— Проверить укрепления! — орал он, брызгая слюной.
— Развернуть полосу обеспечения перед первым оборонительным рубежом! — хрипел он, вздымая белую сталь ввысь, к лиловому небу. — Передислоцировать четвёртую танковую в район Судетских гор! Товарищ майор!
Командир батальона майор Усков открыл рот, закричал что-то, но Артур не расслышал, лишь удивился, когда выхватил взглядом тянущуюся к кобуре пухлую руку. Он посмотрел в лицо майора и всё понял.
— ВРРААГГ!!! — неистово возопил Артур и, твёрже сжав рукоять, прыгнул на командира батальона, подмял его под себя, извивающегося и визжащего, рванул за плечи, срывая погоны…
«…также приношу извинения сержанту Чхиквишвили и рядовым Алимардонову, Зинатулину и Зиялову за нанесённый им моральный и физический ущерб. Обязуюсь никогда больше не экспериментировать со средствами индивидуальной и коллективной защиты и своё любопытство удовлетворять в служебном порядке и на соответствующих занятиях…»
— Кто писал? — спросил Артур. — Может, в редакцию «Крокодила» пошлём? На конкурс «Нарочно не придумаешь»?
— Подписывай, давай, — махнул рукой замполит.
Артур сообразил корявый росчерк и отпихнул от себя бумагу. Комар взял её и убрал в папку. Сказал:
— Иди к командиру роты. Он тебя проинструктирует.
— Разрешите войти?
— Сагамоныч, миленький… — голос майора Оскомы доносился из-под накинутого на его лицо мокрого полотенца.
Артур подошёл к приоткрытому сейфу. Вытащил из него початую бутылку «Отарда» и стакан, занимавшие почётное место между пистолетом «Макаров» и папками с грифом «Секретно». Два дня назад он доставал из этого сейфа «Агдам», а в части ходили слухи даже о ёмкостях с содержимым парфюмерного толка.
Подойдя к столу, Артур постучал стеклом о стекло. Бледная рука приподняла полотенце, высвободив треть лица. Заплывший глаз приоткрылся, и указующий перст свободной руки уткнулся в бутылку. Артур налил на два пальца, отчего глаз наполнился невыразимой мукой. Тогда он налил ещё. Снова полёт дрожащих фаланг. Артур поставил стакан на стол. Майор откинул полотенце, сжал заветный фиал в ладони, нагнулся, и его зубы хрустнули на стеклянной кромке. На миг он слился со стаканом, стал с ним единым целым. Эдаким страусом, спрятавшим голову в песок с берегов Шаранта.
Внезапно он вскинул голову с прижатым ко рту стаканом, и янтарная, кажущаяся густой жидкость исчезла в полыхающей бездне. Ещё трясущейся рукой он поставил стакан на стол и налил до краёв. Теперь уже сам. Поднёс ко рту, умудрившись не расплескать ни капли. И осушил до дна.
Жизнь возвращалась в него окольными тропами, и лопнувшие на щеках капилляры уже казались здоровым румянцем, а игольные ушка зрачков — знаком сосредоточенности.
Майор встал, вытащил из кармана белоснежный платок, вытер рот, провёл по лбу, стирая испарину, застегнул верхнюю пуговку гимнастёрки, затянул и поправил галстук. Снова сел. Сказал:
— Сагамонов, ёма, ты бы крючок застегнул и оправился. Мы с тобой всё же не в кабаке сидим.
— Нет? — усмехнулся Артур, поправляя форму.
— Как же тебя в караул-то ставить? На внешние посты?
— А чего там ставить? Караулов я свои полсотни в батальоне отмочил? Отмочил. Если бы Дудинцева не проспал, мочил бы и дальше. А что ошибаться мне больше нельзя, вы и сами знаете.
— Ладно, — сказал майор примирительно.
Рука его, сжимавшая бутылку, почти не дрожала.
— Сегодня отработаешь, ёма, а завтра с развода заступаешь. С тобой поедут младший сержант Дымов и рядовой Юращенко. Начкаром — старший прапорщик Сармаш. Оружие и сухой паёк получите перед разводом.
Он выпил. Достал из ящика мятную конфетку. Развернул.
— И чтоб никаких кренделей там.
— Ну что вы, — улыбнулся Артур. — Какие же тут кренделя. Кренделя для нас теперь штука непозволительная.
— Ну-ну, — прохрустел конфеткой Оскома. — Ступай, раз так. Завод по тебе плачет.
— Лучше пусть завод, чем тюрьма.
— Ну-ну, — повторил Оскома.
Артур взял в руку шапку и направился к двери. Не доходя, остановился. Повернувшись, спросил:
— Товарищ майор, разрешите обратиться?
— Валяй, — окрепшая рука с бутылкой застыла над стаканом.
— Никак нельзя Юращенко заменить?
— Я тут как раз думал, ёма, как бы мне тебя заменить. Другие пожелания имеются?
— Имеются, — Артур распахнул дверь. — Вы бы швенкером обзавелись.
