— Кровь дана мне богом, чтобы пить, — сказала она сестре.
— Не полощите ваш рот, иначе рана не затянется, — сказала та в ответ.
Сестры долго не было, потом она вернулась и улыбнулась ей с порога:
— Я вижу, вы снова проснулись?
— А что? — спросила она.
— Вы спали, — сказала сестра, — и я не хотела вас будить.
Она выпрямилась, у нее кружилась голова, и ей казалось, что она провела за этой перегородкой чуть ли не всю жизнь.
— Не хотите ли пройтись? — спросила сестра, сама доброта.
Она протянула ей ту же самую руку, достаточно сильную, чтобы поддержать и направить любые заплетающиеся ноги; на сей раз они вернулись долгим коридором, туда, где сестра сидела за окошком кассы.
— Ну как, все сделали? — бодро поинтересовалась она. — Присядьте пока на минутку!
Она указала пальцем на стул у окошка, и тут же принялась что-то записывать.
— Два часа не полощите рот, — сказала она, не поворачиваясь. — Вечером примите успокоительное, будет болеть — две таблетки аспирина. Если боль не пройдет, и пойдет кровь, сразу же позвоните нам. Хорошо?
Ей вручили новую бумажку. В ней стояло «Удаление» и чуть ниже «Рот не полоскать. Принять легкое успокоительное. При боли — две таблетки аспирина. При сильной боли и кровотечении обратиться к врачу».
— До свидания, — приветливо попрощалась сестра.
— До свидания.
Сжимая в руке бумажку, она вышла за стеклянную дверь, и по-прежнему сонная, свернула за угол, и шагнула в коридор. Приоткрыв глаза, она заметила ряды дверей по обе стороны этого долго коридора, она остановилась и увидела дверь с надписью «Ж», и вошла туда. За дверью оказалась просторная комната с окнами и плетеными стульями, ослепительным кафелем и серебристыми кранами; над раковинами толпились четверо-пятеро женщин, четверо-пятеро — причесывались, красили губы. Она подошла к ближайшей из трех раковин, взяла бумажную салфетку, уронив на пол и сумочку, и бумажку, и стала возиться с кранами, смочив салфетку так, что из нее сочилась вода.
Тогда она хлестнула себя салфеткой по лицу. В глазах прояснилось, ей стало как-то свежее, и она повторила процедуру с салфеткой, еще раз ее намочив. Она искала еще одну на ощупь, и одна из женщин подала ей салфетку, со смехом, который она могла только слышать, ибо глаза ее были залиты водой. Еще она слышала, как кто-то из них спросил: «А куда мы пойдем завтракать?» и кто-то еще ответил: «Да прямо здесь, на первом этаже. Наш старый идиот отпустил меня всего на полчаса».
Вдруг до нее дошло, что эти женщины спешат, а она их задерживает, и тогда она быстро вытерла лицо. Немного отступив в сторону, чтобы к раковине смогла подойти другая, она бросила взгляд в зеркало, и с тихим, но острым ужасом поняла, что совсем не может определить, которое из этих лиц ее.
Она смотрела на отражение, как на группу незнакомок, которые все глазеют на нее и толпятся вокруг нее: и никто в этой группе не был ей знаком, никто не улыбался ей, и никто не подавал вида, что узнает ее; а ты думала, что лицо знает своего хозяина, подумала она с необычной оскоминой в горле.
В зеркале виднелись — кремовое лицо без подбородка в обрамлении ярко-белых волос, бойкая физиономия под красной шляпкой с вуалью, и бледное тревожное лицо с каштановыми волосами, зачесанными назад, и квадратное розовое под квадратной прической, плюс еще два или три лица проталкивались к зеркалу, гримасничая, разглядывая себя. А вдруг это вовсе не зеркало, подумала она, а простое окно, и я смотрю прямо на женщин, что умываются с другой стороны? Но и рядом с ней причесывались, изучали свои лица. Все-таки, кучка женщин находилась по эту сторону, и она подумала, надеюсь, я не та блондинка, и, подняв руку, приложила ее к щеке.
Оказалось, что она — та, бледная, с волосами, стянутыми на затылке, это открытие ее огорчило, она поспешно отступила прочь сквозь толку женщин, рассуждая: это неправильно, что же я такая бесцветная? Там же были хорошенькие мордашки, почему я не взяла одну из них себе? У меня просто не было времени, убеждала она себя с горечью, они не дали мне времени сообразить, а так, я могла бы получить одно из красивых лиц, даже лицо блондинки мне было бы лучше.
Она отступила, и уселась в одно из плетеных кресел. Это подло, все думала она. Она вознесла руку и ощупала свою прическу. Она полурассыпалась во время сна, но это определенно была ее прическа — волосы собраны на затылке и скреплены широкой тугой заколкой. Как у школьницы, подумала она, только я… тут она вспомнила бледное лицо в зеркале, я теперь старше, чем тогда. Она не без труда расстегнула заколку, и взяла ее так, чтобы ее можно было рассмотреть.
