— Вот, значит, как! А я думал, вы тут неподалеку обитаете.
Не зря спросил. Каждое воскресенье он приезжал сюда утром и просиживал на качелях до захода солнца.
— Здесь рядом знакомая живет, — сказал он, подмигнув хозяину.
— Тогда почему вы всегда один?
— А ее дома нет…
На лице хозяина закусочной отразилось недоумение: можно, дескать, и потом зайти. Но он этого не сказал. Заметил только:
— Ну и терпеливые же вы там, в Тохоку. Айда удивился, потому что никогда не говорил а хозяину закусочной, откуда он родом.
— По говору понятно. Я в армии с ребятами с Тохоку служил… Все погибли.
Айда молча вернулся к качелям. Отсюда ему был виден невзрачный переулок на другой стороне улицы. За вывеской одноэтажного строения у входа в переулок виднелись три окна второго этажа стоявшего позади дома, беленного известкой. То, что посередине, было окном комнаты Миса. Она поставила в комнате роскошную кровать и жила там вместе с черной кошкой по кличке Тама.
Кошку Миса привезла из деревни, а кровать купила, когда стала работать в баре. Он помнил, как первый раз уселся на эту кровать. Ноги сами по себе взмыли в воздух, и он стал раскачиваться вперед и назад, точно дарума[12].
Айда очень удивился. Чем он там набит, этот матрас? Не думал, что кровать может быть такой мягкой. Cначала он ощутил беспокойство, а потом вдруг помрачнел. Теперь–то он понимал, что это было предчувствием беды.
III
— Отныне будет так: если на окне висит красное полотенце — я еще сплю, беспокоить не надо.
Миса сказала это в конце лета, когда он однажды в десятом часу утра постучался к ней в дверь.
— Если белое полотенце — ко мне можно подняться. А когда никакого полотенца не видно, меня нет дома.
В тот день Миса спросила из–за двери:
— Это ты, Ко–тян[13]? — и, помедлив немного, сказала: — Подожди в саду.
До сих пор она всегда открывала ему дверь, даже если была в каком–то колыхавшемся, прозрачном, как крылья мотылька, одеянии, и при этом говорила:
«Я еще сплю. Войдешь?» — «Подожду на улице», — отказывался он и ждал, когда откроется окно в комнате Миса, выходящее в переулок. А в то утро она не только не отворила ему дверь, но потом еще и отчитала его. Такого не было с тех пор, как они уехали вместе из деревни.
«Может, в баре что случилось или чувствует себя плохо», — решил он, направляясь, как она велела, в сад. Немного погодя прибежала Миса с развевавшимися волосами, выкрашенными в каштановый цвет, и выпалила:
— Теперь будет так…
«О чем это она?» — подумал он. Оказалось, о полотенцах.
— Иначе я просто свалюсь от недосыпания. Мы с тобой живем в разных мирах. И отдыхаем, естественно, по–разному. Ты должен понять меня.
И беглой токийской скороговоркой, которую она уже усвоила, Миса выпалила все, что, видимо, давно уже наболело у нее на душе. Прежде ему и в голову бы не пришло, что он будет вот так стоять перед ней и выслушивать упреки. Поэтому он глядел на бледные без помады губы Миса и молчал. А когда Миса остановилась, сказал:
— Я понял. Пусть будет так, как ты сказала.
Только не говори, что мы живем в разных мирах. Миса молчала, опустив тяжелые, опухшие веки. Тогда он, чтобы разрядить обстановку, добавил весело, загибая оставшиеся на правой руке пальцы:
— Значит, красный — стоп, белый — иди, а когда никакого сигнала возвращайся восвояси. Ну прямо как дорожные знаки.
Однако Миса даже не улыбнулась. Не глядя на него, сказала сухо:
— А ты что думал? Это тебе не деревенская дорога.
Разговор не клеился, так что в тот день, постояв немного на улице, они разошлись. В следующее воскресенье на окне у Миса не оказалось никакого полотенца. Это означало, что ее нет дома. «А может, она уже забыла про эти полотенца? — подумал он, стоя в переулке. — Каждый может рассердиться, если его разбудить не вовремя. Вот в сердцах и наговорила лишнего».
Он понял, что не успокоится, пока не постучит к ней в дверь. Когда он поднимался по лестнице, скрипнула дверь уборной, и появился сосед Миса, Хаясида–сан, в ватном кимоно и с зубной щеткой во рту.
— Миса–тян куда–то уехала, — сказал он. Ничего не оставалось, как поклониться и уйти. Значит, Миса не забыла про сигнал. В переулке он оглянулся — в окне комнаты Миса ничего не висело. «Уходи, меня нет дома», как бы говорила Миса.
Но он перешел улицу и направился в сад. Лавочек там не было, и он сел на качели. Ему был виден переулок и окно комнаты Миса. Идти было некуда. Дома его ожидал лишь тощий тюфяк в пустой комнате, и возвращаться туда не хотелось. «Лучше здесь побуду, подожду Миса», — подумал он.
