенно человек вновь и навсегда придет к духовному и физическому расцвету.
Это было великое открытие. Только избавленный от перспективы старости человек может чувствовать себя по-настоящему человеком. Я уверена, для пришельца вечная жизнь значила бы не меньше, чем для нас. Он был бы счастлив узнать, что человек может стать бессмертным. Надо только перешагнуть порог. Так придумала сама природа. Это ее изобретение. Как бы я хотела раскрыть пришельцу нашу тайну! Разум, в каком бы он ритме ни жил, – должен быть счастлив и добр.
Что это? Я его разбудила! Пришелец мой открывает глаза! По чертам его я угадываю, как он надежен, и чуток, и добр! В нем нет никакой суетливости. Я чувствую: с каждым мгновением он мне дороже.
Я проснулся. Девушка под силовым колпаком глядела на меня удивительными глазами. Иногда по лицу ее пробегала мельчайшая дрожь. Я не сразу уловил, что так она улыбается. То была даже не сама улыбка, а тончайшее вступление в улыбку, как легкое прикосновение ладони. Никто никогда еще мне так не улыбался. Она не отрывала от меня глаз. В них горели тысячи свечей. Одни гасли, зажигались новые. Это был фейерверк. Это была глубочайшая музыка.
Я и сам не сводил глаз с незнакомки. Ее беспомощное положение было ужасно, но, глядя на нее, я забывал об этом. Она со мной говорила. И я понимал. В ее глазах жила земная голубизна. С ней я чувствовал себя легче и подвижнее. Во мне просыпалась, великая радость. Изменчивость ее лица вызывала ощущение бурлящей глубины. А глаза, – это трудно передать, – когда я в них долго всматривался, они превращались в два облачка. Волосы туманились вокруг головы пеленою цвета зари или вдруг проступали – тонкие, как паутинки, темно-оранжевые и блестящие. Казалось, она полна жизни и силы, но тело ее, накрытое простынею, было недвижимо, как прежде. И я знал, что это надолго, хотя на табло горела надпись: «Благополучный прогноз».
Опять заголосил зуммер: Валерий вызывал меня в рубку. Мы были на подходе к планете. Надо было идти. Она провожала меня теплой улыбкой, точно хотела ободрить. А я долго не мог отвести взгляда, как-будто чувствовал, что больше ее не увижу.
Пока шел в рубку, во всех отсеках загорелся сигнал включения противоперегрузочной системы.
Началось торможение. Мы входили в атмосферу планеты. Не ожидал, что это наступит так скоро. Должно быть, потерял счет времени.
Я взял управление спуском на себя, а Валерия послал проверить готовность аварийного бота.
Садиться на неосвоенные планеты могут лишь экспедиционные корабли. Для тяжелых грузовозов существует единственный способ посадки – с помощью дистанционной системы наведения в раструб взлетно-посадочной шахты. В случае вынужденной посадки сам корабль обречен. Экипаж спасается на аварийном боте, который должен забрать весь оставшийся концентратор пространства – наш «керосин». В этот раз необходимо было покинуть корабль раньше, чем предписывалось инструкцией: наш груз мог дать при ударе чудовищный взрыв. Следовало подальше уйти от опасного места. Когда Валерий сообщил по селектору, что добрался до бота, я велел ему начать перегрузку оставшегося «керосина», перевести из отделения эскулапа на аварийное судно капсулу с незнакомкой и доложить о готовности к старту.
