Это разозлило Грубияна, он дал затрещину Лити, который заверстал и кинулся ко мне за помощью, но я оттолкнула его, он врезался в Грубияна, а Грубиян отшвырнул его опять. Как всегда, было трудно сказать, что больше приводит их в ярость — родственные узы или невозможность надавать друг другу настоящих тумаков. Они следовали за мной по Пикадилли, переругиваясь и обзывая друг друга последними словами. Что поделаешь — дети…
Вот о чем я нисколько не жалею, так это о своем белье, которое всегда причиняло мне массу неудобств. Я помню, в Тоскане, в середине семидесятых, единственным, что привлекло мое внимание в великолепном палаццо эпохи Возрождения, в бесконечной анфиладе комнат с картинами, мебелью, стеклом и еще бог знает чем, был дверной замок, похожий на крючок от бюстгальтера — с плоскими проушинами. Он был единственным, за что я смогла зацепиться взглядом в тот жаркий, благоуханный, великолепно чувственный полдень. Возможно, из-за того, что меня прохватил понос. Обычно он обострял чувство неудобства от белья. Это точно.
Стоя под Эросом, я надеялась, что смертократы назначили мне встречу в каком-то особенном месте, потому что мне хотелось, чтобы эта встреча была особенной. Я провела почти вечность, таскаясь по их офисам в Элтеме, Онгаре, Баркинге и Терроке. Смертократы, как известно, предпочитают снимать помещения, в которых еще остались многочисленные свидетельства прогоревшего бизнеса: вешалки «Ноббо», ежедневники «Саско», толстые шариковые ручки со множеством стержней, устаревшее компьютерное оборудование. Да, именно такая обстановка им по душе. В самом деле, этих невзрачных человечков в коричневых костюмах трудно представить в другом окружении. Как невозможно себе представить, что они не играют в компьютерные игры или не вертят в руках свои игровые приставки. Странно, что люди, ведающие смертью, помешаны на разных технических штучках и склонны к всевозможным причудам — в общем, ко всему, что позволяет им коротать время, пока в потоке посетителей не образуются пробки и мы, тени, не столпимся в тени приемной.
И все же, как вам известно, не все смертократы мужчины, среди них попадаются и женщины, вечные дурнушки. Старые девы, достигшие совершеннолетия во время Первой и Второй мировых войн, женщины, существовавшие при полном отсутствии мужчин. Они всю жизнь укрывались под шерстяными или хлопковыми зонтами от влажной мороси тестостерона. За гробом они делают то же самое. Какая мерзость! Фар Лап говорит, что большинство этих девственных секретарш — души, не нашедшие упокоения. А я возражаю, что ничего не может быть покойнее этих высохших особ, на цыпочках входящих на заседания с единственной целью вложить очередную кожаную папку в неопрятные пальцы мистера Гланвилла, мистера Хартли или мистера Кантера — за все эти годы он относился к моему заявлению с наибольшим вниманием.
— Итак, вы остановили свой выбор на новом рождении? — спросил меня мистер Кантер в одну из наших последних встреч, его пальцы, подобно шпилям, вздымались над кладбищем открытого дела.
— Да, полагаю, смерть научила меня всему, чему могла научить. — Я сдвинула колени, сложила руки на коленях, сжала кулаки и — алле-гоп! Полвека словно не бывало, я снова сидела на злополучном собеседовании в «Барнард и Уэллзли», когда мой крупный нос рассматривали со всевозможных точек зрения.
— О, в самом деле.
Кантер был в своем обычном шерстяном старомодном костюме. С самого начала я поняла, что это вещь из гардероба Бернарда Шоу, а значит, мой смертократ — его последователь, пацифист и вольнодумец эдвардианской эпохи. Я была приятно удивлена, что люди, ведающие смертью, сохраняют свою эксцентричность и за гробом — но, может быть, только англичане?
Я всегда подозревала, что смерть по-американски — это нечто более эффектное и компанейское. Что на том свете Бобби Фрэнке двенадцать лет дожидался Лоуба, чтобы потом с ним подружиться, играть в картишки и дожидаться прибытия Леополда из Южной Америки. Что даже такая парочка, как эта, в конце концов смирится с поражением.[3]
Для работы в системе управления смертью необходим богатый административный опыт. В первые два — три года я пыталась устроиться в одну контору, но мне сказали, что я слишком медленно печатаю — хотя никакой артрит мне уже не мешал — и не владею делопроизводством. (Несмотря на энтузиазм сотрудников, узнавших, что я занималась дизайном ручек.)
Не думаю, что кроме вышеперечисленных качеств требуется какая-нибудь особая квалификация. А вы? В конце концов большинство мертвецов-управленцев щеголяют в костюмах всех десятилетий последних двух веков или около того. Я видела элегантные однобортные шелковые костюмы 1950-х и грубые мешковатые саржевые костюмы 1930-х, нанковые сюртуки 1890-х и визитки 1870-х. Но в основном — отвратительные двубортные костюмы 1940-х, коричневые в белую полоску — наверно, потому что именно тогда бюрократы выдвинулись на первый план. Бумагомаратели остались в тылу, а их более воинственные собратья отправились на фронт. Обе невоюющие армии говорили на АКРОНИМЕ и совершенствовали систему административного управления, которая и стала господствовать в послевоенном мире. Программу составления таблиц изобрел Алан Тьюринг — на случай, если вы не знаете.
— О, в самом деле, — повторил Кантер, и я еще раз вслушалась в его слова. В смерти есть много хорошего, как и много плохого. Хорошее — то, что можно никуда не спешить, сидеть и смотреть. Между «О» и «в самом деле» у меня было достаточно времени, чтобы заметить выщербленные края перегородки из ДСП и множество стеллажей, ящиков и коробок. Заметить, что в этой конторе — на Уиллзден-Хай-роуд, над помещением химчистки — ключевую позицию занимает тележка фирмы «Декшн», в которой департамент Кантера возит своего нюё. Кантер и его сотрудники любили говорить: «О, вы знаете, это великолепный нюё, необыкновенно проницательный — мы так счастливы, что он с нами».
Знаете, что такое этот нюё? Окаменевшее тело давно скончавшегося писаки, который в процессе медитации ухитрился перейти в кристаллическое состояние. Нюё этого департамента достиг его, непрестанно вращаясь на своем рабочем кресле «Паркер Нолл» под бесконечным потоком бакстонской минеральной воды из пластиковых бутылок, которые его ученики, перевернув вверх дном, ставили сверху над местом, где он сидел. Время от времени на его склоненную голову выливали пузырьки конторского клея, в него стреляли скрепками, навешивали всевозможные ярлыки, этикетки и бирки. За долгие годы его дутая фигура разбухла до неимоверных размеров, и он стал похож на дородного Будду, покрытого канцелярскими принадлежностями. И все же его таскали в паланкине из папье-маше из одного опочившего туристического агентства в другую обанкротившуюся компанию по оптовой торговле электрическими приборами.
Надеюсь, вы заметили, что смертократы страшно гордятся своим изваянием Анубиса? Переезжая в очередное арендуемое помещение, они везут его с собой, словно старого балованного пса с дурным характером. Трогательно, не правда ли?
Живые, возможно, могли бы подумать, что костюмы разных эпох и присутствие диккенсовских клерков, играющих в нинтендо, придает этим офисам анахроничный вид. Но это не так. Живые считают себя современными и глубоко заблуждаются. «Каждый период времени, в котором я жил, для меня ничем не отличается от настоящего», — любил говорить мой второй муж, любовь была его сильной стороной. Он любил меня, или своих дочерей, или мать не больше, чем свою собаку, или сумку для гольфа, или свой пенис. «Любовь» было начертано на его сердце, когда я вырезала его еще трепещущим. Шучу.
Всю жизнь Йос вел неестественно подробные записи о Настоящем, в мельчайших деталях описывая его уход. После того, как ушел он сам, я их прочла, и, к полному моему удовлетворению, оказалось, что жизнь, подвергнутая чрезмерному анализу, не представляет большой ценности и что, хотя он якобы умер от обычного инфаркта миокарда, на самом деле он, подобно многим ему подобным — вечно инфантильным представителям верхушки среднего класса, окончившим закрытые частные школы, — вернулся в обитель на Енисейских полях, записав в местной книге постояльцев: «устал от жизни».
— О, в самом деле? — Неужели Кантер снова это повторил? Определенно, он заметил, что я смотрю на проклятого нюё, потому что добавил: — А вы не думали о том, чтобы стать нюё?
— Простите? — переспросила я, хотя прекрасно слышала вопрос.
— Освободиться посредством слуха на посмертном уровне. Вы, разумеется, знакомы с таким подходом?
— Разумеется. — Они всегда так говорят, эти коричневые костюмы, с легкостью превращая необыкновенное в банальное. — Но мне бы хотелось остановиться на новом рождении.
— Видите ли, мы располагаем богатым ассортиментом новых принципов анимации… к нам постоянно поступают предложения относительно мертворожденных детей с поражением головного мозга… — Прервав свою речь, он обратился к проходящему мимо клерку: — Мистер Дэвис? Будьте любезны, принесите папку с мертворожденными детьми…
