— Но малыш же уже никакой!
— Нет, нет! — обрадовался Чарли. — Я хочу поехать в ресторан, я тоже!
— То есть решено, — отрезал Джонатан. — Поверни на Третью улицу, — приказал он, вытирая рукавом конденсат на лобовом стекле.
Но старая «Рено 4» не любила сворачивать со своего маршрута. Ее узких шин не хватало для хорошего сцепления, и внезапное изменение направления движения чуть не спровоцировало аварию.
— Ты же совсем не можешь контролировать это свое безобразие! — взревел Джонатан. — Блин, ты убьешь нас!
— Я делаю, что могу! — заверил его Маркус, выворачивая руль под звуки раздраженных клаксонов.
Лишь поднявшись по Кирни-стрит, драндулет обрел подобие стабильности.
— Ты в таком состоянии потому, что увидел мою сестру? — спросил Маркус после долгого молчания.
— Франческа всего лишь твоя сводная сестра, — поправил его Джонатан.
— Как там она?
Джонатан посмотрел на него с враждебностью.
— Если ты думаешь, что мы болтали…
Маркус знал, что эта тема болезненна для его друга, и не стал настаивать. Он сосредоточился на вождении, и вскоре они достигли Коламбус-авеню, где он припарковал свою «крошку» перед пивной «Френч Тач» на углу Юнион-стрит и Стоктон-стрит.
Как Джонатан и думал, Боб Вудмарк оставил свой груз на заднем дворе ресторана. Двое мужчин тут же подхватили ящики и поместили их в холодильную камеру, а потом пошли проверить, все ли в порядке в главном зале.
«Френч Тач» представлял собой кусок шестиугольника в центре Норт-Бич, итальянского квартала Сан-Франциско. Небольшое, но очень приятное, это место воспроизводило интерьер французского бистро 30-х годов: деревянные панели, лепнина, мозаичные полы, огромные зеркала в стиле «бель эпок», старые афиши Жозефины Бейкер, Мориса Шевалье и Мистенгетт. Заведение предлагало традиционные блюда французской кухни, неприхотливые и лишенные каких-либо претензий. На доске, висевшей на стене, можно было прочитать: «Пирог из улиток с медом, филе утки с апельсинами, торт Тропезьен…»
— А можно мне мороженое, папа? — спросил Чарли, усаживаясь перед оцинкованной стойкой, шедшей вдоль всего зала.
— Нет, дорогой. Ты его уже съел несколько кило в самолете. И потом, уже очень поздно, и тебе давно пора быть в постели.
— Но ведь праздники…
— Ну Джон, будь добряком! — попросил Маркус.
— О нет, еще и ты теперь!
— Но это же Рождество!
— Два мелких зануды! — не смог удержаться от улыбки Джонатан.
Он занял место в углу ресторана, за прилавком открытой кухни, которая позволяла гостям принять участие в приготовлении пищи.
— Что сделало бы тебя счастливым? — спросил он у сына.
— «Белая Дама»! — в восторге закричал малыш.
«Повар» с ловкостью сломал несколько плиток темного шоколада, размельчил их в небольшой миске, которую потом поставил растапливаться в водяной бане.
— А тебя? — спросил он Маркуса.
— Можно было бы открыть бутылочку вина…
— Если хочешь.
Широкая улыбка озарила лицо Маркуса. Он с энтузиазмом направился в свое любимое место: в подвал ресторана.
В это время под жадными взглядами Чарли Джонатан положил в чашку два шарика ванильного мороженого, добавив к нему безе. Как только шоколад расплавился, он добавил в него ложку сливок, потом полил горячим шоколадом мороженое и покрыл все это взбитыми сливками, а сверху еще посыпал поджаренным миндалем.
— Наслаждайтесь! — сказал он, втыкая небольшой бумажный зонтик в купол из крема.
Отец и сын устроились за столом, прижавшись друг к другу на мягком диване. Чарли, с блеском в глазах, вооружился длинной ложкой и начал дегустацию.
— Посмотрите на это чудо! — воскликнул Маркус, возвращаясь из погреба.
— «Screaming Eagle»[3] 1997 года! Ты что, сошел с ума? Эти бутылки у нас только для гостей! — возмутился Джонатан.
— Давай! Это будет мой рождественский подарок, — уговаривал его Маркус.
После чисто формального сопротивления Джонатан все же согласился открыть дорогое вино. В любом случае это было лучше, чем если бы Маркус пошел выпить куда-нибудь в другой ресторан. Так, по крайней мере, можно было за ним следить. В противном случае канадец мог бы начать турне по барам, а когда он находился под воздействием алкоголя, немедленно что-то случалось и стихийные бедствия происходили одно за другим. Бывало, что собутыльники пользовались добротой и доверчивостью Маркуса, чтобы обыграть его в покер и заставить подписать расписки по фантастическим долгам, которые Джонатану потом приходилось как-то урегулировать.
