— Вы выглядите моложе, — уточнил я, догадываясь, что это лучший способ выйти из неловкой ситуации.
— Что же, я тебе верю, поскольку не знаю, как выгляжу, — устало отозвалась она с застывшей на губах улыбкой. — Но если я кажусь молодой, тем более: обращайся ко мне на ты.
— Как скажете, сеньорита Клара.
Я смотрел на ее легкие руки, сложенные на коленях, на точеную фигуру, угадываемую под складками одежды, на рельеф ее плеч, прозрачную бледность шеи и разрез губ, к которым так хотелось прикоснуться. Прежде мне никогда не доводилось так близко разглядывать женщину, не опасаясь встретиться с нею взглядом.
— Ну, что смотришь? — спросила она не без ехидства.
— Ваш дядюшка сказал, что вы специалист по Хулиану Караксу, — попытался выкрутиться я, чувствуя, как внезапно пересохло во рту
— Дядя скажет что угодно, лишь бы остаться наедине с книгой, в которую он влюбился, — ответила Клара. — Но ты, наверное, спрашиваешь себя, как незрячий может быть специалистом по книгам, не имея возможности их прочитать.
— Вообще-то я об этом не думал.
— Для неполных одиннадцати ты неплохо врешь. Но смотри, не то станешь таким, как мой дядя.
Опасаясь снова попасть впросак, я ничего не ответил, продолжая изумленно ее разглядывать.
— Давай, двигайся ближе, — сказала она.
— Простите?
— Не бойся, я тебя не съем.
Я приподнялся со стула и подошел к Кларе. Племянница Барсело протянула ко мне руку, пытаясь изучить меня на ощупь. Стараясь помочь ей, я тоже протянул ей руку. Что-то подсказало мне, чего она от меня хочет, и я провел ее ладонью по своему лицу. Прикосновение ее руки было уверенным, но нежным. Пальцы женщины скользнули по моим щекам и скулам. Я замер, едва дыша. Исследуя мои черты, Клара улыбалась и слегка шевелила губами, еле слышно что-то шепча. Затем прикоснулась ко лбу, волосам и векам. Ее указательный и безымянный палец медленно очертили рисунок моих губ. От нее пахло корицей. Я сглотнул, чувствуя, как стремительно учащается пульс, и благодаря Провидение, что вокруг нет посторонних глаз: меня так бросило в жар, что от моего лица можно было бы прикурить на расстоянии ладони.
В тот туманный и дождливый вечер Клара Барсело похитила мое сердце, дыхание и сон. Под покровом колдовского сумрака Атенея ее пальцы начертали на моем лице проклятие, которое преследовало меня долгие годы. Пока я завороженно рассматривал Клару, она поведала мне свою историю, рассказав заодно и о том, как впервые, тоже случайно, познакомилась с сочинением Хулиана Каракса. Это произошло в маленьком провансальском поселке. Ее отец, известный адвокат, ведавший делами кабинета министров — тогда его возглавлял Компаньс,[3] — не был лишен дара предвидения, и в самом начале гражданской войны отправил дочь и жену к своей сестре во Францию. Многие считали такие меры предосторожности излишними, поскольку Барселоне ничто не грозит: в Испании, колыбели и последнем прибежище христианской цивилизации, последним проявлением варварства, по их мнению, могли быть лишь шалости анархистов, гонявших на велосипедах в кожаных гетрах, тем более что те никогда не заходили слишком далеко. Как часто говаривал Кларе отец, народ не склонен смотреть правде в глаза, особенно когда берется за оружие. Адвокат был докой не только в юриспруденции и знал, что новости верстаются на улицах, заводах и площадях, а не на полосах утренних газет. Несколько месяцев он еженедельно слал семье письма. Сначала из своей конторы на улице Депутасьон, затем без обратного адреса, и наконец — тайком — из камеры замка Монтжуик, откуда так и не вышел.
Мать читала письма вслух, неумело пряча слезы и пропуская строки, о содержании которых Клара и так догадывалась. Позже, ночью, Клара приходила к своей кузине Клодетте, которую она уговаривала прочесть письмо отца целиком, будто на время заимствуя ее глаза. Никто так и не увидел на ее лице ни единой слезинки, даже когда письма совсем перестали приходить, а сводки с фронта становились все тревожнее.
— Отец с самого начала знал, что произойдет, — объяснила Клара. — Он оставался рядом с друзьями, поскольку считал это своим долгом. Его погубила верность людям, которые в трудную минуту предали его. Даниель, никогда никому не верь, особенно тем, перед кем преклоняешься. Они-то и всадят нож тебе в спину.
