Мы познакомились с одним офицером. По профессии он оказался очень мирным человеком, несмотря на свой решительный боевой офицерский вид. Он — переводчик и редактор книг. Когда кто-то из нас предположил, что он — профессионал войны, отреагировал мгновенно: “Упаси Бог!”. Армия необходима, но отдать ей всего себя без остатка он не хочет. Рассказывают, что профессиональные военные после сорока-пятидесяти лет уходят из армии и начинают делать новую карьеру. Один раз у них был командующий пятидесяти лет — поднялся большой шум в стране (большой еврейский гвалт). Общественность считала его для такой деятельности слишком старым…
И вот мы уже катим в автобусе в Иерусалим. Город в горах, хотя, глядя на дорогу, подъема не замечаешь. И вдруг чувствуешь: уши закладывает, словно в самолете.
Наконец появляются белые дома Иерусалима. Тель-Авив — европеизированный город. Иерусалим же — просто Иерусалим. Город со своим лицом. И новый город, новые постройки — это Иерусалим. И старый город с древними храмами, стенами, куполами, крестами, мечетями — тоже Иерусалим. Улицы, дома, люди имеют свое лицо…
В отличие от Тель-Авива, сразу же бросается в глаза большее количество людей с автоматами, пистолетами — и военных и без формы. Черные сюртуки, пиджаки, капоты, шляпы, штраймлы (немного смахивают на российские кубанки), кипы — на мужчинах; на женских головах — платки, особенные вязаные береты.
Толпа другая, дома другие.
И климат тоже иной — прохладно. Зима же. Поэтому в пиджаке не жарко… и не холодно.
Подошли к старому городу, к арабской части. Дальше идти без провожатых боязно.
Саня рассказывает, как его организация выкупает тут арабские дома, когда-то — до тридцатых годов, до больших погромов и резни, — принадлежавшие евреям. Прежде чем начать борьбу за дом, выясняют историю места, историю здания, узнают, кто был хозяином, поднимают архивы, чтобы затем на суде доказать обоснованность своих притязаний и претензий — и с позиций бывших хозяев, и с точки зрения глобальной истории, и в рамках сегодняшней торговой сделки
Дом покупают через подставное лицо, и сначала в него заселяются, пока еще не выехали арабы, один — два энтузиаста вроде моего Сани. Когда бывший хозяин узнает, что продал свою недвижимость не какой-то иностранной фирме, а евреям — да еще прежним владельцам, начинается скандал, отказ от сделки, отказ от переезда-выселения. Но законы рынка строги: дом продан, и бывший владелец обязан покинуть его. К тому же и жить под одной крышей с евреем арабу не больно желательно. Но пока не выселился, он протестует и бунтует. Причина проста: раз покупатели оказались евреями, интифадирующие палестинцы могут убить продавцов, сочтя их коллаборационистами. Торговая сделка с евреями — беда для араба, попадающего в таких случаях, что называется, между молотом и наковальней: сперва раскалят, а потом давай бить с обеих сторон. И у каждого своя правда, и всех жалко…
Повторю: единственное, что я понимаю, — у арабов есть, где жить (около 10 млн. кв. км на 160 млн. населения), и если их соплеменники будут думать о своих братьях, о людях, о национальном реноме, а не о национально-политическом престиже, все устроится. А евреям — полный “абзац”, конец. Жить им негде (2 тыс. кв. км на 5 млн. населения) — остается лишь весь мир, диаспора, опять исключительность, избранность, неприятие остальными, погромы и какой-нибудь очередной где-нибудь вспыхнувший Холокост… Для евреев — это борьба за выживание народа, ибо арабы не допускают мысли о существовании здесь еврейского государства. Правда, это арабы-политики так считают. Простые люди без идеологов давно бы сами договорились, если б их не настраивали, не толкали друг на друга. Не разжигали очередной костер “катастрофы”.
Саня мой то вдруг очень здраво рассуждает (с моей точки зрения) о здешних проблемах, а то ахинею несет (опять с моей колокольни). Когда я говорю о здравом рассуждении, это вовсе не означает, что я с ним согласен, хотя я вижу, чувствую и его правоту. Просто я думаю по-другому. Ну, что ж — оба имеем на это право. Он считает, что за убийство можно и должно убить. Я же безоговорочно принимаю заповедь “не убий”, а там уж как получится. Но когда Саша вспоминает и перечисляет убийства близких ему людей, в том числе и детей, я теряю право и возможность спорить с ним на равных.
