Как-то у меня в школе была подруга. Чатем Кларк стала единственной, кому я рассказала о маме, о том, что собираюсь ее найти. Чатем жила с тетей, потому что ее мама оказалась наркоманкой и теперь сидела в тюрьме, а отца она никогда не знала.
— Как благородно, — сказала мне Чатем, — что ты так хочешь увидеть свою маму.
Когда я попросила объяснить, что она имела в виду, подружка рассказала, что однажды тетя возила ее в тюрьму, где мама отбывала наказание. Она нарядила племянницу в отделанную рюшами юбку, а туфли ее блестели так, что напоминали черные зеркала. Но мама оказалась серой и безжизненной, глаза ее были мертвыми, а зубы — гнилыми из-за наркотиков, и Чатем призналась, что, хотя мама и сказала, будто жалеет, что не может обнять дочь, сама девочка была несказанно рада, что их в комнате свиданий разделяла стеклянная стена. Больше она туда не ездила.
Чатем оказалась полезной во многих смыслах — например, она повела меня в магазин, чтобы купить мне первый бюстгальтер, потому что бабушка даже не подумала о том, что нужно прикрывать несуществующую грудь, но Чатем утверждала, что ни одна девочка старше десяти, которой приходится переодеваться в школьной раздевалке, не может ходить без бюстгальтера. Она на английском передавала мне записочки, грубые карикатуры на нашу учительницу, которая слишком активно пользовалась кремом для автозагара, а еще от нее воняло кошатиной. Она брала меня под руку, когда мы прогуливались по коридору, и любой исследователь дикой природы скажет вам, что, когда речь идет о выживании во враждебной среде, двоим выжить неизмеримо легче, чем одному.
Однажды Чатем перестала ходить в школу. Когда я позвонила ей, никто не снял трубку. Я на велосипеде отправилась к ней домой и увидела знак «Продается». Я не верила, что она уедет, не простившись, особенно зная, как меня встревожило неожиданное исчезновение мамы, но прошла неделя, вторая, и становилось все сложнее находить ей оправдания. Когда я перестала делать домашние задания и провалила пару контрольных (что было совершенно на меня не похоже), меня вызвали в кабинет к школьному психологу. Мисс Шугармэн было сто лет в обед, и в кабинете у нее были игрушки: насколько я поняла, чтобы дети, которые боялись вслух произнести слово «влагалище», могли на кукле показать, где к ним прикасались. Как бы там ни было, я не рассчитывала, что мисс Шугармэн сможет мне помочь выбраться из кокона, что уж говорить о разрушенной дружбе. Когда она спросила, что, по-моему, случилось с Чатем, я ответила, что полагаю, будто ее похитили. А меня БРОСИЛИ.
И уже не в первый раз.
Больше мисс Шугармэн меня к себе в кабинет не вызывала, и если раньше меня считали в школе странной, то теперь я стала совершеннейшим изгоем.
Бабушка была удивлена неожиданным исчезновением Чатем.
— И тебя не предупредила? — поинтересовалась она за обедом. — Так с друзьями не поступают.
Я не знала, как ей объяснить, что, хотя все это время Чатем вроде бы была моей подругой по несчастью, я подспудно ожидала чего-то подобного. Когда тебя бросают один раз, ожидаешь, что это случится снова. В конечном итоге ты перестаешь близко подпускать к себе людей, привязываться к кому-то, чтобы потом, когда они выпадут из твоего мира, даже не заметить этого. Для тринадцатилетней девочки это невероятно грустно — только представьте, что это значит! — понять, что твое спасение в твоих же руках.
Возможно, я не в силах изменить будущее, но абсолютно уверена, что буду пытаться разобраться в своем прошлом. Поэтому у меня сложился утренний ритуал. Кто-то по утрам пьет кофе и читает газету, кто-то проверяет страничку в «Фейсбуке», кто-то выпрямляет утюжком волосы и делает сотню приседаний. Что же касается меня, то я одеваюсь и иду к компьютеру. Я много времени брожу в Интернете, чаще всего на сайте NamUs.gov — официальный сайт Министерства юстиции, занимающийся пропавшими и неопознанными людьми. Быстро просматриваю базу «Неопознанные лица», удостоверяюсь, что ни один патологоанатом не добавил информацию о погибшей неопознанной женщине. Потом я проверяю базу «Невостребованные лица», пробегаю добавления к списку тех, кто умер, но так и не был востребован ближайшими родственниками. В конце я загружаю базу «Пропавшие без вести» и открываю страничку мамы.
