Я вышел с Архиповым, оставив Жириновского японцам. В коридоре Архипов срочно сообщал мне биографические данные Владимира Вольфовича. Родился в 1946 году, в городе Верный (Алма-Ата), шестой ребенок в семье, отец юрист Вольф Андреевич Жириновский умер тогда же, в 1946 году, из семьи банкиров, немец, а учился вы знаете где, Эдуард? Архипов уважительно приподнял голову: «В Париже, во как! Владимир Вольфович жил с чурками[2] и испытал на себе расовые гонения». Подведя меня к двери, Архипов пожал мне руку: «Спасибо вам, Эдуард». — «За что?» — «Ну, что пришли к нашей звезде. Вы же сами звезда, но вот пришли. Вождь оценил». Я забыл сказать им про жилет, сами они не сообразили, и вот с тех пор якобы агрессивный Жириновский запечатлен во времени спрятавшимся в бронежилет. Недавно я возвращался из Сербской Крайины в Сербию, и в горах Герцеговины подобрал меня на военной дороге, подвез меня итальянец-журналист, богато путешествовавший с переводчиком и шофером. Увидев, что я углядел в багажнике его бронежилет, он стал оправдываться: «Жена навязала!» Настоящие мужчины, как видите, Владимир Вольфович, стесняются бронежилета…
Уходя с Рыбникова переулка, я размышлял. «Ну, конечно, он …еврей, его манера говорить, как браниться, выдает его лучше любого свидетельства о рождении», — думал я. Тогда же, шагая по Сретенке к Садовому кольцу, я назвал его эту манеру поливом. То, что его отец немец, это пусть от своей маме рассказывает. Однако, однако… он выгодно отличается от большинства лидеров оппозиции, десятки их я прослушал 8–9 февраля, сидя на балконе кинотеатра «Россия» с блокнотом в руках. Его поливы, они живые и, пожалуй, близки манере американских политических или профсоюзных боссов, они народно-хамские какие-то, примитивные, конечно, но это совсем другой подход, чем догматическо-деревянные речи бывших номенклатурных коммунистических дядь. Так крикливо восхваляет свой товар коммивояжер в каком-нибудь штате Нью-Джерси, выхваляет подержанные холодильники или подержанные автомобили. Точно, вот ответ: Жириновский политик американского типа! Родившись в Алма-Ате, как в Атланте какой-нибудь (оба города — захолустная провинция), получился вот такой Владимир Вольфович: еврейский американец, американский провинциальный еврей. Русским это плохо понятно: мне, прожившему в Соединенных Штатах шесть лет, это ясно как божий день. Расистского в моих рассуждениях нет и не пахнет, я лишь определяю его корни и даю ему характеристику, подыскиваю ему аналог — дабы Жириновский был мне понятнее…
Размышления эти сложились тогда же в твердое убеждение. Вот что я писал в статье «Наши ошибки», опубликованной в «Советской России» 16 мая 92 г.:
«Интересно остановиться на феномене Жириновского. Он одновременно и очень нелюбим одной частью населения, и очень почитаем другой. Для многих «демократов» и «прогрессивных» обывателей Жириновский почти синоним «фашиста». Между тем, едва ли один из каждой тысячи людей, непринимающих Жириновского, прочел программу его либерально-демократической партии. Я объясняю и неприятие и восторженное почитание Жириновского тем, что он совсем непривычный для российского сознания тип политика. Тогда как в Соединенных Штатах Америки он был бы вполне на своем месте рядом с Джесси Джексоном или даже Бушем. Разгадка скандала Жириновского в его энергичной, эмоциональной манере. В том как он говорит, а не что он говорит. Он говорит в лоб, не обходя проблемы. Он говорит САМ. Он говорит резко. Он говорит все время, лишая себя многозначительных пауз и гордых поз. Российский же обыватель привык (и годы перестройки не успели разрушить совсем эту традицию) к солидному лидеру, роняющему слова на вес золота. Охальный Хрущев, вспомним, казался народу легкомысленным, и не потому ли соблазнил недавно массы Ельцин, — хмурая, малоговорящая «жертва». Суть же речей Жириновского (а то, что он говорит, по большей части разумно и справедливо) заслоняется для обывателя его непривычной, кажущейся суетной на фоне традиционной российской «солидности» — манерой.
К этому недоразумению (он — не истеричный фашист, но резко и больно, и свободно изъясняющийся политик американского типа) следует добавить несомненный негативный результат «работы» ельцинской прессы, и радио, и теле. Жириновского (как и всю оппозицию) чернят самыми недостойными способами.