С другой стороны, он не понимает, как можно правую щеку подставить после оплеухи слева. И тут, как говориться, Бог мне помог. Читаю израильскую русскоязычную газету. В одной из школ девочку, недавно прибывшую из России, третируют ее соученицы, сабры, — вплоть до издевательств. (Местных уроженцев здесь называют “сабрами” по имени растений, что снаружи колючие, а внутри сладкие.) Дети ведь порою бывают невероятно жестоки. Это мы знаем из жизни любых обществ. А тут приехала, говорить на их языке не умеет, а если и скажет что, так с ошибками. Ведет себя не так. Одета не так…
И вот стоит бедная девочка в углу одна. Вдруг подбегает к ней стайка сабрят и вожак ее, что всегда впереди, обращается: “Яблочко хочешь?” Новенькая молчит, не зная, как положено здесь отвечать. Вожак стаи роется в сумке, отыскивает яблоко, быстро откусывает от него кусок за куском и под смех остальных волчат протягивает девочке огрызок. Растерянно смотрит на своих соучениц пока еще не подружка им маленькая бывшая москвичка. Но — не кинула в лицо обидчице огрызок, не отвернулась гневно и не заплакала. Маленькая русская еврейка открыла свой ранец, достала мандарин и протянула насмешнице. Сабра вспыхнула и растерянно убежала, уводя за собой свою стаю. И как в сказке с тех пор — все переменилось. Любовь, дружба, водой не разольешь…
Я дал Сане прочитать эту историю. “Вот что, сынок, я называю “подставить другую щеку”. Санечка ничего не ответил.
О Стене слышали мы много разговоров и преданий. И вот она — предмет слухов, вожделений, любопытства и “плача”; след прошлого и намек на будущее — или уже начало его?…
Сегодня плохая погода — дождь, и здесь мало народу. Один еврей стоит у Стены, раскачиваясь в такт — в ритм тех слов, которыми он обращается к Богу. Наверное, темп его наклонов и раскачиваний соответствует его темпераменту или зависит от того, насколько он торопится донести свои мысли, чаяния Богу. Говорят, что еврей при молитве раскачивается только для ритмичности. Вроде бы сам себе метроном.
Один раскачивается стоя, а еще один сидит на стуле и тоже раскачивается. Оба в черных одеждах, шляпах — все как и положено.
Вся Стена — особенно в хорошую погоду или в праздники — сплошь утыкана записочками, челобитными Богу. Перед рассветом их вынимают и закапывают — говорят, на Масличной горе. Мессия пойдет оттуда и сразу их найдет. Хотя просьбы, наверно, в этих записочках по поводу каких-то сегодняшних проблем — не на далекое будущее, а, так сказать, на сейчас. Но зачем говорить что-то Богу, писать ему записки? Если Он действительно такой всеобъемлющий, всесветный и всезнающий, как они уверены, то, безусловно, и без того ведает про чаяния каждого… (Видно, психология у них, как у моего когдатошнего Начальника, который любил говорить хирургам-помощникам: не оперируешь, потому что не просишь — просить надо!).
Предупреждали: арабы в праздники готовят у Стены какую-то акцию. Не поверили — и не готовы были, когда к Стене наверху подошла толпа и сбросила камни на молящихся. Чудом никто не погиб. Когда солдаты бросились к каменеметателям, те двинулись всей своей громадой на израильтян. Началась стрельба, и погибло сколько-то — запамятовал сколько. А ведь предупреждали!…
И началось следствие: насколько правомочна была стрельба. Иные говорили, что стреляли не защищаясь, а вдогонку, из мести. А ведь если толпа убегала, то она уже стала мирной толпой!
Но все раны на телах погибших и раненых были спереди. Ни одного ранения в спину. Следствие пришло к выводу, что стрельба была правомочна. (Не могу не вспомнить Новочеркасск.) Частное определение было в отношении руководства, пренебрегшего данными разведки о возможной надвигающейся беде.
О стрельбе вокруг Стены и других святынь этого великого места существует много рассказов из разных времен нашего поразительного века. Здесь, у Стены, беда не раз низвергалась на головы молящихся. В буквальном смысле.
В одну из прошедших войн, когда евреи наступали на этот святой холм, мусульмане просили помнить об их святынях и сохранить в целости две главные — два купола, золотой и черный. Как кто-то говорил, — солнце и луну их мира. (Черный купол, по замыслу, должен быть и был когда-то серебряным. Но сейчас на это нет денег.) Евреи дали слово по возможности мечети не трогать и не стрелять по ним. И, по рассказам, договор соблюли: бежали вперед, повернув назад дула автоматов…
Глядя, как сосуществуют здесь, на одном клочке земли, три религии и множество их ответвлений, порой начинаешь надеяться, что придет время всеобщего мира и в одном храме смогут дружно соседствовать дети разных церквей, когда-то не умевшие встретиться без драки.
