— Лес-крепость, вот что это такое. Сколько сторожевых башен!
— Пучков на пальцах стал пересчитывать выступающие спиленные вершины, но сбился и перестал.
— Больше похоже на укрепленные острова на зеленом море, — ответил на это Зискинд.
— Н-да, — Жданов почесал подбородок, потом уперся руками в борт.
Капитан, прикрывая глаза от света сложенной козырьком ладонью, смотрел в зеленую даль.
— Что видно? — спросил его Жданов.
— Солнце, листья, дорогу, — сказал Капитан. — Пыль на дороге.
— Пыль?
— Анна Павловна обнимает за плечи человека на велосипеде. На спицах радуга. Они приближаются к высокому дому… нет, не к дому, для дома он слишком тяжел. Вокруг ров, моста через ров не видно. Не доехали. Остановились. Бросили велосипед у обочины. Она смеется. Он срывает виноградную гроздь. Дает ей. Она вплетает ее себе в волосы. Он падает перед ней на колени. Она тоже. Он… Она… Солнце. Слишком слепит. Какие-то темные тени.
— Это он?
— Да.
— И лицо у него такое худое, нос острый и усы кольцами?
— Да, красивое.
— Цепеш, так я и знал.
Зискинд вдруг засмеялся, сначала тихо, будто подслушал внутри себя какую-то веселую мысль, потом громче, и смех его покатился по кипящему серебру листвы — туда, где кончался лес, туда, где продолжалась дорога, туда, где брошенный на дороге велосипед затягивала теплая пыль. Смех кончился как и начался — вдруг. Зискинд сказал:
— Пир нищих. Вход по билетам. Капитан, у тебя зренье чайки, посмотри, только очень внимательно, какого цвета виноград в ее волосах? Не красного?
— Солнце, — сказал Капитан. — Оно здесь рано садится.
— Солнце? — переспросил Жданов и нервным движением руки выдернул из-под пояса рукопись. — Солнце, солнце…— Он отбрасывал за листом лист, и они, словно бумажные птицы, летели на солнечный свет. — Вот. — Он наконец нашел что искал и стал читать сбивчиво и неровно:
— Валахия! Ты лежишь между землей Палестины и дыханием индийских слонов, между плеском варяжских весел… Так, так, это скучно. Ага, вот. Небо твое твердо, как кость, и солнце твое быстро, как пуля. И любовь, сжигающая дотла виноградники и убивающая в богах богов, царей в царях, нищих в нищих, и оставляющая в живых лишь губы, кожу, воспаленные от горячки веки, ходит, прислушиваясь к сердцам и разделяя на сильных и слабых, живых и мертвых. Валахия! Есть ли ты на земле, или имя твое лишь вышитый на саване знак, к которому стремятся… Ну и так далее.
— Я думаю, — сказал Зискинд, — ключевые слова в этом тексте — кость, пуля и саван. Это сочинил Кишкан?
— Вряд ли. — Жданов тряхнул мешком, который неизвестно зачем таскал с собой, как трофей. — Наверно, украл у кого-нибудь из этих.
— А может, это как в лотерее? — Пучков держал перед глазами билет. — Кому повезет? Анне Павловне повезло, у нее счастливый.
— А кукушка? — завертел головой Зискинд. — Ей она что, не куковала?
— Ну — кукушка, — сказал Капитан. — Ржавая бесчувственная механика. Пучков сказал — ломаная. Смешно ей верить.
— Все равно, — не сдавался Зискинд, — какое счастье, когда знаешь, что за пазухой у любовника нож? Красивый, усы кольцами…— Зискинд хмыкнул. — Это же профессиональный убийца, соблазнитель, Синяя Борода. Он же ее тогда загипнотизировал из-за дерева, неужели неясно?
— Не знаю, — сказал Капитан. Потом снова посмотрел вдаль. — Велосипеда нет. Дорога пустая. Мост через ров опущен.
— Они в замке, мы еще можем успеть. — Зискинд поднял кулак и погрозил точке у горизонта. — Вперед, друзья! — Он занес ногу над выступом желоба и посмотрел на стоящих рядом.
— Ну что же ты, — сказал Жданов. — Сигай вперед, мушкетер. — Он выхватил из серебрящейся зелени похожий на череп желудь и подбросил его на ладони. — Ты еще можешь успеть.
Зискинд убрал ногу с выступа.
— Действительно, не подумал. — Зискинд потянул носом воздух. — Где-то горит. — Он потянул еще. — Показалось. Да, Жданов, все забываю спросить. Так ты что, в обмен на штаны предложил ему Анну Павловну?
Жданов пожал плечами.
— Разве теперь это важно? Сейчас самое главное — как нам отсюда слезть. В принципе, можно и не слезать, а переходить от дерева к дереву по ветвям. У кого-нибудь есть опыт ходьбы по канату?
— Я моряк, — сказал Капитан, — я умею.
— Я тоже, — сказал Пучков. — Пять лет стажа, ремонтник, высоковольтные линии. Урал, Сибирь, Дальний Восток.