Телевидение в феврале позволило себе подло (иначе не назовешь) сопроводить передачу, посвященную фашизму, документальными врезками из интервью Жириновского. Несмотря на тенденциозную топорность подобных фальшивок, определенные группы населения на дух не выносят Жириновского. Я проделал опыт: привел 19-летнего «прогрессивного» парня на встречу Жириновского со студентами Историко-архивного института. До этого Слава враждебно отзывался о Жириновском, в лучшем случае имя последнего вызывало у него скептическую улыбку. После вечера Слава, нет, не стал поклонником Жириновского, но вынужден был признать, что идеи его разумны и справедливы, пусть и выражены в непривычно резкой форме.
Жириновский — очень известен. А известность — это гигантский политический капитал сам по себе. В стране с парламентским демократическим режимом (в США например) его ожидало бы завидное политическое будущее. В России его известность пропадает втуне. Идеи Жириновского и его известность позволяют ему стать возможным кандидатом и быть выбранным во властные структуры государства. Если бы… Ибо в России президентским указом все выборы «отложены» до конца 1992 г. и отсрочка (фактически запрещение) будет непременно продлена, иначе режиму, потерявшему поддержку населения, не выжить. (Кстати говоря, в недопущении выборов заинтересован и Совет Народных Депутатов России. У выбранных в других исторических и политических условиях депутатов полномочия до 1994 г., и они разумеется не хотят уйти раньше.) В авторитарной России Ельцина у Жириновского сомнительное будущее. Существует опасность, что его популярность не доживет до выборов, выдохнется. В быстро принимающем все новые формы мире российской политики это реальная опасность. Несмотря на то, что яркий молодой лидер (46 лет) Жириновский окружен талантливыми, совсем молодыми людьми (25–30 лет), на сегодняшний день его партия не может ему помочь. Ибо это не партия захвата власти, но парламентская партия. Вне парламентского пространства ЛДП бессильна.
И по тем же самым причинам сомнительным представляется будущее всей оппозиции, если она не перестроится… Если бы общероссийские выборы в совет народных депутатов были бы возможны сегодня и сейчас, — правительство Ельцина пало бы, и оппозиция получила бы власть. Понимая это, демократы не допустят выборов…»
Дабы не раздражать публику, я не стал останавливаться на еврействе моего героя, а надо было остановиться, ведь еврейство многое объясняет в нем.
Через три дня мы встретились с ним опять. В Историко-архивном институте. В старом здании на Никольской улице, недалеко от Кремля, рядом с ГУМом.
Жириновский пригласил меня туда, Архипов дал мне адрес, а я — пытливый ученый — лидеровед явился туда, так как мне было интересно посмотреть, как он управляется с массами. Пришел я с Ярославом Могутиным (ныне скандальный журналист «Нового Взгляда»), тогда он учился в Историко-архивном, это он «Слава» в моей статье. Пришли мы чуть раньше, и я получил свою долю внимания: на меня набросились поклонники, с книгами, газетами… Когда наконец появился Жириновский, я расписывался на программе ЛДП, ее раздавали у входа. Жириновский довольно тепло поздоровался со мной, снял пальто и вошел на эстраду. Зал был наполнен на треть. Впереди сидели завсегдатаи политических митингов, я среди них, в бушлате, блокнот на коленях, затем шли пустые ряды, а сзади расселись студенты. Первое время они фыркали и похохатывали, потом стихли.
Жириновский на трибуне сообщил (очень просто все), что вначале изложит общие положения, а затем будет отвечать на вопросы. Голос его, с хрипотцой, недовольный, такими жалуются на власть въедливые заебистые служащие в столовой во время обеденного перерыва. Голос качающего права инженера, итээровца. Провинциала. Брюзгливость, недовольность тона Жириновского объясняется «ощущением жизни как базара, как нескончаемой сутолоки»? как писал о нем его приверженец Сергей Плеханов:
«Мой собеседник неизменно подчеркивал: его десятилетиями окружала тусклая и удушливая атмосфера всеобщей бедности, человеческого базара, нет, даже не базара, — это слишком цветистое понятие, — а некоей барахолки».
Тогда у всех бывших советских должны быть такие брюзгливые «барахолочные» голоса?
Барахолка или нет, но Жириновский, отбросив деревянный язык политики эпохи партократии, говорил на языке улицы. Несложным языком обывателя. Вот его полив в тот вечер, судя по моему оранжевому блокноту:
