— Во, бля, концерт… — сказал кучерявый и сплюнул.
Полиция подъехала сразу с двух направлений: микроавтобус, три патрульные машины и несколько мотоциклистов. Вышел офицер, как две капли воды похожий на Колькиного таксиста — такой же толстый, волосатый, с каплеобразным пузом, нависающим над брючным ремнем. Он даже чесался точно так же, по-обезьяньи просовывая в промежность загнутую крюком руку. Офицер встал над поющим оранжевым цветком и что-то прорычал зычным командирским рыком. Пение усилилось. Протяжное и в то же время ритмичное, оно растекалось по шоссе и росло вверх, в небо, поднимаясь по ступенькам октавной лестницы. Мент наклонился, схватил одного из парней за шею, потряс, заорал в самое ухо… затем размахнулся и врезал оплеуху.
— Вот так… — одобрил кучерявый. — А чего? Сами виноваты.
Песня на мгновение запнулась, но тут же выправилась. Оранжевые пели, крепко сцепившись руками и взглядами, как будто черпая силы в глазах друг у друга. Мент тоже выпрямился, снова почесал в паху, поправил фуражку и махнул рукой. Полицейские высыпали из машин. Судя по форме, они были двух разных сортов: голубые и черные. Мотоциклисты в сапогах и в дорожных доспехах дополняли картину. Офицер прорычал еще что-то — видимо, последнее предупреждение.
— Уходите, дураки… сейчас ведь плохо будет… — пробормотал кучерявый техник. В его голосе почему-то не слышалось прежней уверенности.
Пение продолжалось все в том же протяжном и сильном ритме. Один из мотоциклистов вдруг резко присел прямо на покачивающуюся перед ним оранжевую спину, целясь коленями в почки. Одновременно он ухватил парня за шею и рванул на себя. Это послужило сигналом. Менты разинули пасти, устрашающе заорали и бросились в атаку. Песня посопротивлялась еще несколько секунд и смолкла, раздавленная лавиной полицейского рева. Оранжевая астра распадалась на глазах. Менты, рыча, раздирали ее на куски, били, топтали, уволакивали за обочину, в кювет.
«Я приехал сюда за Рашидом, — зачем-то напомнил сам себе Колька. — За Рашидом.»
— Ну зачем так-то? — сказал рядом с ним кучерявый и повторил уже громко, во весь голос:
— Зачем так-то? Бить-то зачем?..
Полицейский в голубой форме, представлявший в паре с другим таким же оцепление, обернулся и отыскав глазами говорившего, погрозил ему пальцем. Таксист тронул Кольку за локоть:
— Пойдем в машину. Жарко.
— А что ты мне-то грозишь, сука легавая? — закричал техник все так же, по-русски. — Я-то тут при чем? Я на вызов опаздываю! Меня три клиента ждут! Чтоб вы все сдохли с этим вашим Израилем!
Впереди трое полицейских размазывали по шоссе парня в армейской панаме. Тот упрямо продолжал выталкивать из себя слова давно уже умолкшей песни. Тогда один из ментов повернул его голову лицом вниз и принялся с силой елозить ею по асфальту. Парень поперхнулся и затих. Кровавый след был отчетливо виден даже с двадцати метров, оттуда, где стоял Колька.
— Гады! — заорал кучерявый. — Менты поганые! Наци!
Он просто не учел, что последнее слово звучит одинаково на всех языках. Полицейский из оцепления обернулся и, сделав несколько быстрых шагов, одним движением выдернул техника на уже опустевшее шоссе. Тот продолжал что-то кричать, но на этот раз уже на иврите, и поэтому Колька не понял. Наверное, объяснял, что он тут ни при чем, что вся эта заварушка, в сущности, его никак не касается, что ему срочно нужно на работу… ну, и так далее. Полицейский крикнул на подмогу второго мента; вдвоем они шустро заломали кучерявого, защелкнули на нем наручники и столкнули в кювет, к остальным.
— Цыпленок жареный… — задумчиво произнес Колька.
— Что? Пойдем!.. — таксист настойчиво дергал его за рукав. — Пойдем в машину! Сейчас откроют движение. Пойдем!
— Его не слушали, а взяли — скушали… — так же задумчиво закончил Колька.
Догоревшая сигарета обожгла ему пальцы; Колька отщелкнул окурок в сторону и пошел за таксистом. Если мерить время перекурами, то происшествие оказалось длиной ровно в одну сигарету. Не так уж и много.
