Он обратил внимание на совершенно одинаковых близняшек — китаянок или кореянок, которым на вид можно было дать лет по восемь. У обеих мальчишеские стрижки «под грибок», обе одеты в одинаковые коричневые платьица с длинными широкими юбками. Он представил, что они совсем недавно приехали в страну, и даже слегка разнервничался при мысли о том, как неловко они должны себя чувствовать в своих нарядах, вышедших из моды. Одна из девочек помахала ручкой кому-то, кто шел сзади. Он перевел взгляд на зеркальце заднего обзора. По тротуару к фургончику неспешно ковыляла пожилая кривоногая женщина.
Когда он снова посмотрел в окно, обзор ему загородил высокий азиатский паренек, стоявший у переднего брызговика фургончика. «Отвали», — мысленно приказал ему Рон. Как будто услышав его пожелание, мальчик оглянулся, скосил глаз на Рона, прочел надпись на фургончике и даже тихо произнес вслух написанные там слова: «Рон. Ремонт электробытовых приборов».
Рон пониже склонил голову над справочником.
— Рэчел, — крикнул мальчик, — я уже ухожу!
Рэчел? По лужайке бежала худенькая девочка с волосами цвета соломы. Она явно была мулаткой — смесь белой и черной крови. Раньше он ее никогда не видел.
— Я забыла кое-что рассказать Люке, — бросила она мальчику, добежав до тротуара.
У нее были невероятно большие голубые глаза.
— А где он? — спросил паренек.
— Не знаю. — Она почесала шейку и при этом чуть задрала подбородок, линия которого поражала совершенством формы. — Мне казалось, он идет сразу за мной.
Смуглая кожа девочки была со странным рыжеватым оттенком, волосы золотисто-желтого цвета стянуты в конский хвостик, свисавший тоненькими маленькими завитушками, чем-то напоминавшими пружинки старых шариковых ручек. На ней были лиловые джинсы и сиреневая футболочка с коротким рукавом, на груди серебряными буквами сияла надпись: «Суперзвезда».
Девочка бросила внимательный взгляд сначала в одну сторону улицы, потом в другую, и на какой-то момент ее глаза задержались на лице Рона. В тот самый миг его охватило какое-то мрачное, мутное, утробное чувство.
— Он, наверное, уже не придет, — сказал мальчик.
Потом они вдвоем ушли.
Рон очнулся от нахлынувшей на него оторопи, включил двигатель, но тронулся за детьми лишь тогда, когда они свернули на другую улицу. Держался он далеко позади и ехал очень медленно.
На улицу Парламент фургончик выехал как раз вовремя, чтобы Рон заметил, как дети вошли в магазинчик видеофильмов. Может быть, ему туда подъехать и поставить машину у входа? Нет, это слишком рискованно, мальчик может узнать фургончик.
Он поехал дальше.
В тот вечер, как и было задумано, пришла Нэнси и приготовила ужин: запеченные ребрышки с жареной картошкой и баклажаны в коричневом тростниковом сахаре. Она называла такой ужин фирменным блюдом номер пять, потому что под этим номером он был вписан в меню «Домашнего ресторана Фрэнка», где она работала официанткой. Рон попросил добавку, а потом съел еще огромную порцию шоколадного мороженого. Аппетит у него всегда был отменный, и он не имел привычки говорить с набитым ртом, поэтому Нэнси пришлось терпеливо ждать, пока трапеза будет закончена.
— У тебя сегодня что-то стряслось? — спросила она, когда он доел.
«Да, — ответил он сам себе, — что-то стряслось. Я влюбился».
Лишь подумав так, он понял: это правда, и его будто волна ужаса окатила. Он поднял коробочку от мороженого, чтобы посмотреть, осталось ли там что-нибудь еще. Нет — ничего. Тогда он аккуратно положил в нее ложечку и сказал:
— Помнишь, я говорил тебе как-то о том парне из Кентукки? Это он интересовался моим «вестингаузом».
Так оно и было в действительности. Тот малый ему позвонил, едва Рон вернулся в мастерскую.
Нэнси слегка расслабилась:
— Правда? Он предложил хорошие деньги?
— Очень хорошие.
— Это о каком «вестингаузе» он говорил? Я что-то подзабыла…
— «Вестингауз» у меня один.
— Ах да, теперь вспомнила. — Она стряхнула пепел себе на грязную тарелку. — Точно, это же тот пылесос, который называется «Я люблю Люси»!
— «Тэнк клинер» 1952 года, — поправил он. Его раздражало, когда она давала его пылесосам дурацкие прозвища.
— Забыла тебе сказать, что как раз на прошлой неделе я смотрела у Энджи ту самую серию. Бедная Люси, она повсюду таскала с собой этот пылесос, шланг висел у нее на шее, и никто не хотел его у нее покупать. Она, сдается мне, тогда понятия не имела, сколько эта штука будет стоить через пятьдесят лет.
