…Уже начало сентября, по-летнему тепло, но по ночам уже бывают туманы. С балкона Марья Васильевна швыряет гнилые помидоры в мерзкую предводительницу банды вымогателей – Нину Марковну.
– На! На, гадина, сто рублей! Получи компенсацию!
Марковна повернувшись задницей, хлопает:
– А видела! Видела!
Ворчат голоса:
– «Утро инвалидов»! Картина маслом…
Один голос совсем нервный:
– Господи, дайте им кто-нибудь сто рублей!
Какой-то мальчик, перепуганный со сна, выскакивает на балкон.
– У меня нету, Семик украл…
Тем не менее из окна повыше ползет веревка с банкой, в ней – купюра. Геннадий подхватывает банку. Алкоголики удаляются нестройными рядами.
Коля горланит как всегда:
– Девочкой своею ты меня назови… Олюлик, вон теперь какой у меня бумер!
…К подъезду подруливает машина Ларисы. Спустя полчаса Лариса помогает подруге перебраться из коляски на переднее сиденье. Едут на Остров в Измайлово.
25.
На Острове обе расчувствовались после очередных разборок, всхлипывают. Ольга – в коляске за мольбертом, Лариса сидит на траве.
– Давай будем считать, что это была такая игра странная… – говорит Лариса. – В любовь…
– Ага… Поторопились мы наверно… Вот тут не добавить желтого, как ты считаешь?
– Желтого? Ну чуть-чуть…
– В конце концов, ты же не бросила меня… Вот привезла опять к разбитому корыту. Спасибо. Я допустила кучу чудовищных ошибок. Но теперь я вижу их все. Ты тоже меня прости…
– Еще желтого… Чтобы чуть в зелень уходило… Нет, ты не видишь. Не видишь новых ошибок наверно.
– А ты видишь?
– Нет.
Она показывает пальцем на собор.
– Мы не видим, а там все видят. И ни о чем нас не предупреждают.
Она плачет навзрыд.
– Дура, попутала мужика с ребенком?
Она трясет инвалидицу за грудки:
– Как ребеночка жалко! Жалко! Грех-то какой, а!
Помолчав, со злостью и насмешливо произносит:
– Что ты все храмы-то рисуешь, дура безногая! Неужели нечего больше рисовать?
– А что? Это же красиво.
Лариса долго смотрит на нее, пытаясь что-то понять…
26.
…Нет, Лариса не возвращается. Она что, действительно, ничья? И не страшно ей? А вот Вадиму страшно.
Под утро он опять пилит в тихий Афанасьевский переулок…
…Ударом ноги Вадим отшвыривает то одну инвалидную коляску, то другую. По полу ползают два избитых обрубка: Стас и еще какой-то хмырь постарше. Они изрядно пьяные. Стас весь в крови, его бережно вытирает Лариса. Она полуодетая, тоже избита.
Стас бормочет:
– Крепкий ты мужик, чего уж говорить… Крепкий ты, сучара…
Он вырывается из рук Ларисы, пытается зацепить руками Вадима. Вадим отстраняется, слегка отпихнув Стаса ногой, рассматривает свои избитые в кровь руки. Потом выходит, бросив Ларисе:
– Тварь! Больше нет слов! Тварь!
– Иди уж, ладно…
Она смочила платочек, прикладывает к «боевым» ранениям Стаса.
Вадим, возвратившись, хватается за голову:
– Ну и чмо я! Последнее чмо!
Замахивается ногой на Стаса, но раздумал наносить удар.
27.
…Прошел год. Середина теплого осеннего дня в Ольгином дворе. Из раскрытого окна несется песня Пугачевой.
Жизнь невозможно повернуть назад
И время ни на миг не остановишь.
Пусть неоглядна ночь
И одинок мой день —
Еще идут старинные часы.
От Ольгиного подъезда неторопливо начинает движение процессия. Лариса (неопрятно одетая, усталая и под хмельком) катит коляску с ребенком.
За ними катится муж Стас, пытаясь заглянуть в коляску:
– Вика… Вичка… Викчонка…
То есть, это дочурка их.
Следом катит Ольгу муж. Нашелся на ее долю парень из ограниченных, притулился – однорукий. Из Подольска.
Потом катит Коляна пьяная банда Марковны. Колеса попадают в колдобину и Колян вываливается, голося:
– Геннадий, пасть порву! Маманька, ну пни ты этого лоха в жопу!
Нина Марковна иногда оборачивается и машет кому-то надоедливо рукой.
– Чего приперся опять… Надоел ведь хуже горькой редьки… Хоть бы раз стольничек подкинул похмелиться добрым людям…
Сердита Марковна, ох, сердита. Аж стучит ногой на непрошенного гостя:
– Иди-ка своей дорогой, змей гремучий! Иди, я сказала!
Собеседник молчит.
Интересно, кто это? Что это за обрубок – безногий мужчина в шикарной инвалидной электроколяске? Немецкая, таких в отечестве не производят. И всадник, оседлавший, под стать ей – в дорогом костюме, в нагрудном кармане – яркая роза.
– Лариска-а-а-а! Я все сделал для тебя, все, что мог! – кричит Вадим вдруг как оглашенный. – Даже это!
Вываливается из кресла не хуже Коляна:
– Даже это, а, Лариска! А, Херлитрах!
Он отчаянно буянит на земле, вырываясь из рук сиделки-помощницы, которая пытается его урезонить.
– Даже это, а? А, Херлитрах?
А Пугачева летит и летит:
Жизнь невозможно повернуть назад
И время ни на миг не остановишь…
