Мери расплачивалась с Маргарет, а я достал из холодильника кусок чеддера и взял нож и пластырь. Я замотал пластырем правый указательный палец и сказал Мери:
— Порезался. — И поднял палец к её лицу. — Пустяк, но кровит немножко.
— Остался после ресторана голодным, что ли? — спросила она, но пластырь запомнила. Первая часть работы была выполнена.
Я отвёз домой Маргарет и около полуночи поднялся в спальню. Мери дремала. Я погасил свет, прошёл в ванную, чтобы переодеться, и провозился там минут десять. Когда я вышел, Мери, как я и рассчитывал, крепко спала. Ложиться мне уже было незачем. Я откинул одеяло со своей стороны, чтобы Джерри было меньше возни, надел шлёпанцы, спустился на кухню, поставил чайник. Двенадцать семнадцать. Ещё сорок три минуты.
В двенадцать тридцать пять я поднялся взглянуть на Мери и малышей. Все крепко спали.
В двенадцать пятьдесят пять, за пять минут до назначенной минуты, я поднялся для последней проверки. Я подошёл к Мери и шёпотом окликнул её по имени. Она не отозвалась. Отлично. Теперь — вперёд!
Я надел плащ поверх пижамы и выключил в кухне свет. Дом погрузился во тьму. Я отжал язычок замка на входной двери и, еле владея собой от возбуждения, ступил в бесшумную ночь.
Фонари вдоль улицы не горели. На небе ни луны, ни звёзд, чёрная-пречёрная ночь, и только тёплый ветерок дует откуда-то.
Я направился к проходу в изгороди и, лишь подойдя вплотную, различил ветки кустов. Я остановился. Послышались шаги Джерри.
— Привет, — шепнул он. — Всё нормально?
— Всё для тебя готово, — шёпотом отвечал я.
Он нырнул в отверстие, и его шлёпанцы зашаркали по траве, направляясь к моему дому. Я двинулся в противоположном направлении.
Я открыл дверь. Внутри было ещё темней, чем снаружи. Я аккуратно притворил дверь, снял плащ и повесил его на дверную ручку, снял шлёпанцы, поставил их к стене возле двери. В темноте я не мог различить собственных движений и всё делал на ощупь.
Бог ты мой, хорошо, что Джерри так долго тренировал меня с завязанными глазами. Меня вели не ноги, а пальцы. Руки, то одна, то другая, нащупывали стену, перила, мебель, гардину, так что я в каждый момент знал, где нахожусь. Или думал, что знаю. Жуткое и неприятное ощущение — посреди ночи прокрадываться в чужой дом. Нашаривая дорогу на второй этаж, я вспомнил, как прошлой зимой воры забрались ко мне в гостиную и вынесли телевизор. Приехавшим наутро полицейским, я показал на здоровенную кучу дерьма в снегу возле гаража. «Это у них всегда, — сказал полисмен. — Не могут удержаться. Поджилки трясутся».
Ступеньки кончились. Держась правой рукой за стену, я добрался до коридора, но через два шага остановился. Дверь в первую детскую спальню была приоткрыта. Изнутри доносилось тихое дыхание восьмилетнего Роберта. Я пошёл дальше. Вторая спальня. В ней спали шестилетний Билл и трёхлетняя Аманда. Я прислушался. Всё было тихо.
Спальня родителей находилась в конце коридора, ярдах в четырёх от меня. Дверь была открыта, как мы и договаривались. Я застыл в проёме, ловя малейший знак, что Саманта не спит. Тишина. По-прежнему вдоль стены я приблизился к её стороне кровати, встал на колени, выдернул из розетки штепсель от ночника и, опустив штепсель на пол, почувствовал себя гораздо увереннее. Я в темноте не видел Саманту и ничего не слышал, но, наклонившись ниже, уловил её дыхание. Внезапно на меня пахнуло её духами густой мускусный запах, тот же, что и в тот вечер. Кровь загудела в моих жилах. Я быстро и бесшумно обогнул кровать.
Всё, что мне оставалось, — это лечь. Я лёг, и звон пружинного матраса прозвучал, как выстрел из ружья в запертой комнате. Я затаил дыхание. Сердце колотилось чуть ли не в самой глотке. Саманта лежала неподвижно спиной ко мне. Я натянул одеяло и повернулся к ней. Меня обожгло женским теплом. Ну!..
Я вытянул руку и коснулся её ладонью. Шёлковая ночная рубашка была тёплой. Моя рука легла на её бедро. Она не двигалась. Примерно через минуту моя рука скользнула вперёд и принялась за работу. Пальцы медленно, умело и осторожно разводили огонь.
Она пошевелилась, легла на спину и сонно пробормотала:
— Ах, дорогой… О Господи… Какой же ты…
Я, разумеется, не раскрывал рта и не оставлял своего занятия…
Прошло две минуты.
Она не двигалась.
Ещё минута. Ещё.