— Добровольно или статья?
— По путевке, — сказал Пучков.
— Похвально, — кивнул Жданов. — А ты?
Все посмотрели на Зискинда.
— Не знаю, — он елозил ребром каблука по желобу, — я не пробовал.
— Да-а! — Жданов набрал полный рот слюны и сплюнул за деревянный борт. — Придется мушкетера оставить.
— Я…— Зискинд отчаянно тряхнул головой и в такт притопнул ботинком. — Я пойду.
И тут все четверо одновременно, как по команде, принюхались.
— Горим? — В рыжих зрачках Зискинда запрыгали безумные искры какого-то будущего пожара.
Над широким открытым жерлом, над проваливающейся в глубину темнотой тонкими прозрачными завитками тянулся дым. Воздух над срезом дрожал. Белые молекулы пыли, караморы, воздушные паучки, перепуганные летучие мыши, листы Кишкановой рукописи, ночные бабочки, моли, в каплях смолы паутина — все это взлетало над деревом и пряталось под пологом леса.
— Интересный состав. — Пучков небольшими вдохами изучал дымовую структуру. — Древесина, немного эфирных масел, жженая кость, порох…
— Чертов турок! — Жданов перекрестился и, заглянув в сочащуюся дымком темноту, прокричал: — Эй, хаси! Что новенького на птичьем рынке? Почем нынче почтовые голубки?
Дым повалил гуще.
— Все. Медлить больше нельзя, уходим. — И Жданов, подавая пример — по веткам, по веткам, — с гремучим мешком на плече уже скользил, яко посуху, по зеленым колышущимся волнам, все дальше отдаляясь от края.
Капитан ступил на край осторожно, покачался на пружинящей ветви, задумался. Не о смерти он думал. Смерть была для него всего лишь мелкой чернильной помаркой, застывшей каплей свинца в месте, где сходились дороги. Как этот тяжелый дом в сторожевом кольце виноградников, что питается пылью дорожной и одинокими путниками, бредущими и едущими в пыли. Думал Капитан о дорогах, которые ведут к смерти и которые по-старинке кое-кто еще называет «жизнь». Потом он посмотрел поверх леса на волнистые пряди неба и запутавшихся в них птиц. Он сделал глоток из трубки. Сладко и горячо. Вокруг говорили листья. Кора под подошвами была теплой. Тело — легким. Он увидел большую плоскую равнину земли, замкнутую петлей горизонта. Высокие пенные буруны поднимались от китовых хвостов. Пена таяла на стеклянной сфере и гасила мелкие звезды. Он закрыл глаза. Стало темно и тихо. В темноте никого не было.
В спину ему, нервничая и хрипя, дышал Пучков. Капитан сделал рукой отмашку, перешел на соседнюю ветку и пропустил Пучкова вперед. Тот бросился догонять Жданова.
— Правее, — крикнул ему Капитан, — под листьями обломана ветка.
Жданов был уже далеко. Он, как океанский пловец, то проваливался с головой в бездну, и тогда в бурлящем водовороте ворочался лишь пузырь мешка, то взлетал на гребешках волн — опеленутый в свет заката дельфин, играющий с блуждающей миной. Он далеко обходил зубчатые фигуры башен и делался меньше и меньше, из человека превращаясь в сверчка.
Пучков бежал не так шибко. Он то и дело медлил, вставал на четвереньки и останавливался. Пять лет стажа за Уральским хребтом — невеликий срок, чтобы так, как Жданов, играючи, скакать по паутине ветвей.
Капитан обернулся и увидел, как плачет Зискинд. Он стоял на краю башни, дым ел глаза, руки, как крылья, — раскинуты летучим крестом, но налитое страхом тело было якорем и не давало взлететь.
— Не могу. — Лицо его стало черным от копоти и в профиль было похоже на лицо воина-эфиопа, оплакивающего гибель вождя.
— Мне тоже было сначала страшно, — сказал Капитан. — Это проходит, когда делаешь первый шаг. Главное — первый шаг, а после нога сама знает, куда ступить.
— Дай руку, — попросил Зискинд.
— Знаю, — сказал Капитан весело. — Я понесу тебя на себе. Дело знакомое. Однажды я вплавь волок нашего замполита Лещенко от банки Сторожевой до Адмиральской косы. Два часа волок. Чуть сам раз пять не утоп. Но самое смешное не в этом. Самое смешное — когда я вытащил его на косу, он был уже час как мертвый.
— Да. — Зискинд качнулся, тело его неловко накренилось, но широкая спина Капитана была уже перед ним.
— Курс норд-норд-ост, Зискинд. А ты ничего, не такой свинцовый, как замполит. Дойдем.
Когда они обошли стороной с полдесятка сторожевых башен, за спинами их послышался свист. Он вырос, как звуковая гора, он с яростью проламывал уши, сминал внутренности, вспять направлял кровь. Зискинд раскрошил себе клык, зубное крошево покрыло голову Капитана, и он стал как седой.
