Не доходя нескольких шагов, Барбара узнала его и вдруг бросилась бегом навстречу. С криком «Алекс!» она повисла у него на шее, а он обнял ее мягкую шубку, растроганно шепча «Барбара…».
Американцы оторопели.
А Стебликов, пользуясь их растерянностью, проворно сбросил с плеч Барбары шубку, кинул ее на руку и потянул другой рукою Барбару за собой.
— Пойдем, пойдем отсюда…
Она двинулась за ним легко, не раздумывая, словно дело происходило где-нибудь в Монте-Карло. Стебликов был счастлив. Он спустился с американкой в ресторан, ведя ее чуть впереди и ощущая на себе взгляды.
На столике, покинутом Стебликовым, стояли недопитая бутылка водки и селедка с картошкой. Брат куда-то исчез. Стебликов усадил Барбару на место брата, и они принялись что-то говорить одновременно, не понимая и понимая друг друга, писать адреса на салфетках, в общем вели себя не совсем обычно.
Девицы за соседним столиком напряглись, во все глаза смотрели на них. Одной из них удалось поймать на себе рассеянный взгляд Алекса, и она заискивающе спросила:
— Штатница?
Алекс кивнул небрежно: чего там, обычное дало.
Мимо столика прошелся официаит. Скосив глаза на Алекса, он произнес свистящим шепотом:
— Секут.
— Кто? — поднял голову Алекс.
— Есть люди, — сказал официант словами брата.
Алекс осмотрелся. Вокруг сидели обычные посетители, пили, ели, смеялись… Барбара почувствовала его тревогу, заглянула в глаза. Он понял, что она впервые задумалась о происходящем.
— Знаешь что, пойдем отсюда, — сказал он решительно, подхватывая шубку со спинки стула. — Прогуляемся, воздухом подышим…
Они вышли в гардероб. Старик гардеробщик, подавая пальто, внимательно посмотрел на Стебликова. Тот и сам уже чувствовал тревогу и страх и сердился на себя за них, боясь уронить достоинство, потерять самоуважение, а потому застегивал пуговицы на пальто с подчеркнутой медлительностью.
Барбара нервничала.
Он понял, что она испугана не только его посеревшим лицом, но и предстоящей прогулкой по ночному неизвестному городу в чужой далекой стране.
— Не бойся. Мы погуляем, и я провожу тебя обратно, — сказал он спокойно, наклоняясь к ней.
Она поняла.
Они вышли из ресторана и пошли к Литейному мосту. Там спустились под мост и остановились над невским льдом, который топорщился под ними в нескольких метрах. Только здесь они прижались друг к другу, вновь ощутив ту дрожь, что испытали несколько дней назад.
— Ай лав ю, ай лав ю… — шептала она, и Алекс отнюдь не находил эти слова банальными, как если бы дело происходило в кино.
Она раскрыла сумку, и Алекс вновь удивился ее предусмотрительности. В сумке была бутылка розового советского шампанского.
— Ну, Барбара, ты просто клад… — пробормотал он растроганно, целуя ее.
Пробка, хлопнув, полетела на лед, а через некоторое время туда же последовала и бутылка. Шампанское не согрело их, дрожь стала лишь крупнее. Они целовались, зная, что прощаются на всю жизнь.
— Что прислать тебе? — спросила она.
— Зачем? — но понял Алекс.
— Презент, на помять…
— Ну, если хочешь… Пластинку.
— Какую?
— Эллу Фитцджеральд. Или Дюка.
— Уэлл, — сказала она.
Было уже около часа ночи. Алекс повел Барбару к гостинице под руку. Он вновь обрел уверенность и спокойствие, столь необходимые русскому мужчине с иностранной женщиной. Перед входом в отель Барбара сделала движение рукою, желая освободиться.
— Тебе не надо туда ходить, — сказала она.
Но Алекс лишь крепче сжал ее руку, и они прошли мимо швейцара к лифту. Когда они вышли на четвертом этаже, коридорная сказала Алексу:
— Молодой человек, уже поздно.
Но Алекс спокойно прошел мимо нее, ведя Барбару под локоток. Была слабая надежда, что его примут за иностранца, но вообще ему не хотелось терять даже части той внутренней свободы и достоинства, которые он обрел в результате этой истории.
— Молодой человек, я предупредила! — крикнула вслед коридорная.
В номере Барбары и Джейн сидело человек шесть американцев, среди них старик-переводчик. Он встретил Алекса с холодноватой приветливостью, метнув на Барбару быстрый взгляд. Алекс понял, что лягушонок получит втык по политической линии.
Он посидел минуты три, даже снял пальто, чтобы показать этим американцам, что он ничего не боится, но, по правде сказать, волна беспокойства поднималась со дна его души, омрачая настроение.
Он поднялся.
— Гуд бай, Барбара.
— Гуд бай, Алекс, — сказала она и поцеловала его в щеку.
Алекс вышел из номера и прошел мимо дежурной так же уверенно, как и прежде. Она посмотрела на него с некоторым уважением и сочувствием, как смотрят на человека, отстаивающего свои принципы.
Через три месяца Алекс получил на почтамте бандероль из Соединенных Штатов Америки и, уплатив пошлину, стал обладателем концерта Эллы Фицджеральд в зале «Карнеги-Холл» и записи оркестра Дюка Эллингтона. Еще через некоторое время он отправил в Соединенные Штаты пластинку с записью русских народных песен и романсов в исполнении Шаляпина.
Каждый раз, когда Стебликов ставит на свой старенький проигрыватель пластинку Эллы и слушает ее концерт, ему представляется, как на другом конце Земли, в штате Иллинойс, голос Шаляпина, может статься, поет:
О, где же вы, дни весны,
Сладкие сны,
Светлые грезы любви…
И ему странно и сладко об этом думать.
1984
