В ответ она начала жалобно пищать, — вы слышали, как плачут птицы? Ей было холодно, она промокла, была взъерошена и страшно напугана. Вылететь из своей клетки в окно, случайно оставленное открытым, оказаться вдруг на зимней, снежной улице, в огромном, незнакомом и страшном мире, где нет удобных для сиденья жердочек, нет зерен и свежей зелени, а только фасады буро-коричневых домов, мокрые карнизы и крыши, на которых снег смешивается с черной сажей. И самое страшное — это пространство, огромное пространство улицы, невозможность найти то единственное в мире окно, которое было открытым, и за которым остался дом, спокойный, привычный уклад жизни, собственная, такая любимая, навсегда утерянная клетка.
Прежде всего мы закрыли окно, через которое влетела в комнату полумертвая от холода и страха птица и включили отопление. Потом на полу появилось блюдце с водой, а на газетном листе была рассыпана манная крупа. Через несколько минут залетный гость начал устраиваться на новом месте. Нерешительно отведал крупы, запил водой и энергично принялся за туалет, — нужно было снять с себя всю дорожную пыль и сажу. И только теперь я разобрал, что это — канарейка. Голова и грудка ее были покрыты нежножелтым пухом, как у однодневного цыпленка, а крылышки — серые. Впрочем, впоследствии, и они пожелтели.
— Канарейка? — переспросила жена, явно относившаяся с недоверием к моим орнитологическим познаниям.
— Канарейка, из породы певчих птиц. Известна в науке, как фрингилла канарика…
— Этой твоей фрингилле нужно прежде всего купить клетку. Она тут всю мебель загадит. А потом следует разыскать ее законного владельца.
С этого момента спокойная наша жизнь кончилась. Час спустя, в снежную бурю, я отправился покупать клетку. В птичьем магазине выяснилось, что помимо клетки и металлического постамента к ней, канарейка нуждается еще в специальном приданном, — нужна ванночка, пластиковые коробочки для еды, зеркальце, какие-то игрушки, чтобы птица не скучала, и несколько коробок с разного рода зернами, сухариками, сушеной зеленью. На приобретение всего этого хозяйства ушли деньги, приготовленные на рождественские подарки. На прощанье торговец всучил мне руководство о том, как следует обращаться с канарейками, и бутылку с чудодейственным лекарством, — птичка во время утренней прогулки могла простудиться и лучше остановить болезнь в самом начале.
Дома царил хаос. Диваны и кресла были на всякий случай покрыты газетными листами, словно в квартире поселилась птица, страдавшая хроническим расстройством желудка. Впрочем, кое-какие признаки нарушения правильного обмена веществ были уже налицо, — птичка успела запачкать письменный стол и теперь устроилась на книжной полке, разглядывая корешки и выбирая подходящего автора. Жена сидела у телефона и сообщала приятельницам сведения о зимней миграции канареек.
— Кстати, как мы ее назовем? — спросила жена. — Без имени нельзя. Если мальчик будет Ромео. Если девочка — назовем Джульеттой…
— Святцы. Имя всегда берут в святцах.
— Не хочу. А вдруг выйдет Акакий? Или Онуфрий какой-нибудь!
— Там видно будет.
Случилось всё это 19 декабря и святцы показали: день святителя Николая.
Так и получила наша птица простое и честное имя Николая, а вскоре, когда между нами установилась настоящая дружба, не лишенная оттенка фамильярности, стал он называться Николкой.
Николка быстро освоился на новом месте. В первые дни мы расспрашивали соседей: не пропала ли у кого канарейка? О прибавлении в нашем семействе знали на улице решительно все: и швейцар соседней гостиницы, и парикмахер-сицилианец, и владелец угловой порториканской «Ботлегии»… Нет, ни у кого канарейка не пропадала. Должно быть, она не из нашего квартала. И появилась, наконец, добрая русская душа, посмотрела на Николку и сказала:
— Это всё к счастью… Прилетела, значит так надо. Счастье, — вольная пташка, где захотело, там и село.
Счастье осело в нашем доме довольно прочно. Месяца через три, ранней весной, мы набрели, во время загородной прогулки, на зеленый домик, окруженный столетними кленами, с верандой и беседкой, заросшей виноградом. И час спустя домик неожиданно стал нашей собственностью, при чем одним из серьезных соображений при приобретении недвижимого имущества было то, что Николке полезно жить на свежем воздухе и слушать пение других птиц.
