— Зря мы не захватили с собой эти чертовы карты.
Мэри поднялась на несколько ступенек к парадной двери и принялась читать листовки.
— А женщины здесь настроены куда решительнее, — сказала она через плечо, — и лучше организованы.
Колин сделал шаг назад, чтобы сравнить две улицы. Обе длинные, прямые, лишь где-то вдали они постепенно заворачивали, уводя в разные стороны.
— У них куда больше оснований бороться за свои права, — сказал он. — Мы ведь уже здесь были, случайно не помнишь, куда мы пошли дальше?
Мэри с трудом пыталась перевести довольно длинную прокламацию.
— А? Куда? — спросил Колин, едва заметно повысив голос.
Мэри, нахмурившись, водила пальцем вдоль напечатанных жирным шрифтом строчек, а когда добралась до конца, издала торжествующий возглас. Она обернулась и улыбнулась Колину.
— Они требуют, чтобы осужденных за изнасилование кастрировали!
Он сдвинулся немного в сторону, чтобы получше рассмотреть ту улицу, что справа.
— А за кражу отрубать руки? Слушай, я уверен, что мы уже проходили мимо вон того питьевого фонтанчика, по пути в тот самый бар.
Мэри повернулась к плакатам спиной.
— Нет. Это чисто тактический ход. Для того чтобы заставить людей воспринимать изнасилование всерьез, как настоящее преступление.
Колин снова сделал шаг в сторону и стоял, уверенно расставив ноги и глядя на ту улицу, что слева. На ней тоже был фонтанчик для питья.
— Это хороший способ, — раздраженно откликнулся он, — сделать так, чтобы люди не воспринимали всерьез самих феминисток.
Мэри скрестила на груди руки, постояла немного, а потом медленно пошла по улице, уводящей направо. Шагу нее был все тот же, неторопливый и аккуратный.
— Виселицу люди воспринимают достаточно серьезно, — сказала она. — Жизнь за жизнь.
Колин беспокойно посмотрел ей вслед.
— Мэри, погоди, — окликнул он ее. — Ты уверена, что нам туда?
Она кивнула, не оборачиваясь. Вдалеке, выхваченная на секунду из мглы светом уличного фонаря, мелькнула одинокая человеческая фигура, движущаяся им навстречу. Колина это почему-то успокоило, и он догнал Мэри.
Эта улица тоже была достаточно богатая, но магазины здесь стояли тесно и торговали эксклюзивным товаром: можно было подумать, что каждый открыли специально для того, чтобы продать одну-единственную вещь: в одном — пейзаж, забранный в золотую раму и откровенно нуждающийся в реставрации, в другом — туфлю ручной работы, чуть дальше — водруженную на бархатный пьедестал одинокую линзу для фотоаппарата. Питьевой фонтанчик, в отличие от большинства других в этом городе, действительно работал. Пользовались им не первую сотню лет, и ступенька из темного камня, на которой он стоял, была окатана и отполирована по краю, так же как и край большой каменной чаши. Мэри подставила лицо под потускневший медный кран и стала пить.
— А у воды здесь, — сказала она в паузе между глотками, — привкус рыбы.
Колин смотрел вперед, ждал, когда под фонарем в очередной раз возникнет приближающаяся человеческая фигура. Но так ничего и не дождался, кроме едва различимого быстрого движения вдалеке, в дверном проеме: это могла оказаться и кошка.
В последний раз они ели двенадцать часов назад, купив тарелку мелкой жареной рыбы, одну на двоих. Колин взял Мэри за руку.
— Ты не помнишь, он продает что-нибудь кроме хот-догов?
— Шоколад? Орешки?
Они пошли быстрее, и шаги их звонко и слитно резонировали от мостовой, так, словно шел один человек.
— Одна из гастрономических столиц мира, — сказал Колин, — а мы идем за две мили, чтобы купить хот-доги.
— Мы же в отпуске, — напомнила ему Мэри, — ты что, забыл?
Он шлепнул себя свободной рукой по лбу:
— Ну да, конечно. Разве можно размениваться на такие мелочи, как голод и жажда? Мы же отдыхаем.
Они разняли руки, и Колин начал на ходу что-то напевать себе под нос. Улица сузилась, и вместо магазинов по обеим сторонам теперь тянулись высокие темные стены, прорезанные через неравные интервалы глубокими нишами дверных проемов и окнами, маленькими и квадратными, расположенными высоко от земли и зарешеченными крест-накрест.
— Это стекольный завод, — сказала Мэри, довольная тем, что узнала это место. — Мы пытались сюда попасть в самый первый день.
Они замедлили шаг, но не остановились.