— Полюбуйся цветом этого нектара! — восхитился Маркус, переливая вино в графин.
Маркус, внебрачный ребенок отца Франчески и кантри-певицы из Квебека, после смерти своего отца, богатого нью-йоркского бизнесмена, не получил ни сантима. Его мать умерла недавно, и он продолжал поддерживать отношения с Франческой. Оставшись без гроша в кармане, он жил в полной беззаботности, безразличный к своей внешности, не обращая внимания на правила этикета и законы жизни в обществе. Он спал по двенадцать часов в день, иногда помогая в ресторане. Но жизненные стрессы и график работы, казалось, его совершенно не трогали. Не от мира сего, в равной степени наивный и милый, он был трогательным, хотя последствия его безответственности часто выглядели весьма утомительными для того, кто привык управлять своей повседневной жизнью.
Пока Джонатан находился в браке, он видел в Маркусе лишь придурка, с которым у него не может быть ничего общего. Но когда Франческа от него ушла, ее брат оказался единственным, кто его поддержал. В то время, несмотря на то что у него был Чарли, Джонатан соскользнул в черную дыру депрессии. Праздный и беспомощный, он впал в печаль и стал слишком часто посещать господ Джека Дэниелса и Джонни Уокера.[4]
К счастью, чудесным образом Маркус смог оставить свою лень и первый раз в жизни взял дело в свои руки. Он заприметил старый итальянский ресторанчик, который как раз менял собственника, и смог убедить новых покупателей превратить его во французское бистро, доверив печи своему зятю. Эта инициатива позволила Джонатану восстановиться. Но, едва почувствовав, что друг спасен, Маркус вновь погрузился в обычную заторможенность.
— Твое здоровье! — крикнул он, протягивая Джонатану бокал вина.
— То есть это у нас Рождество, наступившее раньше срока, — заключил Джонатан, включая радио в стиле ар-деко, которое он разыскал на блошином рынке в Пасадене.
Он настроил радио на рок-станцию, транслировавшую живую версию песни «Зажги мой огонь».
— Ах! Как хорошо! — воскликнул Маркус, откидываясь на спинку дивана, и было непонятно, говорит он о вине или о музыке группы «Дорз».
Джонатан, в свою очередь, тоже попытался расслабиться. Он расстегнул ворот рубашки и сбросил куртку, но вид лежавшего на столе телефона Маделин раздражал его. «Эта история с мобильниками лишит меня клиентов!» — вздохнул он. Некоторые из постоянных гостей ресторана действительно имели его личный номер: это была привилегия, которая позволяла им рассчитывать на столик даже в вечерние часы пик.
Пока Маркус рассматривал аппарат, Джонатан взглянул на своего сына, который уже спокойно спал. Он хотел бы взять десяток праздничных дней, чтобы провести их с Чарли, но не мог себе этого позволить. Он как раз выбрался из финансовой пропасти, которая почти поглотила его несколько лет назад, и эта история научила его избегать разных кредитов, овердрафтов, неоплаченных штрафов и тому подобного.
Он прикрыл глаза, и к нему явилась Франческа, такая, какой он ее видел в аэропорту. Прошло уже два года, но боль еще жила. Почти невыносимо. Джонатан открыл глаза и сделал глоток вина, чтобы прогнать ее образ. Это была не та жизнь, о которой он мечтал, — это была ее жизнь.
— Эй! Неплохая бабешка! — воскликнул Маркус, и его жирные пальцы заскользили по сенсорному экрану, пролистывая фотографии, находившиеся в памяти мобильника.
Заинтригованный, Джонатан склонил голову к экрану.
— Давай посмотрим.
Среди изображений молодой женщины некоторые выглядели удивительно эротично. Ее позы были увековечены в черно-белом изображении: мелкие кружева, атласные бретельки, рука, робко прикрывающая грудь или касающаяся линии бедра. Впрочем, ничего серьезного в то время, когда многие закачивали себе онлайн-ленты чистого секса…
— Можно посмотреть, папа? — спросил неожиданно проснувшийся Чарли.
— Нет, нет. Спи. Это не для детей.
Удивительно, но, несмотря на свой вздорный и чопорный облик, эта чума из аэропорта продемонстрировала им достаточно шаловливые позы.
Более удивленный, чем возбужденный, Джонатан увеличил лицо модели. Видимо, она забавлялась, добровольно придаваясь игре, но за ее улыбкой можно было заметить некоторый дискомфорт. Без сомнения, такого рода снимки были в кайф ее бойфренду, который на время возомнил себя Хельмутом Ньютоном.[5] Кто стоял за камерой? Ее муж? Любовник? Джонатан видел в аэропорту какого-то мужчину, но сейчас не смог вспомнить, как тот выглядел.
