Да, реализовать тунца было решительно невозможно, и семья Хамонова перешла на тунцовую диету. Но тунца было так много, что это его спасти не могло. Дело осложнялось тем, что быстрозамороженный тунец несколько раз грозился перейти из этого своего состояния в иную субстанцию, пока его выдворяли из Хамоновских агрегатов безо всякого вида на жительство и туркали обратно.
Рестораторы воротили свои чуткие носы. Тунец был несвеж. Точнее, не вполне уже свеж и совершенно без документов. «Наши клиенты не поймут. Мы не можем рисковать их лояльностью», — слышал Хамонов там и тут.
— Какая им разница? Они всё равно не знакомы с оригиналом!
— Да вы что!!! У нас сам префект обедает! С невестой!
Тунец всё ещё был великолепен, но уже начинал пованивать. Рекламный ролик клиента так и не нашли.
Надо было соглашаться на этот, как его, маркетинг! Тогда рестораторы не глядели бы на него сейчас рыбьими глазами. «В карман мне заглядываете?!» — рычал Хамонов. Волки! Волки!..
Почти отчаявшись подарить Мегаполису праздник и тунца, Хамонов оставил очередное карпаччо из тунца жене и детям и отправился в «Гудини». Зачем он туда тащился? Веселиться не хотелось, аппетит пропал… Но дела, дела. Всё же надо ещё закинуть удочку: «Гудини» — его лучший клиент. Да и глазам нужен отдых: девочки туда набиваются — высший класс!.
Папа снова уехал — одна маленькая девочка долго глядела вслед огонькам его машины, забравшись на табуретку. «Слезай! Простудишься!» — одёрнула мама.
Кубики не складывались.
«Ни рыба, ни мясо» — привычно ворчала Хамонова жена, доставая блюдо из духовки. Вот, поехал опять, на ночь глядя. «Ужинать будешь, милый?»
Она его не упрекнёт. Она умная жена. «Ты ненадолго, дорогой?» Да, он слишком дорого ей обходится.
Вот и в журнале пишут. А чего там только не пишут? Она снова взялась листать страницы, приятные своим глянцем, где блондинка так сладко улыбалась с обложки… Где же это?.. Так… «Морщинки мгновенно становятся менее заметными…» Нет, это у неё уже есть. «Будущее прекрасно»…
Опять не то. А, вот: «…спровоцируйте скандал с мужем». Совет гарантировал развлечение на вечер и заодно избавление от депрессии. Это, конечно, было светлее и радостнее, чем совет того же автора представить венок от коллег по работе. Но коллег по работе у неё всё равно не было, а мужа она видела так редко, что поскандалить с ним не было никакой возможности. А вот венок из чужих юбок вокруг Хамонова ей очень даже явно представлялся. «Ключ к безудержному веселью спрятан в блюде из… тунца» — писали на другой странице, и это, похоже, была её последняя надежда.
— Мам, это мне?
Праздник фуконямского тунца в доме Хамоновых был в разгаре.
— Кушай, сынок, вон какой худющий! Худосочный отпрыск Хамоновых был единственным, кому не опротивел ещё затянувшийся «рыбный день».
— А ничё, можно есть, — сказал отрок ломающимся баском, напряг трёхглавые и потрогал «банки».
Незаменимые аминокислоты делали своё дело. Блу-Фин-Туна, блин!
А Лиза тоже ехала в «Гудини» кушать «роллики». Какой-то придурок на двух колёсах путался под ногами. Байкер Гриша, кто же ещё? «Лиза, я люблю тебя!!!» — вырывалось прямо из сопла его славного байка, самого крутого на свете, а, может, и во всём Мегаполисе. Хамонов катился за ними. «Ничего особенного», — вдруг подумал Хамонов. Это он о Лизке подумал, и сам этой своей мысли оч-чень удивился. Заболел он, что ли? Это ему супруга специю какую-то в тунца подмешала! Отворот-приворот-поворот… Ч-чёрт, ч-чуть правый поворот не пропустил.
Узкие улочки большого города еженощно оглашались воем и рёвом несущихся авто, насколько хватало лошадиных сил. Наглые байкеры тоже надрывали свои моторы и уши горожан, которым не судьба была мирно поспать среди ночи. Ночной рэйсинг был любимым развлечением этой бесноватой публики.
В «Гудини» всё было как всегда. А Хамонов грустил, поедая копчёного угря, которого сам привёз и растаможил только вчера. Было невкусно. Девицы все были тоже как на подбор. Не в его вкусе.
Вот и официанточка, ничего так себе, с формами, склонилась над его столиком, выставляя два цветных бокала.
— Я не заказывал! — мрачно брякнул Хамонов и отвернулся.
