— Сопливый щенок! — раздался другой голос, вызвавший у кого-то истерический хохот.
И я начал читать сначала. Я видел, что другие поступали так же. И подумал: «Ну а чего я, собственно, боюсь? Это просто полупьяная компания в полупустом маленьком дворике в Ведадо, это просто пригоршня слов…» И наконец голос прорезался. Он не был уверенным, не был звучным, но он, во всяком случае, присутствовал и приносил пользу до тех пор, пока я не дочитал свое стихотворение и не опустился на стул, подставленный каким-то сердобольным слушателем. Мне даже аплодировали. Так что меня как минимум расслышали. А потом погасло электричество, и этим была поставлена ироничная точка.
В возникшем хаосе звучал смех. Следующему участнику не повезло: ему пришлось читать в темноте. Еще один кривляка. А затем, когда разноцветные лампочки снова вспыхнули, один из судей вышел вперед и поблагодарил всех за участие в первом туре. А теперь, объяснил он, конкурсанты получают задание сочинить стихотворение, и для разнообразия — для желанного разнообразия, — добавил он со смешком, не о героических сражениях народа, но совершенно на другую тему: о любви. У всех участников был час для написания нового стихотворения о «сладости первой встречи». Чтобы никто не мухлевал и не получил больше времени, чем другие, судья обещал сам собрать выполненные задания по истечении часа.
Меня парализовало. Я прихватил с собой несколько стихотворений для чтения, но никто не предупреждал меня о необходимости сочинять на месте. Теперь я определенно проиграл. Я направился к бару, мечтая об утешительном пиве. «Сладость первой встречи»… Это состоится без меня. Мне надо было тихо и осторожно выскользнуть оттуда, допив кружку. Достаточно издевательских выкриков для одного вечера.
Но тут снова появилась она, девушка, которой я испачкал туфли.
— А из-за чего, спрашивается, ты так нервничал? Ты же читал лучше всех, — сказала она.
— Что ты говоришь? А, нет, нет, это было ужасно.
— Да что с тобой? Мне понравилось: понравилось твое стихотворение, и твой голос, и то, как ты читал. Это было так трогательно. И не только я так считаю.
— Ты серьезно? — спросил я и посмотрел ей в глаза.
— Конечно, — ответила она. В ее карих с зелеными искрами глазах не было никакого лицемерия. И разве они не блестели?
Я посмотрел на ее губы, мягкие, полные. Мне такие нравятся. При других обстоятельствах я не отказался бы ее поцеловать. Но сейчас мне было стыдно, может быть, уже не так стыдно после того, как она заверила меня, что я читал хорошо, но все еще стыдно оттого, что я собирался сбежать.
— А как происходит работа над стихотворением? — спросила она. — Наверно, мне надо оставить тебя в покое, чтобы ты писал.
— Ничего не выйдет, — сказал я. — Я так не могу… прямо с ходу. Получится чушь.
— И это сейчас, когда я уже начала было думать, что ты все-таки большой поэт… ты хочешь меня разочаровать? Просто напиши что-нибудь. Обещаю хлопать тебе в любом случае.
Просто напиши что-нибудь… Имела ли она хоть малейшее представление о том, как я потел над своими текстами? С какой болью слова появлялись на свет?
— Рауль… — Она произнесла мое имя слишком четко, почти дразня. — Раууууль. Мне нравится твое имя, Раууууль. А ты не мог бы написать что-нибудь для меня? На, возьми мою ручку. Это счастливая ручка. Просто поверь в то, что это счастливая ручка.
Счастливая ручка была шариковой ручкой из голубой пластмассы со стальным ободком. Она слегка треснула, у Хуаны вообще многие вещи были потрескавшимися.
— Обещай, что вернешь ее мне, — сказала она.
— Ты получишь ее обратно.
— Хорошо. Тогда я оставлю тебя в покое. Удачи.
Она улыбнулась и ушла. Я смотрел ей вслед, пока она не растворилась среди людей в саду.
Потом я начал писать. Внезапно стал строчить в бешеном темпе; стихотворение лежало передо мной, слова лежали прямо передо мной. Сладость первой встречи… но первая встреча вовсе не была такой уж сладкой, так ведь? Я ощутил острый горький вкус, горечь первой встречи. Так и должно быть. Я описал носки ее туфель, как я упал на колени… как она улыбнулась и вытерла мне подбородок. Я посмотрел наверх, на бугенвиллеи, ощутил дуновение ветерка и описал его. Я поднял взгляд еще выше и увидел, как выглядывает луна, большой бледный цитрус, и впихнул в свое стихотворение и ее. Я почувствовал себя всесильным, словно мои мысли и слова могли прикоснуться к луне и достать ее с неба. И вот она лежит у меня на ладони, как апельсин с пятнышками, и с нее можно снять кожуру, закручивая ее в длинные красивые строчки текста. Это было совершенно новое чувство. Надтреснутая счастливая ручка танцевала. Задолго до того, как смолкла музыка и конферансье прокричал: «Время вышло!», я закончил.
