(Это высказывание подняло ее рейтинг еще на десять пунктов. И почему она всегда говорила, как на предвыборном митинге!)
Тут на Христу снизошло жестокое озарение. Она посмотрела на меня и огорошила вопросом:
– А кстати, Бланш, ты никогда не говорила мне, почему ты пошла учиться на социологический факультет?
Если бы я не так растерялась, то могла бы ответить: «Я никогда не говорила, потому что ты никогда не спрашивала». Но почти потеряла дар речи: чтобы Христа обратилась ко мне – это было такой редкостью!
Глядя на мою ошарашенную физиономию, отец досадливо подтолкнул меня:
– Ну же, Бланш, отвечай!
– Мне хочется научиться общению с людьми…
Может быть, я нескладно сказала, но в принципе сказанное отражало суть того, что я думала, и, по-моему, могло служить приемлемой мотивировкой. Мама с папой вздохнули. Ия поняла; что Христа задала свой вопрос нарочно, чтобы унизить меня перед ними. Это ей отлично удалось: в глазах родителей я не выдерживала никакого сравнения с «этой замечательной девочкой».
– Бланш всегда была слишком правильной, – сказала мама.
– Вот бы ты нам ее пообтесала, почаще бы вытаскивала ее из дома! – продолжил папа.
Я похолодела: в этой грамматической цепочке «ты нам ее» заключался весь ужас нашей новой жизни вчетвером. Обо мне говорили в третьем лице. Как будто меня тут не было. А меня и правда не было. Все решалось между теми, кого обозначали местоимения «ты» и «мы».
– В самом деле, Христа, научи ее жизни, – прибавила мама.
– Попробую, – согласилась гостья.
Я была в нокдауне.
Через несколько дней Христа подошла ко мне в университете и с обреченным видом сказала:
– Я дала слово твоим родителям, что познакомлю тебя с ребятами.
– Спасибо, но это вовсе не обязательно, я обойдусь.
– Нет уж, идем, обещание есть обещание.
Она схватила меня за руку и поволокла к своей кодле.
– Народ, это Бланш.
К моему облегчению, никто из здоровенных лбов не обратил на меня внимания. Но дело сделано: я представлена.
Выполнив свой долг, Христа повернулась ко мне спиной и принялась болтать с приятелями. А я стояла среди них пень пнем, изнемогая от неловкости. Пока не отошла в сторону, успев покрыться холодным потом.
Какой же дурой я выглядела! Разумеется, вся эта минутная история не стоила выеденного яйца. Но я никак не могла избавиться от тягостного ощущения.
Наконец вошел преподаватель и студенты разошлись по местам. Христа, проходя мимо меня, наклонилась и прошипела:
– Ну хороша! Я ради нее из кожи вон лезу, а она не желает рта раскрыть и смывается, плевать ей на всех!
Она скользнула дальше и села через два ряда от меня, я же чувствовала себя совершенно раздавленной.
Я потеряла сон.
Теперь я и сама себя убедила, что права была Христа – в этом случае получалось не так обидно. Конечно, я должна была с кем-нибудь заговорить. Но о чем? И с кем? Мне нечего сказать этим типам, да я и не хотела с ними общаться!
«Вот видишь, – думала я, – ты ничего не знаешь об этих ребятах, а уже уверена, что не желаешь с ними общаться. Слишком гордая, все тебе нехороши. Другое дело Христа, она к людям всей душой, идет к ним так же, как пришла к тебе и твоим родителям. И каждому ей есть что дать. У тебя же нет ничего ни для кого, даже для самой себя. Ты пустое место. Может, Христа и резковата, но она настоящая, она живет в реальном мире. Лучше быть какой угодно, только не такой, как ты».
Разноречивые чувства раздирали меня на части. Внутренние голоса спорили между собой. «Чушь! – скрипел один. – Да как она смеет говорить, что лезет ради тебя из кожи вон! Когда кого-то знакомят, представляют и тех и других, а она тебе никого не назвала. Да она тебя ни в грош не ставит!»
«Подумаешь, барыня какая! – гремел другой. – Ее-то, Христу, никто никому не представлял. Она сама, одна, приехала из своего захолустья, ей столько же лет, сколько тебе, и ей не требуется ничья помощь. Это ты, ты сама ведешь себя как последняя кретинка!»
«Ну и ладно! – не сдавался первый голос. – Я что, кому-нибудь жалуюсь? Может, мне нравится быть одной. Все лучше, чем сшиваться в толпе. Это мое право».
Насмешливый хохот в ответ: «Вранье! Сама знаешь, что врешь! Ты всегда мечтала вписаться в компанию, и до сих пор тебе это ни разу не удавалось. Христа – это твой шанс, единственный за всю жизнь! И ты его упустишь, идиотка, бестолочь…»
Потоки отборной брани лились на мою голову.
Так проходили бессонные ночи. Я ненавидела себя, готова была себя придушить.