Дело в том, что Николка наш оказался не Бог весть каким певцом, — пока мы не занялись развитием его музыкальных способностей. Поют канарейки по разному, — полным голосом, россыпью, дудкой, овсянкой и колокольчиком. Так, по крайней мере, утверждает всеведущий Даль. А наш Николка в светлые минуты своей жизни пел трелью, а в случаях неудовольствия и претензии принимался жалобно пищать. Умная была птица и знала, как получить яичный сухарик, размоченный в воде, — писк этот мог разжалобить самого черствого человека.
Спали мы теперь мало и тревожно: Николка будил нас на рассвете, разливал свои трели, а потом принимался пищать: дескать, пора, снимайте с клетки покрышку, уже утро! И приходилось вставать, снимать покрышку, заправлять ему корм, наливать свежую воду. А засыпал он рано, засовывал голову под крыло и превращался в желтый, пушистый шарик. И если свет в комнате не тушили, после первого сна высовывал голову из под крыла и грозно прикрикивал: свет! Выключайте! В конце концов, ему была отведена особая комната, но и это Николку не устраивало: он любил общество, голоса людские, музыку. Птица была американская, избалованная, и без телевидения или радио не могла прожить и часу. На экран телевидения смотрела внимательным, неподвижным, карим глазом, а если в программе была музыка, — немедленно сама принималась петь. Удивительное это было пение, — в той же тональности, в том же темпе, — Николка оказался прекрасным, дисциплинированным музыкантом, вступал в такт вместе со скрипками, вел счет и умолкал в то самое мгновение, когда кончали играть, — словно подчинялся палочке невидимого дирижера. Постепенно мы начали разбираться в музыкальных вкусах Николки. Любил он классиков. Моцарта, Баха и Бетховена ставил превыше всех, но, грешным делом, обожал и цыганщину, а в последнее время привязался к гармошке. Специально для него ставилась заветная пластинка, — концерт для гармонии и оркестра, и в эти минуты Николка забывал обо всем, закидывал голову и пел, и щелкал, и цокал, как настоящий курский соловей, — были в концерте такие русские места, исполненные вечерней грусти и тоски, что никакая птичья душа выдержать не могла…
Летом мы втроем переехали на дачу. Здесь выяснилось еще одно обстоятельство, которое мистически настроенные люди не преминут истолковать, как некое знамение. Уже после того, как зеленый домик стал нашей собственностью, из городской управы приехали рабочие и поставили на углу столб с надписью: «Авеню Сэнт Николас». Оказалось, что улица, на которой поселился Николка, испокон веков называлась в честь Св. Николая, — только надписи не удосужились поставить!
Жили мы дружно и счастливо. Вместе с музыкальными способностями развились и гастрономические вкусы Николки. Канарейка, ничего раньше не признававшая, кроме своих зерен и сухарей, вдруг оценила желтые дыни и арбузы с моего баштана, уплетала ломтик за ломтиком, аккуратно прострачивала их клювом. Огородничье мое самолюбие было полностью удовлетворено, — чувство лести было Николке совершенно чуждо, и если он ел, значит — арбузы и дыни удались на славу. Покончив с угощением, он вскакивал на жердочку, быстрыми движениями вытирал клюв и испускал пронзительную трель, — прекрасная, в общем, штука жизнь! Птичий хор отвечал ему из сада… В хорошую погоду клетку выносили наружу и Николка заводил знакомство с вольными птицами. В репертуаре его появились какие-то новые, особые ноты и звуки, — может быть, он подслушал их у прилетавших на лужайку дроздов и скворцов.
Прошла пора линяния. Еще ярче стала грудка Николки, еще пышнее распускал он крылья после сна, вытягиваясь и выбрасывая в сторону одну лапку. А затем произошло событие, поразившее нас, как громом. Два дня Николка не пел, сидел надутый, нахохлившийся и нервничал. При виде пальца, которым хозяин любил его дразнить, вдруг превращался в хищного орла, распускал крылья, (раскрывал клюв и вступал в бой.
— Что с тобой, Ники? — беспокоилась жена.
И упрекала меня, птицелова, в том, что у Николки обязательно произойдет нервное расстройство. Кончилось всё это тем, что на утро, в углу клетки, мы нашли крошечное, голубое яичко.
Николка оказался особой женского пола! Почему мы всё время были убеждены, что имеем дело с самцом? Поют у канареек только самцы, а ведь Николка был прекрасным певцом. Теория моя о птицах-гермафродитах никакого успеха не имела. На семейном совете было решено, что Николай отныне получает женское имя Николь. Но французское это имя как-то не укрепилось, и на всю свою короткую жизнь канарейка наша осталась Николкой, и говорили мы о ней, как об особе мужского пола.