Не шелохнётся! Сколько же она так будет лежать?!
Я удвоил усилия.
Почему же она молчит? Что за странная скованность, отчего она как замороженная?
Как вдруг я понял. Про Джерри-то я и позабыл! Я так распалился, что все его инструкции вылетели у меня из головы. Я действовал не в его стиле, а так, как привык! Его система была гораздо сложнее. До смешного. До бессмыслицы. Но она-то была приучена именно к ней! А теперь заметила, что что-то не то, лежит и пытается догадаться, в чём дело.
Но было уже поздно менять что-нибудь. У меня не оставалось иного выбора, как продолжать в том же духе.
И я продолжал. Женщина сжалась, как закрученная пружина. Я ощущал её искрящее напряжение. У меня выступил пот.
И тут она негромко застонала.
В моём мозгу пронеслись жуткие картины: что, если она больна? Если у неё сердечный приступ? Может, мне лучше убраться, пока не поздно?
Она застонала громче и неожиданно с криком «Да, да, да, да, да!!!» взорвалась, как бомба, у которой огонь дополз по бикфордову шнуру к взрывчатке. Она обхватила меня обеими руками и набросилась, как лютый тигр. Или тигрица.
Я и не представлял себе, что женщина способна на то, что делала со мною Саманта. Она превратилась в смерч, слепящий вихрь, вырвала меня с корнем и понесла в небесные края, о существовании которых я и не подозревал.
Я оставался пассивен. Я ничего не мог. Я был беспомощен, как щепка в водовороте, как ягнёнок в когтях у льва. Ещё хорошо, что я вообще не задохнулся.
Я полностью подчинился бешеной фурии, и шторм бушевал, не переставая, десять, двадцать, тридцать минут — кто мог измерить? Я здесь не собираюсь никого развлекать описанием пикантных подробностей, я не перебираю грязное бельё в присутствии посторонних. Не обессудьте, и надеюсь, что моя сдержанность никого не разочарует. Что касается меня, то разочарованием и не пахло. В завершающем пароксизме я испустил вопль, который должен был поднять на ноги весь квартал, и с этим воплем я кончился. От меня осталась сморщенная пустая кожура.
Саманта же попросту отвернулась и сразу заснула, как будто просыпалась, чтобы выпить стакан воды.
Ничего себе! Я тихо лежал, медленно приходя в себя.
Как видите, я не ошибся тогда про складку на её нижней губе. Собственно, я не ошибся ни в чём касательно моей безумной затеи. Полный триумф! Я лежал в состоянии блаженного полузабытья.
Интересно, который час? У меня не было подсветки на часах. Лучше, пожалуй, не задерживаться. Я сполз с постели и с меньшими предосторожностями, чем раньше, побрёл на выход — вокруг кровати, в коридор, вниз по лестнице, к двери. Вот плащ и шлёпанцы. В кармане плаща лежала зажигалка. При язычке пламени я посмотрел — без восьми два. Позже, чем я предполагал. Я открыл дверь и вышел в чёрную ночь.
Теперь я начал думать про Джерри. Как там он со всем справился? Выбрался благополучно? В кромешной тьме я подошёл к проёму в зелёной изгороди.
— Привет! — шепнул голос рядом со мной.
— Джерри!
— Всё нормально? — спросил Джерри.
— Фантастически, — ответил я, — грандиозно! А у тебя?
— Тоже, — сказал он, и в темноте сверкнула его белозубая ухмылка. — Ай да мы, — шептал он, придерживая меня за локоть. — Вик, ты был прав, всё сработало без единой задоринки! Классная штука!
— До завтра, — оборвал я его. — Ступай к себе.
Мы разошлись в противоположных направлениях. Я вошёл в свой дом и через три минуты уже был в своей постели рядом со своей крепко спящей женой.
Наутро было воскресенье. В половине девятого я спустился в пижаме и халате, чтобы приготовить завтрак для всей семьи. Мальчики — девятилетний Виктор и семилетний Уолли — ждали меня внизу.
— Привет, пап, — сказал Уолли.
— Сегодня будет потрясающий, небывалый завтрак, — провозгласил я. — Мы поджарим ломтики хлеба с маслом и апельсиновым мармеладом, а сверху положим тонко нарезанный, поджаренный до хруста бекон.
— Бекон?! С мармеладом?!
— Да-да. Попробуй — узнаешь, до чего вкусно.
Выжав два стакана грейпфрутового сока, я выпил и сделал ещё один для Мери, когда проснётся, включил чайник, положил в тостер хлеб и начал нарезать бекон. В этот момент сверху спустилась Мери в полупрозрачном оранжевом пеньюаре, небрежно накинутом поверх ночной рубашки.
— Доброе утро, — сказал я через плечо, не выпуская из руки сковородку.
Она, не ответив, молча прошла к своему стулу, села и отхлебнула сок, не глядя ни на меня, ни на мальчиков. Я жарил бекон.