Передние машины тронулись. Проезжая заляпанное кровью место, Колька испытал почти физическое неудобство. Ему даже захотелось приподняться на сиденье. Вмазанная в асфальт песня близким эхом звучала у него в голове. В кювете, охраняемые полицейскими, валялись избитые обрывки оранжевой астры. Стояла только одна девочка — та самая, похожая на Гельку. На лице у нее застыло совершенно спокойное, немного даже отрешенное выражение, какое бывает у людей, вслушивающихся в негромкую скрипичную мелодию. Она стояла неподвижно, слегка наклонив голову и перебирая оранжевую ленточку скованными за спиной руками. Колька тряхнул головой, отгоняя наваждение. Ему ли влезать в чужие проблемы? В конце концов, он приехал сюда за Рашидом.
Мартель в «Хилтоне» подавали так, как надо — в хрустальном, сильно расширяющемся книзу бокале на толстой короткой ножке. Удобно пристроив его в ладони, Берл поболтал по кругу прозрачную янтарную жидкость, вдохнул аромат коньячных паров и зажмурился от удовольствия. Отпуск так отпуск! Непривычное, надо сказать, слово. За годы своей службы Совету он ни разу даже не заикался на эту тему. Поэтому Мудрец прямо-таки глаза вытаращил, услышав его просьбу.
— Неделю, Береле? Ты просишь у меня целую неделю? Зачем тебе такая прорва времени? Можно подумать, что ты не отдыхаешь в перерывах между заданиями…
Ну не вредный ли старикан? «В перерывах между заданиями…» — надо же такое сморозить! «Можно подумать!..» Можно подумать, что это состояние сжатой до упора пружины хоть отдаленно похоже на отдых. Можно подумать, что можно назвать отдыхом эту постоянную готовность немедленно, взрывом, распрямиться, сорваться с места в любой час дня или ночи и лететь, бежать, мчаться в любую сколь угодно дальнюю дыру, по дороге лихорадочно соображая, как добраться до цели и отгоняя при этом неизбежные мысли о том, что на этот раз уцелеть не удастся — отгоняя по той простой причине, что о таких второстепенных материях, как собственная жизнь, можно позволить себе размышлять только после того, как задание выполнено. Ничего себе «отдых», ядрена шишка…
— Удивляюсь я вам, Хаим, — ответил он тогда Мудрецу. — Отчего вы не засчитываете в счет отпуска и те минуты, а течение которых мне удается поспать в процессе задания? Случается ведь и такое, что я выкраиваю часок-другой в неделю на то, чтобы тут и там прикрыть веки. Имею, представьте себе, такую непозволительную наглость.
Старик обиженно засопел.
— Вам бы все шуточки шутить, молодой человек, — сказал он, переходя на «вы». — Послушать вас, так мы только и думаем о том, как бы посильнее ущемить вашу драгоценную персону. Хотите отпуск — пожалуйста. Думаю, что и мне будет полезно отдохнуть от вас целых три дня.
— Семь дней, — поправил его Берл. — Ваш склероз определенно прогрессирует, Хаим. В неделе семь дней, а не три. И предупреждаю вас — даже не пробуйте меня разыскивать. Пейджер я отключу. Отпуск — так отпуск.
Мудрец покачал головой и уставился на Берла, блестя толстыми стеклами очков. Зрачки его метались в роговой оправе, как две сумасшедшие белки.
— Ты ведь не планируешь какую-нибудь очередную глупость, а, Береле? Если тебе нужна моя помощь, то почему бы…
— Нет-нет, спасибо, — перебил старика Берл. — Ничего особенного. Да не сходите вы с ума, Хаим, ничего со мной не случится. Скорее всего, мне и из Страны выезжать не придется. Так, личные дела местного значения…
Мудрец снова покачал головой. Вообще говоря, его сомнения можно было понять — обычно у Берла никаких «личных дел» не имелось. Тем более, таких, которые требовали бы недельного отпуска. Но и отказать своему безотказному сотруднику старик не мог. И вот, пожалуйста, факт налицо! Берл с наслаждением отхлебнул крохотный глоток и языком размазал коньяк по небу. Мм-м… И вот он сидит здесь, в лобби «Хилтона», потягивает «мартель» из правильного бокала, а пейджер не только отключен, но и надежно заперт дома в нижнем ящике стола. Что и говорить, настоящий отпуск!
Самое же ценное заключалось в том, что ему предстояло провести таким образом целую неделю, семь дней без малого. И не просто провести, но отдать, наконец, должок, исполнить обещание, данное им странному парню по имени Колька Еремеев. Бог свидетель, это было нелегко. Проще сыскать иголку в стоге сена, чем следы девушки, вывезенной четырнадцать лет назад из Волгограда в Боснию торговцами живым товаром. Сначала Берл искал именно ее, Гелю. Задача осложнялась еще и тем, что его собственный отдел имел дело исключительно с террористами, а криминалом занималась смежная группа. Спасибо Мудрецу — помог, замолвил словечко. Несколько месяцев поиска по всей Европе не дали никакого результата, и тогда Берл сделал то, с чего следовало начинать: переключился на поиски торговца, умыкнувшего Колькину невесту.