— Надеюсь, ты ничего не стала говорить об этом Энджи? — спросил он.
— О чем?
— О том, сколько он теперь стоит.
Энджи держала маникюрный салон, оказывавший на дому услуги проституткам и мамашам, жившим на пособие, все приятели которых, видимо, отсидели свой срок в тюрьме в Кингстоне.
— Нет, конечно, — ответила Нэнси, наморщив лоб. — Зачем мне было ей об этом говорить? Значит, ты решил продать его этому малому?
— Я еще ничего не решил.
Рон смотрел, как она убирает со стола. Когда они впервые встретились, Нэнси на одной только левой руке могла разнести шесть тарелок. Но где-то с год назад у нее что-то неладное стало твориться с правой ногой — постоянно мучили какие-то судороги, и теперь, конечно, по шесть тарелок зараз ей уже не осилить. Все сестры Нэнси (а их у нее была уйма, и большинство жили в Тимминсе[9]), видимо, тоже страдали судорогами, но Нэнси какое-то время баловалась сильнодействующими наркотиками, а один из ее старых приятелей как-то двинул ей с такой силой, что она отключилась, и Рон считал, что у нее после этого не все в порядке с нервной системой. К счастью, на работе шеф на нее не жаловался, потому что с клиентами она всегда была весела и дружелюбна. Такой подход к клиентам еще никому вреда не приносил. Нэнси была одного с Роном возраста — ей исполнилось тридцать семь лет, — но издали вполне можно было дать семнадцать.
— Я тебе говорила, что Фрэнк переделывает меню? — спросила она. — Помнишь? Чтоб сделать его привлекательнее для детей.
Мысли Рона были целиком поглощены той девочкой — Рэчел. Сердце билось так гулко и надсадно, что, казалось, ему жали ребра.
— Спущусь-ка я вниз, проверю «вестингауз», — сказал он, вставая.
— Тогда я пошла в ванную, — произнесла Нэнси с чуть заметной застенчивой улыбкой, которая показалась ему неуместной и даже в чем-то похотливой, поскольку Нэнси не имела ничего общего с тем чистым и нежным образом, что он пытался удержать в памяти.
Дом у него был двухэтажный. На первом этаже со стороны фасада располагалась мастерская, за которой находилась кухня, а на втором — гостиная, спальни и ванная. В подвале, в закрытом помещении под гаражом, он хранил свои коллекционные пылесосы.
Проходя через мастерскую, Рон почувствовал неодолимое желание тут же сесть в фургончик и поехать на улицу, где стояла школа Рэчел, хоть прекрасно понимал, что увидеть ее там был один шанс из тысячи. Голова его кружилась, все тело покрылось потом. На грани паники он открыл дверь в подвал и тяжело затопал по ступеням, роясь в кармане в поисках ключа.
Все его пылесосы были в идеальном состоянии: хромированные части отполированы, моторы и щетки как новые, и даже пылесборники настоящие. Но именно «вестингауз» с корпусом, напоминающим дирижабль, был ему особенно дорог.
Склонившись над ним, Рон с горечью подумал о том, что, может быть, ему придется расстаться со своим сокровищем.
Ну нет, подумал он спустя некоторое время, продать его он просто не может. Дела шли ни шатко ни валко, особенно в том, что касалось домашней техники — цены на работу и запчасти так подскочили, что проще было покупать новые телевизоры, видеомагнитофоны и лазерные проигрыватели. Но он как-нибудь перекрутится. К продаже «вестингауза тэнк клинера» нужно морально подготовиться, а пока он не находил в себе сил смириться с этой потерей.
Поднявшись наверх, он взял бутылку виски «Сигрэм», к которой не притрагивался, наверное, лет пять. Она была наполовину полна. Рон плеснул себе двойную порцию. Если чем-то надо жертвовать, так уж лучше этим. Наверху в ванной Нэнси напевала «Желтую птичку»[10]. Он уже слышал, как она наигрывала эту мелодию на банджо (мать оставила ей в наследство свой старый инструмент), но в его присутствии она пела так тихо, что звуки банджо заглушали голос.
С минуту Рон стоял не двигаясь. Пела Нэнси совсем неплохо. Он подумал о том, что человек она хороший… ума бы ей еще немножко вложить, но в жизни не это главное. В жизни ей больше всего хотелось, чтобы они поженились и вместе жили в этом вот доме. С ним — толстяком, ремонтирующим бытовые электроприборы, в этом вот доме — развалюхе из красного кирпича, стоявшей в промышленной зоне рядом с гаражами, где стучат молотками жестянщики и поварята лепят бутерброды для забегаловок. Не понимай он отчетливо, как мало мог ей предложить — гораздо меньше того, на что она могла рассчитывать, — ему бы это польстило. И его совсем не радовало, что она видела причину нежелания жениться на ней в том, что у нее была удалена матка. Хотя это обстоятельство и составляло тот аргумент, который нечем было крыть.
