– Боже мой, – сказал Иона, – ты возбудился?
Дверь студии была приоткрыта ровно настолько, что Шейла и Холли видели Мориса с кухни. Шейла придержала Холли за локоть, но та вырвалась, ринулась в студию, обняла Мориса, который вскочил на ноги, будто вздернутый веревкой. Поспешно отмахнувшись от своих фантазий, он и от нее отмахнулся.
– Ох Боже, – сказала Холли.
– Нет, – сказал Морис.
– О да. Я всегда знала. Пухленький маленький извращенец. – Она прильнула к нему, прошептав: – Все в порядке. Я обещала Шейле, если с ней вдруг что случится, как следует о тебе позабочусь, мой гадкий мальчишечка.
– Что тут происходит? – спросила Шейла.
Иона, сидя на коробках, закурил сигарету, выпустил дым в сторону Мориса и сказал:
– Хреновина полная.
Холли подбоченилась.
– Холли! – сказала Шейла. – В чем дело?
– Он тут… – начала Холли, – он тут пишет, несмотря на твое запрещение.
– Пошли отсюда.
На кухне Шейла сказала:
– Он иногда на меня пристально смотрит. Не сексуально, а… как после секса. Он выше секса.
– Ждешь моего совета? Сходи к консультанту. Заплатишь – почувствуешь будто бы разницу. Хотя никакой разницы не будет. Поэтому экономь деньги.
– Начиню понимать твои супружеские проблемы.
– Слушай, я заранее выбросила бы Мориса на свалку, исследовав его как донора крови. Не нравится мне такой тип – к какому бы типу ты его ни относила. Похорони его вместе со своими старыми игрушками.
– По-моему, ты любишь Мориса. Глубоко в душе.
– Я предпочитаю возможное. А Морис невозможен. Ноль в квадрате равняется нолю.
– Неплохая работа для твоих говенных мозгов, – признал Иона. – Обалдеть.
Морис отложил свои кисти.
– Думаешь о сексе? – продолжал Иона. – Наверняка чертовски давно не бывало. В чем, кстати, проблема? Кризис среднего возраста? Тебе нужна интрижка с другой женщиной, а не с воображаемым вариантом собственной жены.
– Что там в ее улыбке тебя восхищает? Тем не менее хочешь расстаться с ней, правда? Время идет, дружище. А ты в основном сам с собой разговариваешь. Не смешно ли? Тем временем уголки ее губ так быстро направляются к югу, что тебе стоило бы раздобыть субмарину. Можешь поверить, она к тебе тоже не так уж привязана. Посмотри на себя.
– Они там тебя обсуждают сейчас. Слышишь приглушенные голоса? Они не любят приглушенных тонов. И позабудь о том, что она думает на самом деле. Сам за нее скажу: Шейла в данный момент думает, что, если ты и дальше будешь раздаваться такими же темпами, достигнув трагического объема при своем трагикомическом росте, она не станет возражать, чтобы тебя целиком затопило твое собственное дерьмо.
– Что такое дерьмо, я тебе сам скажу, – сказал Морис.
– Вот теперь ты на верном пути.
– Тогда проваливай.
– Приятно было повидаться, и я еще вернусь, – пообещал Иона, открывая ладонь, предъявляя записку: «п-о-к-а-п-о-к-а-д-о-с-к-о-р-о-г-о-с-в-и-д-а-н-и-я», – и сдунул буквы по всей комнате, как родившиеся из воздуха алфавитные мыльные пузыри.
Группа собралась в ИВКА на следующий вечер. Холли опоздала. Шейла стояла вдали от других, кое-кого узнавая, никого не зная. Как всегда, в компании чувствовала себя неловко, с огорчением признавая, что еще одно качество, от которого хотелось избавиться, ни чуточки не изменилось.
– Ну, – сказала она Холли, – большое спасибо. Я тут стою жду…
– Ох, заткнись. Никто не кусается. Все смущаются.
Шейла кивнула на черные чулки, хорошо видные под гетрами:
– Все, кроме тебя.
– Я простые носки не ношу. Ни сейчас, никогда.
– Похожа на инструкторшу по аэробике для девушек по вызову.
– Не волнуйтесь, – сказал инструктор, – сегодня мы отработаем некоторые движения, стандартные позы, ничего слишком сложного.
В течение получаса повторяли за инструктором упражнения. Шейла с микроскопической точностью подмечала каждое непривычное движение, чувствовала, что мышцы не слушаются, связки подводят. Когда инструктор, наконец, сказал: «Молодцы», – ей послышалось: «Молодцы все, кроме Шейлы».
И вновь огорчилась своей непобедимой неспособностью чем-нибудь увлечься. Так долго прожить с Морисом, имея лишь одну подругу, к которой можно обратиться за помощью? Холли оглянулась, шепнула: «Расслабься», – а ей послышалось: «В последнее время ты стала – как бы лучше выразиться – незаинтересованной».
