В декабре ударили неслыханные для этих мест морозы — 30, коз пришлось взять в дом, а также петуха и двух кур, остальных зарезали, поскольку они все равно замерзли бы, старого пса пускали в дом на ночь, так они и жили до весны — с тремя козами, козлятами, козлом и урезанной петушиной семьей, жируя безлимитной курятиной и выходя из дому только за дровами и по большому делу — малое справляли в ведро.
За зиму умерло двое одиноких стариков, что обнаружилось только в марте. Но и в марте земля была еще, как железо, поэтому хоронили в начале апреля. Саша со своей бабкой копали обе могилы, остальные жильцы были не в состоянии. На похороны никто не приехал, если и были у покойников где–то родственники, то откуда же они могли знать?
На поминках старики напились самогону и сильно плакали.
Лето в этом году началось весной, жара ударила внезапно и мощно, как морозы зимой и так же внезапно и мощно изменился Саша — у него начала расти грудь.
В конце апреля стало уже очень тепло, а в начале мая Саша уже вовсю плескался в своем озере. Однажды, вернувшись вечером домой, он почувствовал, что у него сильно чешутся соски и, обнаружив, что они припухли, поначалу решил, что просто слегка обгорел на солнце. Следующим утром, рассматривая себя на берегу озера, он увидел, что грудь несколько увеличилась, но не придал этому особого значения. В последующие дни зуд то утихал, то усиливался, но не проходил, грудь продолжала увеличиваться, через две недели Саша мог явственно прощупать в ней железы, величиной с лесной орех, а через месяц уже не было никаких сомнений — у него появилась и продолжает развиваться девичья грудь.
Метаморфоз вызвал у Саши легкое удивление и не более того. Не имея половой самоидентификации, он не имел и базы для возникновения каких–либо комплексов, не будучи сексуально кондиционирован, он продолжал оставаться свободным и не играя никаких половых ролей, не испытывал нужды менять сценарий, никто не указывал на него пальцем, никого не волновало его гормональное состояние, ничто не мешало метаморфозу раздвоить линию его жизни, поскольку в точке перехода не существовало никаких препятствий.
Плавно и беззаботно вошел Саша в восьмой год своей жизни, питаясь лесом, дыша силой, растворенной в воздухе, купаясь в воде, пронизанной солнцем и в порочной мудрости французских книг, не ведая ни греха, ни вины. Ни печали. Ни воздыханий.
Он всегда был редкостно изящен и красив бесполой красотой Арлекина, но теперь даже опытный педиатр был бы поражен, обнаружив у этой грациозной и не по летам развитой девочки мужские половые органы. У Саши были стройные ноги с длинным бедром и маленькой стопой, необыкновенно нежная кожа лица, глаза, похожие на александриты в солнечных лучах, загнутые ресницы и великолепные, волнистые волосы, его бедра были нешироки, но не широки были и его плечи, у него были элегантные руки с розовыми ногтями прямоугольной формы, он двигался, как ветер и часто улыбался — внешне он был здоровой и красивой девочкой 10–11 лет. Притом, у него совершенно и странным образом отсутствовала приязнь, равно как и неприязнь к своей внешности, он безразлично смотрел в зеркало, схватывая шнурком волосы на затылке и никогда не чистил зубы, которые и без того были белоснежными. Зато он очень остро ощущал себя изнутри — свою печень, свои легкие, предстательную железу, ток крови, он мог произвольно замедлить биение сердца и даже вовсе остановить его на несколько мгновений, он мог вызвать прилив крови к любой части тела или эрекцию члена — просто обратив на него внимание, он умел поднимать дыбом волосы на теле и голове, шевелить кожей мошонки и двигать кишечником, полагая, это естественными проявлениями организма. Не внешность тела, но его проявления — вот, что доставляло ему море наслаждения, в котором он купался 24 часа в сутки. Он любил бегать, плавать, дышать, есть, пить, спать, испражняться. Он любил мыслить, грезить наяву, видеть сны, решать алгебраические задачи, играть со своими половыми органами, психические процессы были для него столь же вещными и столь же упоительными, как и физиологические, он не замечал между ними разницы, его двойное существо не было фатально разделено на душу и тело, он жил в психосоматическом единстве с самим собой. Никто не изгонял его из рая и не смог бы, даже если бы и захотел.