В ночь с понедельника на вторник, когда мы обе уже лежали в темноте моей комнате, я попросила Христу:
– Расскажи мне про Детлефа…
Я боялась, что она отошьет меня своим железным «не твое дело!», Но она, глядя в потолок, задумчиво проговорила:
– Детлеф… Он курит. Ему очень идет. Классный парень. Высокий, блондин. Смахивает на Дэвида Боуи. Жизнь его не балует, он много выстрадал. Когда он куда-нибудь входит, все сразу замолкают и смотрят на него. Он неразговорчивый, редко улыбается. Привык скрывать свои чувства.
Мне портрет этого мрачного красавца показался жутко смешным, любопытной была только одна деталь:
– Он правда похож на Дэвида Боуи?
– Особенно в постели.
– А ты видела Дэвида Боуи в постели?
– Дура ты, Бланш! – сердито выдохнула Христа.
А по-моему, вопрос был вполне логичным. В отместку Христа ядовито сказала:
– Ты, ясное дело, еще девственница.
– Откуда ты знаешь?
Вот уж этот вопрос – глупее некуда. Христа фыркнула. Опять я упустила возможность вовремя промолчать.
– Он тебя любит? – спросила я.
– Да. Даже слишком.
– Как это?
– Конечно, где тебе знать, каково это, когда на тебя смотрят как на богиню.
Сколько презрения было в этом ее «где тебе знать»! Но продолжение прозвучало как пародия: бедненькая Христа, как ей, должно быть, тяжело терпеть восхищенные взгляды Дэвида Боуи! Вот ломака!
– Ну так прикажи ему, как богиня, чтобы он любил тебя поменьше, – посоветовала я, ловя ее на слове.
– Думаешь, я без тебя не додумалась? Но он не в силах.
Я сделала вид, что меня осенила светлая идея:
– Высморкайся и покажи ему свой платок. Тогда у него поубавится любви.
– Бедняжка! У тебя в самом деле серьезные проблемы! – сокрушенно сказала Христа и выключила ночник, давая понять, что беседа окончена – она хочет спать.
На меня же напустился мой внутренний оппонент: «Пусть она пошлая кривляка, тебе все равно хотелось бы быть на ее месте. Ее любят, у нее уже есть опыт, а ты рохля, и с тобой ничего такого не случится».
Детлеф не просто любил Христу, а был ее любовником. Немудрено, что у меня в мои шестнадцать лет никого еще не было. Да мне хватило бы и меньшего – хоть бы кто-нибудь просто полюбил меня, все равно какой любовью! Конечно, родители хорошо ко мне относились, но разве происходящее не показало цену их любви: стоило появиться в доме смазливенькой девушке, как для меня не осталось места в их сердцах!
Я лежала и пыталась вспомнить, любил ли меня хоть один человек на свете, ребенок или взрослый – не важно? Ощутила ли я хоть раз на себе это чудо – когда тебя выбирают и любят? У меня не было, как у других девчонок, закадычных подружек в десять лет, хоть мне ужасно хотелось; ни один учитель в лицее не питал ко мне нежных чувств. Ни в чьих газах не зажигалось из-за меня то пламя, ради которого только и стоит жить.
Вот и выходило, что я могла сколько угодно смеяться над Христой: и хвастливая она, и самолюбивая, и недалекая, но она умела внушить к себе любовь. Мне вспомнились слова, кажется, из псалма: «Благословенны внушающие любовь».
Да, именно благословенны, потому что, сколько бы ни было у них недостатков, они все равно соль земли, я же на этой земле никому не нужна, никто меня даже не замечает.
За что мне такое наказание? Оно было бы справедливым, если б я сама не любила. Но я-то, наоборот, всегда была готова полюбить. Не помню уж, скольким девчонкам с самого раннего детства я предлагала свое сердце, но все они меня отвергали. Как сохла по одному мальчишке, уже тогда была постарше, а он и не смотрел в мою сторону! Что там любовь – меня упорно обделяли даже самым обычным вниманием.
Правильно Христа говорит – наверно, у меня что-то не в порядке. Только что? Я не такая уж уродина. Да и видала я совсем некрасивых девчонок, которых еще как любили!
Мне вспомнился один случай, который, возможно, давал ключ к загадке. Это происходило совсем недавно, всего год назад. Мне было пятнадцать лет, и я очень страдала от того, что у меня нет друзей. У нас в старшем классе была неразлучная троица: Валери, Шанталь и Патрисия. Они не выделялись ничем особенным, кроме того, что всегда ходили вместе и им было хорошо.
Я мечтала, чтобы они приняли в компанию и меня. И стала всюду увязываться за ними. Куда они, туда и я, и так день за днем. Да еще я постоянно встревала в их беседы. Видела, конечно, что они никогда не отвечают на мои вопросы, но довольствовалась тем, что имела – правом быть рядом, для меня и это уже немало.