Такого с ним прежде не бывало. Хозяин заведения подтянулся за своим авангардом и сделал жест рукой: «Уйди». Перстень блеснул на неаристократической, но весьма ухоженной руке. Девушка с формами растворилась, не оставив Хамонову ни одной вдохновляющей мыслеформы, а ресторатор протянул ему крепкую сухую ладонь и придвинул к себе дизайнерский стул. В его заведении всё было «дизайнерское», включая эппиэренс гостей. Мальчики на входе отрабатывали свои бабки, как надо, и чутьё их не подводило. Почти никогда не подводило. Только-только шум утих вокруг истории с парочкой известных музыкантов на гастролях, которые не заслужили признания прямо на подступах в его «Гудини». Их стиль был слишком неформален для Мегаполиса, а, может, они слишком мало о нём заботились, когда им хотелось поесть. Минимализм минимализмом, но костюмчики у них могли бы быть и подороже. Да что б они в этом понимали, бобики сторожевые! «Дерёвня!!!» (через «йо-о-о»).
Он бы выкосил из своего палисадника всех этих нахальных репортёришек, но ведь реклама!.. Ребятки из телевизора уже суетились вокруг званой и незваной публики, оператор устанавливал свою треногу, а бойкая девочка с микрофоном, а без микрофона она вряд ли прошла бы дресс-код в этом гламурном загоне, поправляла чёлку, становясь в кадр.
— Влад! Ты мне скажешь, если у меня будет чё попало на голове? Уже, да?
— Все в сборе!.. — кивнул ресторатор в сторону средоточия «гламура» всего Мегаполиса и довольно прищурил глаз.
Если хорошо подумать, это был их общий бизнес. Как у классика: «Отец, слышишь, рубит, а я отвожу». «Дровишки» были, вестимо, от Хамонова, эксклюзивно, а подбрасывал их умелой рукой ресторатор. На огонёк слеталась модная публика. Они, публика, то есть, очень фотогенично выглядели в минималистском интерьере. Белый фон с цветными неоновыми бликами благодарно принимал любую натуру. Опустошив все местные и отдельно взятые заграничные бутики, они пришли подержать японскими палочками модные фитюльки из сырой рыбы. И внести свой вклад в рейтинги ночных новостей. Надо сказать, почти все они покупали одежду и еду друг у друга, но это не мешало им проводить вместе время, то есть тусоваться.
Префекты и перфекты производили здесь некоторые… эффекты. Дешёвый каламбур надо продать подороже агентам медиа. Всё равно перепродадут. Тебе же. За большие рекламные деньги.
Канал «36,9» и его неискоренимые папарацци ежечасно замеряли температуру красивой жизни Мегаполиса. Как и средняя температура по больнице, оная укладывалась в условную норму, хоть и подползала к опасной черте. Тунец, к примеру, что подмигивал сам себе в Хамоновском холодильнике и никак не желал становиться артефактом глянцевой сути бытия, в основном, имел температуру холодильника. Иногда он делился градусами с окружающей средой, а потом покрывался изморозью или холодным потом снова и снова.
Он всё ещё был великолепен. Но уже начинал пованивать. Об этом достоверно знал только Хамонов. Некоторые лишь догадывались. Отчего температура самого Хамонова зашкаливала за пресловутую метку: он каждую минуту отирал пот с сиятельного лба, а лицом был красен, как варёный лобстер.
Красный, как пожарная машина, Пупер, с раскалившейся добела крышей, тоже добавлял жару на улицах Мегаполиса. Лизка не умела водить машину. А потому дорога с односторонним движением принадлежала ей безраздельно в любом направлении. Когда она красиво выруливала от любимого бутика, остальные участники движения разъезжались, как глаза с расходящимся косоглазием, и жались испуганно вдоль обоих бордюров, дабы не создавать необоснованных помех её непредсказуемому движению.
— Ну, что, берёшь мою рыбку золотую? — Хамонов вспомнил, зачем пришёл. Ожил Хамонов: Фортуна, кажется, обещала развернуться к нему бюстом..
— Без документов?.. Хамон, ну, ты знаешь, как я к тебе отношусь!.. Выражение довольства не покинуло лица ресторатора.
— Опять двадцать пять! Ну, кто будет у дохлой рыбы документы спрашивать! А, и хрен с тобой! — ответил Хамонов и отвернулся.
Неожиданно для себя он выдал «в эфир» истинную причину внезапной всеобщей нелюбви рестораторов Мегаполиса к деликатесу. Хреном, между тем, тут не кормили. Японский корень васаби вытеснил всё исконно русское.
Блики цвето-света начинали утомлять. «Ста-рею», — подумал Хамонов.
Леокадия положила в рот очередную виноградину и забыла закрыть рот. В телевизоре неоново светился весь цвет Мегаполиса. Одновременно. Канал «36,9» называл их «бомондом» и приобщал телезрителей к «гламуру». Что такое этот «гламур» и кого причислить к «бомонду», а кого туда не пускать, доподлинно никто не знал, но слова на «бэ» (бомонд) и «гэ» (гламур) были наиболее употребительными на этой кнопке телевизора.