Еще в апреле черти отнесли бабку в соседнее село за пенсией и принесли обратно. Старики добирались за девять километров на почту, к своим копейкам, с большим трудом и нерегулярно, а зимой и вовсе никак. Тратить копейки было негде, все жили натуральным хозяйством, а хватало их только на соль, спички, мыло, муку и мешок кормовой пшеницы, которые закупались раз в два–три месяца.
Добравшись на перекладных (то есть, перекладывая палку из руки в руку), до центра цивилизации и получив то, что нашло возможным уделить ей укравшее все ее сбережения государство, бабка с традиционной челобитной по поводу электричества завернула в контору местного начальства, где ей предложили взамен электричества место в первом классе начальной школы. — Поздновато будет, — начала отнекиваться опупевшая бабка. Но начальство, переходя в атаку и заминая тем самым электропроблему, возвысило голос и, внушительно тыча пальцем в какую–то бумажку, напомнило ей об Опекунских Обязанностях и Демократических Правах.
Радуясь, что хоть не посадили, бабка выскочила за порог и, прижимая к тощей груди плоский кошелек, помчалась в магазин, тут же забыв о строгом начальнике.
Однако в конце августа извилистая нить ее мысли снова привела ее к состоявшемуся в конце апреля разговору и бабка решила, что да, от греха подальше, надо отправлять Сашку в школу.
Саша воспринял известие с радостью, поскольку с радостью он воспринимал все. Его совершенно не интересовала школа, как школа, поскольку он не знал, что это такое. Его совершенно не интересовали новые друзья, поскольку у него никогда не было и старых. Его совершенно не интересовали знания, поскольку он не понимал, чему его можно научить. Его совершенно не привлекали какие–либо частные изменения в жизни — он был ею вполне доволен. Но он испытывал абстрактный интерес к жизни в целом, он был открыт навстречу миру и потому — радовался.
Все одежки из другого времени оказались Саше малы. Но бабка обрезала до колен эластичные спортивные штаны, и получились вполне приемлемые шорты, типа велосипедных. Ни одна рубашка на него не налазила, и бабуля снабдила его, ради такого случая, своей ситцевой кофточкой скромных расцветок салюта над Красной площадью, заодно кофточка и маскировала грудь, которую старуха в упор не замечала или, может быть, считала вполне обычным делом, пригодились и тесные майки — одну из них, смутно осознавая необходимость конспирации, Саша поддел под кофточку, экипировку завершили бабкины туфли на стоптанных каблуках, без носков он обошелся. Саша позволил слегка подрезать свои волосы, уже достигавшие ягодиц, завязал их новым, чистым шнурком от ботинок, взял в руки бабкину торбу, в которой лежали пятнадцать советских школьных учебников с 3‑го по 10‑й класс и в таком виде, ранним утром 1‑го сентября отправился пешком первый раз в первый класс.
Его появление вызвало фурор. Над ним смеялись все — даже мудрые воспитатели детских душ, на него приходили посмотреть из других классов, — Тьфу ты, блин, — сказал директор школы, — Ты девочка или мальчик? — Саша краснел и улыбался, но улыбаться становилось все труднее и труднее, дрожали губы и болели мышцы лица, обвал произошел на большой перемене, в середине дня, когда Саша присел помочиться возле спортивной площадки, точно так же, как это всегда делала бабка в огороде. — Девка! — взвизгнул какой–то третьеклассный пацан, — Девка! Девка! — И Саша мгновенно оказался в кольце любопытно–злобных глаз и орущих ртов, мудрые преподаватели предусмотрительно держались в отдалении.
Он встал, дрожащими руками натягивая шорты, и тут же его накрыл первый из его приступов безумия.
Визжащие человеческие детеныши исчезли. Он снова сражался с огромным крокодилом, у которого выросли десятки разноцветных глаз, десятки орущих ртов и отвратительные щупальца.
— Только прямая угроза Вашей жизни оправдает переломы и увечья, нанесенные с помощью этих приемов, — говорил чей–то строгий голос на грани его восприятия.
Все произошло так быстро, что толпа не сразу осознала, что происходит. Сначала несколько злорадных воплей оборвались болезненными стонами, затем тела полетели, как кегли, брызнула кровь.
Он хватал, бил, топтал, рвал и расшвыривал тело чудовища, он шел через него, как через траву, он обонял запах его страха, он упивался его болью.
Над толпой повис многоголосый крик ужаса, уцелевшие бросились врассыпную, учительский состав застыл с раскрытыми ртами.