У меня не получилось великолепного стихотворения. Но оно было написано с юмором, оно было неожиданным, и, самое важное, это было первое стихотворение, написанное мной для одной из сестер Эррера. Со временем их стало много.
Я выиграл конкурс.
На самом деле я знал это, уже когда стоял на сцене и читал, когда удивился первым двум рассмеявшимся слушателям, когда вслед за ними засмеялись другие, когда меня накрыла волна аплодисментов, которые были не просто проявлением вежливости. Я так хотел найти ее взгляд среди публики, но не осмелился из опасения потеряться в толпе. Но я все равно ощущал ее взгляд и чувствовал, что она улыбалась. Я уселся на один из стульев недалеко от сцены, а люди все еще хлопали. Я был уверен в себе и спокоен.
Но когда конферансье вызвал меня на сцену как победителя, самоуверенность куда-то улетучилась, и я искренне удивился. Поднимаясь к нему на своих негнущихся ногах, я запнулся и чуть не упал — вот он, старый добрый увалень Рауль.
Приз состоял из целой бутылки рома и обещания опубликовать мои стихи. К последнему я отнесся скептически, но ром был настоящим.
— Но сначала скажи, — говорил конферансье, — что тебя вдохновило?
— Девушка, которая находится здесь, — ответил я.
— Великолепно. А как ее зовут?
Должно быть, я покраснел:
— Вообще-то я не знаю.
— Не мог бы ты пригласить ее на сцену, чтобы мы все с ней познакомились?
— Нет, не думаю… Уверен, что она ушла.
Хотя я совсем не был уверен. И вдруг я увидел
Хуану. Она стояла вдалеке и гримасничала, всем своим телом давая мне понять, что абсолютно не хочет подниматься к нам и становиться знаменитой. В этот момент я вспомнил, как она дразнила меня, и подумал, что теперь мы могли бы сыграть в эту игру вместе.
— Впрочем, нет, вон она стоит, — я указал на Хуану.
Теперь уже ее протесты не могли помочь. Публика начала аплодировать в такт, Хуана прокричала «Нет, нет!», но это только убедило всех в том, что речь шла именно о ней, и я увидел, как кто-то подтолкнул ее в спину.
— А вот и она, прекрасная и неизвестная муза Ведадо! — воскликнул конферансье. — Все ли в порядке с вашей обувью?
Публика ликовала. Хуана бросила на меня ледяной взгляд. Но поднялась на сцену.
Хуане пришлось назвать свое имя, рассказать, что она думает о стихотворении, а потом конферансье спросил, не хотим ли мы поцеловаться. Об этом не может быть и речи, сказала она, но мы тем не менее поцеловались. И за мгновение до того, как ее губы коснулись моих быстрым неуклюжим движением, она прошептала:
— Хуже поступить со мной было невозможно.
— Мне жаль, — проговорил я, но ни о чем не жалел. И протянул ей голубую ручку.
— Оставь ее себе, — сказала Хуана. — Она приносит удачу тебе.
Мы посидели за столиком, но у нас нашлось немного тем для разговора. Я открыл бутылку рома и налил рюмку Хуане, но у нее не было настроения пить, да и у меня тоже. Мы стеснялись друг друга; быстрый взгляд — и оба разразились хохотом. Переживания этого вечера были отчасти приятные, но в основном мучительные.
Луис Риберо подошел и поздравил меня с победой. Со словами: «Победил лучший». С его стороны это было великодушно, и я предложил ему стаканчик. Постепенно до меня дошло, что его больше интересовала Хуана, но в этот вечер победителем был я, и слащавые комплименты Риберо не трогали ее. Она сказала: «Боже ты мой!» — и улыбнулась, когда он наконец удалился.
Мы с Хуаной пошли домой вместе. Нам было по пути, но Хуана жила совсем близко, и, не желая расставаться, мы свернули к набережной Малекон. Тот вечер был теплым, но со стороны Флоридского пролива дул прохладный ветер и доносился чудесный свежий запах моря. Помню, что этот запах вызвал у меня чувство голода.
На нее он так не подействовал.
— Я люблю море, — сказала Хуана. — Оно такое огромное, и мы практически не знаем, что в нем творится там, на глубине. Я слышу, что волны словно пытаются мне что-то рассказать, но не понимаю, что они говорят. И это заставляет меня думать, что, может быть, боги и богини все-таки существуют.