Волосы тихо упали вокруг ее лица, они были теплые, до плеч. А заколка была из серебра, на ней было выгравировано имя «Клара».
— Клара… — произнесла она вслух. — Клара?!
Две женщины, выходя из туалета, улыбнулись ей через плечо, теперь уходили почти все, правильно причесанные, с накрашенными губами, они торопились прочь, болтая между собой. Они пропали в один миг, словно птицы, взлетевшие с дерева, и она осталась одна во всем помещении.
Она уронила заколку в урну для окурков рядом с креслом. Металлическая урна была глубока, и она с удовлетворением отметила гулкость звука, когда заколка упала на дно. Распустив волосы по плечам, она раскрыла сумочку, и принялась доставать оттуда разные вещи, раскладывая их на коленях. Платочек, простой, белый, без инициалов. Пудреница — квадратная, коричневый пластик под черепаху, два отделения — одно для пудры, другое — для румян, румянами явно ни разу не пользовались, за то от пудры осталась половина лепешки.
«Вот почему я такая бледная», — сообразила она, и закрыла пудреницу. Помада, розовый оттенок, почти кончилась. Расческа, открытая пачка сигарет, коробка спичек, кошелек с мелочью, бумажник. Кошелек был красный, из кожзаменителя, сверху на молнии, она расстегнула ее и высыпала монетки в ладонь. Гривенники, пятаки, четвертаки, пятнашки, 97 центов. «На это далеко не уедешь», — подумала она, и раскрыла кожаный бумажник; там лежали деньги, но прежде всего, она искала документы, а их там не было. В бумажнике были только деньги. Она пересчитала: 19 долларов. «За эту сумму можно уехать чуть подальше», — подумала она.
Больше в сумочке не было ничего. Ни ключей — разве у меня не должны быть ключи? — соображала она — ни документов, ни книжки с адресами, ни паспорта. Сама сумочка была под натуральную кожу, светло-серая, она оглядела себя, и обнаружила, что на ней темно-серый фланелевый костюм, а также розовая, как рыба-кета, блузка с воротничком гофре. Туфли на ней были черные и прочные, на в меру высоких каблуках, и на шнурках, один из которых развязался. Она была в бежевых чулках, и на правом колене была рваная дырка, от нее вплоть до дырки на большом пальце неровно ползла петля, она чувствовала эту дыру сквозь башмак. На лацкане ее жакета была брошка, которая при осмотре оказалась синим куском пластмассы в виде буквы «К». Она сняла ее и тоже бросила в урну. Долетев до дна, брошка ударилась об заколку, и снова раздался металлический звук.
Руки у нее были небольшие, с крепкими пальцами, ногти без лака; кроме обручального колечка на левой руке, больше никаких драгоценностей на ней не было.
Так она сидела в дамской комнате, в плетеном кресле, и размышляла: по меньшей мере, мне можно избавиться от этих чулок. Поскольку рядом никого не было, она скинула туфли и стащила чулки, испытав облегчение, высвободив из дыры большой палец ноги. Их надо убрать, — сказала она про себя, — в корзину для использованных салфеток. На это раз она повнимательнее рассмотрела себя в зеркале: она выглядела хуже, чем ожидала — серая юбка отвисла сзади, ноги костлявые, плечи сутулые. Выгляжу на пятьдесят, подумала она, а затем, изучая лицо, вспомнила: ведь мне не может быть больше тридцати…
Волосы неопрятно свисали вокруг бледного лица, и с внезапным гневом она полезла в сумку, и достала оттуда тюбик с помадой. Она жирно накрасила губы — розовые на фоне бледной кожи лица, прекрасно сознавая, что не умеет это делать, и лицо показалось ей чуточку получше. Тогда она достала и пудреницу, и обильно нарумянила обе щеки. Краска на щеках легла неровно, к тому же они лоснились, а накрашенный рот блестел, но, по крайней мере, лицо больше не было так бледно и напряженно.
Она опустила чулки в корзину и вышла с голыми ногами в коридор, а оттуда целеустремленно направилась к лифту. Лифтер, увидев ее, спросил «вниз»? Она шагнула в кабину, и он молча опустил ее вниз. Она прошествовала мимо мрачного швейцара прямо на улицу, где проходили люди, встала у подъезда и стала ждать. Через несколько минут из толпы прохожих появился Джим, он подошел к ней и взял за руку.
Где-то между «здесь» и «там» был пузырек с таблетками кодеина, на верхнем этаже, в дамском туалете осталась бумажка с надписью «Удаление», а семью этажами ниже, позабыв про резво шагающих по тротуару людей, не замечая любопытные взгляды, влекомая за руку Джимом, распустив волосы, она мчалась босиком по горячему песку.
