— Я должен поговорить с дедушкой наедине и удостовериться, что он сам принимает решение и никакого давления на него не оказывается. Вы только паспорт оставьте.
Миша вышел в коридор и стал прохаживаться взад и вперёд мимо ожидающих своей очереди посетителей. Минут через двадцать нотариус распахнул дверь и приветливо пригласил Мишу обратно. Физиономия его так и светилась, даже усишки топорщились.
— Вот не ожидал. Такие люди ещё есть среди нас! — восклицал нотариус.
Ассистентка уже несла чай и поднос с печеньями-конфетами.
— Угощайтесь! — ластился нотариус.
Миша откусил печенье, гадая, чем вызвана такая любезность. Чем этот хрипло дышащий, воняющий старик так угодил? Он сидел, сложив руки на рукоятке клюки, и смотрел в одну точку. Миша грыз печенье и прислушивался к своей просыпающейся ненависти. Здесь, в кабинете бывшего чекиста, которые, как известно, бывшими не бывают, Мишина ненависть потянулась после долгого сна, зевнула. Ненависть расправляла крылья, вертела затёкшей шеей. Ноздри уловили тонкий запах фекалий.
На прощание нотариус похлопал Мишу по плечу и напутствовал:
— Вы можете гордиться вашим дедом. Надеюсь, встретимся нескоро.
Уезжать сразу после оформления дарственной было неудобно. Выходило, приехал только ради наследства и, получив желаемое, больше в одиноком старике не нуждается. Пускай он вернётся через несколько дней, но… Не найдя никаких моющих средств, Миша, преодолевая отвращение, взялся ножом отскребать облепленный газетами кухонный стол.
— Чего расхозяйничался?!
— Стол хочу отмыть. Грязный очень, — оправдался Миша.
— Нечего тут! Езжай. Звонить будешь раз в два дня. Чтобы я тут не гнил долго, когда откинусь. А то дом так провоняет, что жить не сможешь. Завещание у нотариуса. После моей смерти в течение полугода к нему с паспортом. Запомни: этот дом дед твой построил. Береги его, ремонтируй, поддерживай, потом детям оставишь.
Смущённый отказом от помощи и обрадованный одновременно избавлением от гадкой уборки, Миша съездил в магазин, накупил продуктов, электрочайник, который был встречен недовольным бурчанием, зарядил баллон газом и укатил с чувством освобождения от тяжкого груза.
Катя, выслушав подробный, приправленный комическими подробностями рассказ о получении наследства, смеялась и едва не плакала одновременно.
— Хоть он и отказывается, надо помогать. Старики все упрямые. На выходных вместе поедем, порядок наведём. Ему жить-то осталось совсем чуть-чуть. Может, в город его перевести?
— Он не согласится.
— Я с ним поговорю, согласится. Он тебе хоть и не родственник, но всё равно надо помочь. Честно сделал то, о чём твой дедушка его просил. Мог бы какой-нибудь сиделке завещать. Нельзя старика одного оставлять.
Мишу завертели дела, встречи с иностранцами, долгие переговоры, затягивающиеся до глубокой ночи. Каждый раз, когда он собирался звонить облагодетельствовавшему его старику, что-то мешало. То работа, то поздний час. А потом он снова забывал. Опомнился дней через пять, не раньше.
Заметно нервничая, Миша набрал номер. Автоматический голос сообщил, что телефон старика находится вне зоны действия сети. Миша не волновался — в деревне плохой приём. Перезвонил снова. На этот раз гудки. Дождавшись автоответчика, сбросил и набрал снова. Гудки. В течение всего дня Миша звонил в каждом перерыве, на каждом перекуре. Никто так и не ответил.
С трудом дождавшись окончания встречи, на которой он был прикомандирован к юристу нефтяной компании, Миша помчался в деревню. Пустая улица, валящиеся дома. Показалось, улица стала уже, а дома накренились сильнее и вот-вот прихлопнут Мишу. Он откинул проволочное кольцо на калитке.
Дверь на веранду, как и в прошлый раз, оказалась не заперта. Дверь в дом открыта…
Старик лежал поперёк порога своей комнаты.
Миша кувырнулся к нему:
— Эй! Вы чего?! Вы живы?! Эй!
Миша тряс старика словно куклу. Ненавидел его за то, что он может вот так вдруг умереть. Стал щупать пульс. На руках. На шее. Побежал за зеркальцем. Не нашёл, вернулся с пустыми руками.
Раздался знакомый пук. Миша никогда так не радовался пердежу. Тем более чужому.
— Чего суетишься… — булькая горлом, прошамкал скукоженный рот.
— Жив!
Миша сжал его запястье. Поцеловал костлявую руку. Любовь к этому вонючему, едва живому непонятно кому вдруг наполнила его. Захватила и согрела.
Он довёл ожившего до кровати.
— Помоги сменить. — Старик с усилием задрал байковую рубашку на боку. — Ночью автоматчики приходили, сегодня старшой их вернётся.
— Кто приходил? — вытаращился Миша.
— Стоит вон, сторожит. — Старик мотнул головой в сторону.