Колин заметил:
— Должно быть, мы зашли с какой-то другой стороны, потому что здесь я ни разу не был.
— Возле одной из этих дверей была очередь, мы стояли и ждали.
Колин развернулся к ней, недоуменно и раздраженно.
— Нив какой это было не в первый день, — заявил он, почему-то повысив голос. — Ты все перепутала. Мы увидели эту очередь и решили, что лучше пойдем на пляж, а на пляже мы в первый раз оказались на третий день.
Колин остановился, чтобы все это сказать, но Мэри пошла дальше. Он догнал ее, чуть не вприпрыжку.
— Может, и на третий, — голос у нее был такой, как будто она говорила сама с собой, — но были мы именно здесь.
Она указала на дверной проем в нескольких шагах впереди, и, словно по мановению волшебной палочки, приземистая фигура сделала шаг из темноты в круг фонарного света и перегородила им дорогу.
— А теперь посмотри, что ты наделала, — пошутил Колин, и Мэри рассмеялась.
Мужчина тоже засмеялся и протянул руку.
— Вы туристы? — спросил он по-английски, как будто даже немного смущаясь тем, насколько отточенное у него произношение, а потом расплылся в улыбке и сам ответил на свой вопрос: — Ну да, конечно, а кто же вы еще.
Мэри остановилась прямо перед ним и сказала:
— Мы просто ищем место, где можно перекусить.
Колин тем временем пытался протиснуться мимо мужчины.
— Мы не обязаны давать объяснения, — быстро сказал он Мэри.
Он еще не успел договорить эту фразу до конца, как мужчина сердечнейшим образом взял его за руку и тут же протянул другую, чтобы подхватить Мэри под локоть. Она скрестила руки на груди и улыбнулась.
— Да ведь ночь на дворе, — сказал мужчина. — В той стороне вы ничего не найдете, но, если мы пойдем в эту сторону, я покажу вам одно местечко, совершенно замечательное местечко.
Он осклабился и кивнул в том направлении, откуда они пришли.
Ростом он был ниже Колина, но руки — необычайно длинные и мускулистые. Ладони тоже были большие, покрытые по тыльной стороне спутанными волосами. На нем была облегающая, по фигуре, черная рубашка из какого-то искусственного полупрозрачного материала, расстегнутая чуть не до пояса аккуратным латинским V. На шее цепочка с золотым кулоном в виде бритвенного лезвия, который — немного наискось — покоился на подложке из густой курчавой шерсти. Через плечо у него висел фотоаппарат. По узкой улочке пополз приторный запах лосьона.
— Послушайте, — сказал Колин, пытаясь убрать с локтя чужую руку так, чтобы это не выглядело откровенной грубостью, — мы знаем, что там есть где перекусить.
Хватка была не сильная, но настойчивая: два пальца, большой и средний, кольцом вокруг запястья Колина.
Мужчина набрал полную грудь воздуха и, казалось, стал выше сразу на пару дюймов.
— Все закрыто, — звучно возгласил он. — Даже киоск с хот-догами.
Он посмотрел на Мэри и подмигнул ей:
— Меня зовут Роберт.
Мэри стряхнула его руку; Роберт начал подталкивать их в нужную сторону.
— Прошу вас, — настаивал он, — вам наверняка там понравится.
Колин сказал:
— Знаете что, уберите-ка руки и от меня тоже.
Но Роберт извиняющимся тоном пытался объясниться с Мэри:
— Я просто хочу помочь. Я могу показать вам очень хорошее заведение.
Они снова тронулись с места.
— Нас не нужно силой тащить к хорошей еде, — сказала Мэри, и Роберт кивнул.
И дотронулся до лба:
— Я… я…
— Погодите минуту, — перебил его Колин.
— …всегда рад возможности поупражняться в английском. Может быть, иногда чересчур. Когда-то я говорил по-английски совершенно свободно. Сюда, прошу вас.
Мэри уже сделала несколько шагов. Роберт и Колин пошли следом.
— Мэри, — окликнул ее Колин.
— Английский, — сказал Роберт, — такой красивый язык, полный недоразумений.
Мэри улыбнулась через плечо. Они опять вышли к большому особняку на развилке двух улиц. Колин остановился и рывком высвободил руку.
— Прошу прошения, — сказал Роберт.
Мэри тоже остановилась и снова принялась изучать листовки. Роберт проследил за ее взглядом: она смотрела на грубо намалеванный красной краской по трафарету кулак, заключенный в эмблему, которой орнитологи обозначают самку птицы. Тон у него снова сделался извиняющимся, складывалось такое впечатление, что он готов принять на себя ответственность за каждое слово, которое они прочтут на этой стене.