Миса не вернулась и к вечеру. Так было и в следующие два воскресенья. В окне не виднелось никакого полотенца, и с наступлением сумерек свет не горел. И все же через неделю он снова вышел из дома и упрямо направился в сад. По дороге он думал, что ее и сегодня не будет дома, но остановить себя и вернуться не смог. Узнать, дома она или нет, можно, только взглянув на ее окно. А вдруг дома? Вдруг на ее окне висит белое полотенце?
И, влекомый этим «а вдруг», он приходил в сад и сидел там до сумерек. Это стало его постоянным занятием по воскресеньям. К середине дня он уставал качаться на качелях, но не огорчался. Хозяин закусочной сказал, что он терпеливый, но дело было не в этом. С тех пор как он приехал в Токио, все воскресные дни он проводил с Миса и другого развлечения просто не знал.
Он не бездельничал в одиночестве, он ждал Миса, и это воодушевляло его. И оттого, что Миса все–таки не появлялась, у него не возникало чувство напрасно потерянного времени. Когда окно комнаты Миса начинало сверкать в лучах заходящего солнца, нос его улавливал запах похлебки из закусочной, и Айда охватывала досада. Он пытался глотать слюну до тех пор, пока на глазах не появлялись слезы. Тогда он вставал с качелей. «Быстренько проглочу порции три, и обратно», — думал он, но хозяин закусочной говорил:
— Сегодня опять зря прождали.
И слышать это было невыносимо.
Да что ж такое, где эта Миса? Чем она занимается? Даже в воскресенье не бывает дома.
IV
Однажды он вдруг подумал: «А что, если Миса вовсе покинула этот дом?» Он тихонько поднялся по лестнице. Перед дверью комнаты Миса, как сторож у ворот, сидела кошка Тама. Ну раз Тама здесь, то и Миса должна быть дома.
Он успокоился. Щелкнул над головой кошки пальцами, но Тама не шевельнулась. Только мяукнула беззвучно с закрытыми глазами.
Еще когда Айда жил в деревне, он не любил кошек. Тама же он решил полюбить, потому что ее любила Миса. Но из этого ничего не получилось. Наоборот, он ее возненавидел.
Когда они приехали в Токио, это был совсем крошечный, чуть слышно пищавший котенок. Миса привезла его в маленькой корзинке. Он считал Тама источником всех бед для Миса. А Миса сама привезла этот источник бед с собой в город.
Еще в деревне Миса завербовалась на хлебозавод, но через три месяца уволилась и стала работать в уличном киоске. Не прошло и четырех месяцев, как она ушла оттуда и нанялась официанткой в столовую. Затем была парикмахерская, кафе, закусочная, что–то еще, и теперь она служила хосутэсу[14] в баре. За три года она сменила по крайней мере десять мест.
Миса говорила, что причиной всех ее мытарств была Тама. Из–за нее, мол, Миса попадала в немилость и вылетала с работы. Ему не хотелось думать, что Миса легкомысленна, и потому он возненавидел кошку. На самом деле в Токио Миса мгновенно преобразилась, стала совершенно не похожа на ту девушку, которую он знал. Но он этого не замечал. Он думал, что виною всему не сама Миса, а кошка Тама. Считал, что Тама, пользуясь расположением хозяйки, заворожила ее и водит по городу.
Правда, ему и самому не очень–то везло с работой. Сначала он устроился в закусочную, где подавали суси[15], однако испытал там только стыд от насмешек и ничему путному не научился. Он никак не мог привыкнуть зычно рявкать «Пожалте!» в лицо посетителю. Айда молча кланялся ему, а после поклона говорить что–то было уже нелепо. Он так и уволился, не избавившись от своей стеснительности.
После закусочной он работал в европейской кондитерской, в китайском ресторане, но всюду им лишь помыкали, а ремеслу не учили. Тогда он решил бросить торговые заведения и устроиться работать на матрасную фабрику. Однако не прошло и полугода, как он потерял там самые нужные пальцы на правой руке.
Если Тама злой дух для Миса, думал он, то и за ним увязался какой–нибудь носитель зла, но он не сможет избавиться от своего злого духа, потому что тот живет в нем самом.
Теперь уже Тама пошел четвертый год. Это была толстая наглая кошка. И когда он глядел на Миса, лежавшую на мягкой до жути постели с кошкой на бедре, то отводил в смутной тревоге глаза и думал:
«Неужели это та самая девочка, которая приехала со мной из деревни в Токио три года назад?»
V
В середине ноября, в воскресенье чуть за полдень, когда он, съев суси за прилавком закусочной в саду, уже расплачивался с хозяином, мимо прошел Хаясида–сан в очень коротком кимоно из конгасури[16]. Хаясида–сан, видно, ходил в баню. Волосы у него были мокрые, в руке полотенце. Айда поклонился.