Она действительно скучала, предсказуемо, как кошка на излюбленном подоконнике. Тем временем Холли металась по залу, натренированная своей обычной гимнастикой.
– Основное движение, – объявил инструктор, сделав выпад вперед с вытянутой рукой.
Шейла чувствовала себя настоящей орясиной, угловатой, скрипящей; ноги подогнулись при выпаде, она чуть не утратила равновесие. Хотелось отвесить себе хороший пинок. Даже не верится, что она позволила Холли уговорить ее на подобное унижение. Курсы фехтования? Холли уже побывала на всех имевшихся в городе курсах для взрослых, от кулинарных до танцевальных.
Наконец, инструктор перешел к растяжкам для отдыха. Шейла легла на спину, попробовала подтянуть к подбородку колени и ощутила такую слабость, что лишилась всякой силы воли.
Наконец занятие кончилось. Холли приветственно с кем-то болтала. Шейла ждала, прислонившись к стене, вечный терпеливый песик. Запах спортзала напоминал о Комаришке Нате, бегавшем за мячом. Орясина с Комаришкой составили бы прекрасную пару. Играли бы с детьми в крикет, ходили на их скрипичные концерты.
По пути домой Холли сказала:
– Не пойдешь больше, да?
– Не знаю. Зачем я тебе нужна?
– Я надеялась, что смогу воскресить прежнюю романтичную Шейлу, ту, которая клюнула бы на белиберду о трех мушкетерах. Ты всегда предпочитала любое другое время тому, в котором сама живешь. В этом смысле, почти как Морис.
– Тогда определенно больше не пойду.
– Так я и знала.
– Ну, раз так, может быть, и пойду.
– М-м-м… – промычала Холли. – Сомневаюсь.
И хотя Шейла догадывалась, что Холли права, она вдруг увидела у себя в руках каталог, врученный инструктором.
Завершив дневной сеанс, Морис пошел в бывшую спальню родителей, побуждаемый тайной Ионы. Может быть, это его отец? Морис знал, что отец никогда не вернулся бы в виде призрака, может быть, даже на галлюцинацию не согласился бы. Мелвин с радостью покинул мир, отбросивший его на последнее место. Тем не менее все напоминало Морису о прошлом, и он чувствовал, что за дверью спальни, возможно, кроется разгадка его появления.
Он туда много лет не заглядывал. Все оставил, как было при смерти отца. Сел на матрас, взял в руки фотографию матери, стоявшую рядом с будильником, еще мигавшим из последних сил истощившейся батарейки.
Рак. Когда ему было двенадцать, мать превратилась в спелую дыню с опухолью. Фактически опухоль уже существовала при рождении Мориса, годами дьявольским образом внедряясь в желудок.
Ее здоровье ухудшалось по процентам. Звеневшая о стакан ложечка, вцепившиеся в стул пальцы, согбенные на ходу плечи – все намекало, что женщина, родившая сына для трона, утрачивает право венчать его на царство. Морис – худенький мальчик, высокий для своих лет, обаятельный и открытый – в ранние годы воображал себя королем. Потом, ошибочно истолковав проявлявшиеся у матери симптомы, решил, что готовится заговор. Явится другой король, узурпатор уже в пути.
Он спросил прямо, мать откинула со лба волосы и пожала плечами:
– У тебя не будет ни брата, ни сестры, если ты это имеешь в виду.
И расплакалась, а Морис выскочил в дверь.
Потом отец объяснил:
– Твоя мама больна, Морис. Мы не знаем…
– …что делать?
Отец кивнул.
– Что же можно сделать? – спросил Морис.
– Сделаем все возможное. Все, что в наших силах.
Вскоре мать по нескольку раз в неделю посещала врачей. После каждого визита из-за дверей спальни слышались не совсем вопросы и не совсем ответы родителей.
Морис решил отстраниться от происходящего, уйти в себя. Время стало тесным, как одежда, из которой он вырос. Кто-то другой распоряжался его жизнью, какой-то другой Морис, двойник. Он держался холодно, точно коп на месте убийства, не чувствуя, как на него надвигающимся из Канады атмосферным фронтом веет отцовская холодность. Двойник явился одетый по-зимнему. Когда Морис вынужден был навестить мать в клинике, двойник милостиво взял дело в свои руки.
– Где ты? – спросила мать.
– Здесь.
– Здесь тебя никогда не бывает.
– Я здесь, – сказал двойник, беря ее за руку.
Оценки в школе снизились. Учителя, зная о состоянии его матери, оставили Мориса в покое. Он сидел на задней парте, над головой реяли бумажные самолетики. Только после школы на занятиях по плаванию что-то усваивал – брасс, баттерфляй, плавание на спине, кроль. В бассейне Морис себя чувствовал невесомым, лишенным нормальных эмоций, глубоко огражденным его глубиной.