— Что это? — спросил майор.
— Рюмки такие большие. Это же все-таки коньяк, а не одеколон «Ромашка».
Проходя мимо дневального, бросил ему полпачки сигарет.
— Спасибо, старый, — солдат склонил голову для удара.
— Не прогибайся, — обронил Артур, не останавливаясь. — Хребет, он дольше всех костей срастается.
Снаружи рассвело. Снег прекратился совсем. Слабый, еле пробивающийся сквозь громады облаков свет заливал двор серой мутью. Взглянув на часы, Артур направился в столовую. Выходящий из штаба части прапорщик Попов проводил его недобрым взглядом.
В столовую он зашёл с чёрного хода. По отделанному белым кафелем коридору прошёл к подсобке и заглянул внутрь.
Четверо солдат, сидя на полу, скоблили картофель. Повар Лёша завис над ними хищной птицей.
— Кто же так чистит, босота?! Вы же не офицерью хавас толчёте. Своим же бедолагам. Так чего же вы, ёптэ?! Самим же радостно будет, когда я её, белоснежную, цивильно масличком полью…
— Лёх, — позвал его Артур. — Покорми, я без завтрака остался.
Минут через десять они присели в поварской. Артур, задумавшись, ковырял вилкой яичницу с помидорами и луком. Рядом, на запотевшей тарелке, лежал кусок жареного хлеба с растекающейся жёлтой лужицей масла.
— Чаю забыл, — встрепенулся Лёха.
Артур остановил его жестом. Снова было погрузился в мысли, потом решительно отложил вилку.
— Чего случилось-то? — спросил повар.
Артур посмотрел на него. Сказал:
— Я тебе с мясом больше помогать не смогу.
— Да ты!.. — всполошился Лёха. — Да как же я без тебя, ёптэ?! А куда излишки девать?! Да я…
— Какие излишки? Ты у солдат мясо воруешь. Мало офицерьё со склада кормится, и ты туда же.
Повар побледнел. Глаза его вспыхнули недобрым светом.
— Это ты меня, ёптэ, совестить будешь?! Да ты сам с этого мяса наживаешься не хуже моего…
— Наживался, — спокойно поправил его Артур. — Наживался.
— А яичница в горле не встаёт комом?! А помещение дружку твоему Дымову нравится?!
Артур отодвинул тарелку.
— Артур! — опомнился Лёха. — Не обижайся на меня, дурака. Ешь, давай.
И снова:
— Ты меня без ножа режешь! У меня все планы рушатся! И видак, и котлы с двумя заводилками, и «Адик» трёхполосный; в чём же я буду на гражданке вышивать? Ну Артур! Да что это на тебя нашло?!
— На мне, Лёха, срок висит. На меня каждый офицер, кроме Сармаша, пожалуй, какой-нибудь зуб, да имеет. День, когда меня посадят, объявят всеармейским праздником. Мне Комар сегодня моё личное дело зачитал, так меня даже затошнило. И за что? За пачку «Мальборо» и «Картье»? Или за то, что личный состав мне, проходя, честь отдаёт? Не слишком ли большая цена за массаж самолюбия?
— Так, ладно, понимаю. Слово даю, понимаю. И сочувствую, Артур, сочувствую, ой, как сочувствую… Но хоть адресок-то оставь…
— Нет, Лёш, — Артур поднялся из-за стола. — Мне сегодня бог руку протянул. Не могу же я в неё взять и плюнуть. А? Как ты сам думаешь?
— О-хо-хо, — вздохнул повар. — Ну, если ты в религию ударился… Куда же мне, ёптэ, мясо-то девать?
— А ты попробуй его в рацион солдатский докладывать. Как, в общем-то, и предполагалось, — бросил Артур, сделав шаг к выходу.
— Я, ёптэ, его лучше сгною, — услышал он за своей спиной.
Через пять минут он был у заводской проходной. На минутку заглянул в пристройку пожарной части. Новобранец, читавший книжку у пульта сигнализации, испуганно вскочил.
— Вольно, — сказал Артур. — Дымов где?
— Вышел куда-то, — ответил солдат, всё ещё пряча за спиной книгу.
Артур спустился во двор. Хотел было закурить, но вспомнил, что отдал пачку дневальному.
— Угости сигаретой, — обратился он к усатому кавказцу на проходной.
Тот протянул пачку «Гуцульских». Артур вытянул сигарету. Прикурил от вынутой из кармана зажигалки «Ронсон».
— Кайф, — сказал кавказец.
Артур вопросительно посмотрел на него.
— Я сейчас тебя на рекламном плакате представил. Ты. Вакруг горы, на склонах апельсиновые деревья, барашки бегают, а ты, бля, кавбой, и «гуцулу» от «Ронсона» прикуриваешь. Представляешь, какой кантраст.
— Ну да, — согласился Артур. — Облачко дыма выпускаю — на апельсиновых деревьях цветы вянут, а у овец пропадает молоко.
Кавказец засмеялся. Артур механически обвёл взглядом двор.