Миша посмотрел в сторону кивка. Табуретка.
— Боятся, как бы я не убёг, — скривился улыбкой старик. — Смени пока.
Указал на пакет рядом. Сменные калоприёмники.
Сражённый его галлюцинациями, Миша поставил чайник на огонь.
Как быстро развивается болезнь. Неделю назад был абсолютно трезвомыслящий человек.
Наполнил таз кипятком. Перекинув стариковскую руку через шею, дотащил его, словно раненого, до стула. Отлепил раздувшийся переполненный пакет, омыл ярко-бордовую, кровяную кишку-трубочку, торчащую краником из бледного живота. Намылил кожу рядом с кишкой и стал аккуратно брить отросшие волоски старинным станком. Странная мысль мелькнула в голове. Странная и отвратительная. Захотелось эту кишку срезать. Такой лишней она показалась. Такой раздражающей. Гадкой и вожделенной. Покоя не дающей. Миша с трудом удержал свою руку от непроизвольного движения.
Он тряхнул головой, стал промокать кожу вафельным полотенцем. Снял предохраняющую бумажку с клейкого кружка, продел отросток в отверстие в пакете, приклеил к бледному боку новый пакет, хорошенько прижал к коже.
— Ничего. Завтра к врачу поедем. Поправишься. А хочешь помыться? — улыбнулся Миша. — Давай я тебя помою. Будешь чистенький!
Молчит.
Миша разжёг плиту. Взгромоздил на конфорку ведро воды. Подтащил нагреватель поближе. Растопил печь. Когда вода забурлила, наполнил корыто, разбавил ледяной из колодца. Расплёскивая колышущуюся гладь, успел укорить себя за несообразительность — надо было пустое корыто принести и на месте наполнить. Помог старику стянуть байковую рубашку, майку, носки шерстяные, штаны синие. Вооружившись завалявшейся губкой для мытья посуды, Миша принялся тереть маленькое, белое, беззащитное тело. Взбухшие вены, сморщенные складки, красные сосуды. Дряблый ребёнок. Наконец у Миши появился ребёнок, большой, нелепый, старый ребёнок, и он с ним нянчится. Натирая спину, Миша невзначай прижался к гладкой макушке.
— Когда Вася Валентину в дом привёл знакомиться, она болтать стала, — заговорил Степан Васильевич неожиданно. Будто мочалкой Миша кнопку «play» задел. Будто тепло, нежность, любовь нахлынувшая запустили механизм, активировали старика. — Товарища Сталина назвала… преступником.
— У мамы отец репрессирован, можно понять. А вы откуда знаете?..
— Я Васе сказал, что Валентины для меня не существует.
Миша вздохнул. Бедняга путает себя с его дедом. Был, наверное, такой случай, дед ему рассказал. Эх, дурацкие стариковские принципы. Существует — не существует. Как будто непонятно, кто такой был этот ваш товарищ Сталин. Да и как можно из-за слова «преступник» так заводиться.
— Бежать мне надо. — Старик неожиданно схватил Мишину шею, проявив молодую силу. В самое Мишино ухо захрипел, его голову к себе пригнув. — Когда у них пересменка будет, ты мне с пайкой перо передай, а я уж сам управлюсь.
И, ослабнув, отпал, тяжело дыша, от Мишиной шеи, будто вампир насосавшийся. Миша потёр кожу, на которой краснели следы хватки.
— Давай сначала домоемся, а потом и всё остальное успеем, — ласково попросил Миша, намыливая правое плечо старика.
Бледно-голубая картинка была на плече. Старая, почти растворившаяся татуировка. Будто плоть пыталась рисунок рассосать, собой разбавить, да не справилась. Звезда советская пятиконечная. От звезды широкий луч, поджаривающий корчащегося очкарика. И надпись: «Свет несёт смерть врагам народа».
Миша потёр буквы.
Оглушённый, Миша уложил Степана Васильевича Света в постель. Укрыл одеялом. Выключил свет. Затворил дверь. Он не помнил, как проделал всё это, не помнил, как оказался перед фотографией, висящей на стене. Молодой, моложе Миши, вопреки обычаю того времени смотреть вдаль, вопреки самому себе нынешнему, спящему в соседней комнате, смотрел внуку прямо в глаза. Трудно было отвести взгляд от этих глаз. Очень хотелось отвести, но не под силу. От взгляда этого Мише стало не по себе. Стало страшно. Захотелось проснуться. Очнуться. Глаза деда были с виду ничем не примечательны — веки, ресницы, зрачки. Но Мише показалось, что не в глаза человеческие он смотрит, а в дырки нужника, в звериные норы. Миша даже прикрыл глаза деда ладонью и стал внимательно вглядываться в петлицы на воротнике, в нашивку на рукаве. Треугольник в углу петлиц. Звёздочка и полоса. Нашивка — меч и щит. Догадываясь обо всём, Миша всё-таки порылся в Сети и после недолгих поисков знал, что на момент фотографирования Степан Васильевич Свет был капитаном Народного комиссариата внутренних дел.