Статус: Пропавшая без вести
Имя: Элис
Девичья фамилия: Кингстон
Фамилия по мужу: Меткаф
Прозвище/вымышленное имя: Нет
Когда видели в последний раз: 16 июля 2004 года, 23:45
Возраст на время исчезновения: 36
Возраст на настоящий момент: 46
Раса: Белая
Пол: Женский
Рост: 1 м 65 см
Вес: 56,5 кг
Город: Бун, штат Нью-Гемпшир
Обстоятельства исчезновения: Элис Меткаф — натуралист и исследователь в слоновьем заповеднике в Новой Англии. Около 22:00 16 июля 2004 года она была обнаружена без сознания в двух километрах от тела смотрительницы заповедника. Женщину затоптал слон. Приблизительно в 23:00 Элис пришла в себя в больнице «Мерси Юнайтед» в Бун-Хайтс. Последней ее видела в 23:15 медсестра, которая проверяла состояние ее здоровья.
В сведениях никаких изменений. Мне ли не знать, ведь именно я их вносила.
Есть еще одна страничка, где указан мамин цвет волос (рыжий) и цвет глаз (зеленый), наличие шрамов, татуировок, протезов, которые могли бы помочь ее опознать (отсутствуют). Далее нужно указать перечень вещей, которые были на ней в момент исчезновения, но эта страница пуста, потому что я не знаю, что писать. Потом следует пустая страничка, где указывается предполагаемый способ передвижения, еще одна, где нужно указать данные из зубной карты, и следующая — для ДНК. Имеется и фотография мамы, я отсканировала снимок, который бабушка не успела спрятать на чердак: крупным планом мама, которая держит на руках меня, а сзади нас маячит слониха Мора.
Далее следует страница с полицейской контактной информацией. Один из тех, к кому нужно обращаться, Донни Бойлан, вышел в отставку, переехал во Флориду и сейчас страдает болезнью Альцгеймера (удивительно, что можно узнать благодаря поисковой системе «Гугл»). Второй — Верджил Стэнхоуп. В последний раз о нем упоминалось в полицейском бюллетене: на церемонии 13 октября 2004 года его повысили до детектива. Благодаря цифровому поисковику мне известно, что он больше не служит в полиции Буна. Далее его следы на земле теряются.
И это не такое уж редкое явление, как вам кажется.
Исчезают целыми семьями, хотя в гостиной орет телевизор, на плите кипит чайник, на полу разбросаны игрушки; а есть семьи, чьи грузовики обнаруживают на пустых стоянках или на дне местных водоемов, однако никаких следов хозяев. Исчезают девочки-старшеклассницы, после того как написали номер своего телефона незнакомому мужчине на салфетке в баре. Есть старики, которые отправились в лес, и больше их никто не видел. А еще младенцы, которых целуют на ночь, а к утру они исчезают из своих кроваток. И матери семейства, которые составили список покупок, сели в машину, но так и не вернулись домой после похода по магазинам.
— Дженна! — прерывает мои размышления бабушкин голос. — У меня не ресторан!
Я закрываю компьютер и выбегаю из спальни. Подумав, я лезу в ящик с бельем и достаю из его недр тонкий голубой шарф. Он совершенно не подходит к моим джинсовым шортам и футболке, но я все равно обвязываю его вокруг шеи, бегу вниз и плюхаюсь на один из стульев.
— Мне больше делать нечего, как только ждать тебя с тарелкой наготове, — ворчит бабушка, стоя ко мне спиной и переворачивая на сковороде блины.
Моя бабушка совершенно не похожа на бабушек, которых показывают по телевизору, — на добродушную седовласую старушку. Она работает контролером-инспектором паркоматов в местной парковочной службе, и я по пальцам могу пересчитать случаи, когда она улыбалась.
Жаль, что я не могу поговорить с ней о маме. Я имею в виду, что она помнит то, чего не знаю я, — потому что прожила с мамой целых восемнадцать лет, в то время как я только три. Как бы я хотела иметь бабушку, которая показывала бы мне в детстве фотографии бесследно исчезнувшей мамочки или пекла бы в день ее рождения торт, а не заставляла меня прятать чувства в глубине маленькой коробочки.
Не поймите меня превратно — бабушку я люблю. Она приходит в школу послушать, как я пою в хоре, готовит мне вегетарианскую еду, хотя сама любит мясо, позволяет смотреть фильмы с ограничением «Детям до 18 лет только в присутствии родителей», потому что (по ее словам) там не показывают ничего такого, чего бы я не видела и не слышала в школьных коридорах. Бабушку я люблю. Просто она не мама.