Последние слова Клара произнесла с твердостью, проверенной годами потаенной боли и страданий. Я вглядывался в ее фарфоровые глаза (они не плакали и не лгали), внимая тому, что понять в то время был не в состоянии. Клара описывала людей и события, которых никогда не видела собственными глазами, в таких подробностях, что ей позавидовал бы художник фламандской школы, с особым тщанием выписывающий каждую деталь. Она говорила на языке рельефа отзвуков, цвета голосов, ритма шагов. Клара поведала, как во время своего изгнания, во Франции, они с Клодеттой брали уроки у частного преподавателя, вечно подвыпившего мужчины лет пятидесяти, который строил из себя литератора, гордился тем, что мог без акцента продекламировать «Энеиду» Виргилия на латыни, и которого девочки прозвали мсье Рокфором из-за неистребимого запаха, исходившего от него вопреки разнообразным одеколонам и прочим благовониям, которыми он щедро умащивал свою раблезианскую тушу. Мсье Рокфор был не без причуд (например, он искренне полагал, что колбаса домашнего копчения, которую Клара и ее мать получали от родственников из Испании, — священный дар, способствующий кровообращению и излечивающий подагру), но при этом обладал изысканным вкусом. Еще в юности он приобрел привычку раз в месяц наведываться в Париж, дабы пополнить свой культурный багаж последними литературными новинками, пройтись по музейным залам, и, если верить слухам, провести ночь в объятиях юной нимфы, которую он нарек «мадам Бовари», хотя на самом деле она звалась Ортанс и имела несколько избыточную растительность на лице. Во время своих культурологических вылазок мсье Рокфор регулярно посещал книжные развалы напротив собора Парижской Богоматери и именно там в 1929 году случайно наткнулся на экземпляр книги никому не известного литератора по имени Хулиан Каракс. Открытый всему новому, мсье Рокфор купил ее лишь потому, что его заинтересовало название, а в поезде не мешало иметь при себе что-нибудь занимательное. Книга называлась «Красный дом», на оборотной стороне обложки было помещено смутное изображение автора (то ли фотография, то ли рисунок углем). Судя по биографической справке, Хулиан Каракс, молодой двадцатисемилетний писатель, считай, ровесник века, родился в Барселоне, но проживал в Париже, где писал по-французски свои книги и зарабатывал на жизнь игрой на фортепьяно в маленьком ночном кафе свободных нравов. Текст на суперобложке, выспренний и старомодный, с немецкой тяжеловесностью гласил, что перед читателем — будущее европейской литературы, первое произведение автора, обладающего выдающимся, блистательным талантом, не имеющим себе равных среди ныне живущих. Между тем следовавшее далее краткое изложение сюжета содержало прозрачный намек на то, что повествование не лишено некой скандальности и даже порочности, а это, в глазах мсье Рокфора, который, помимо классиков, превыше всего ценил криминальные и альковные истории, было несомненным плюсом.
«Красный дом» был посвящен бурной жизни весьма неординарного человека, который грабил магазины игрушек и музеи, вырывал глаза похищенным куклам и марионеткам и относил их в свое странное одинокое пристанище, заброшенную оранжерею где-то на берегах Сены. Однажды ночью, желая пополнить свою коллекцию, он проник в респектабельный дом на улице Фуа, принадлежавший одному из магнатов, изрядно нагревших руки на грязных махинациях во времена промышленной революции. Дочь магната, изысканная, образованная девушка, вхожая в высший свет, воспылала к вору любовной страстью. По мере развития запутанного сюжета, полного скабрезных подробностей и сомнительных сцен, героиня раскрыла тайну загадочного потрошителя кукол, но при этом она узнала еще и ужасные подробности из жизни собственного отца, что привело повествование к страшному и весьма туманному финалу в духе готической трагедии.
Мсье Рокфор, ветеран литературных ристалищ, гордившийся богатой коллекцией писем с автографами буквально всех парижских издателей, мгновенно возвращавших ему бесчисленные рукописи в стихах и прозе, которыми он их забрасывал, определил, что роман выпустило некое весьма посредственное издательство, которое если и было кому знакомо, то лишь по кулинарным рецептам, книгам о шитье и рукоделии. Владелец книжного лотка сообщил, что роман вышел недавно и даже удостоился пары рецензий на последних страницах провинциальных газет, где обычно печатались некрологи. Короче говоря, критики разделали роман в пух и прах, посоветовав начинающему литератору не оставлять ремесла пианиста, поскольку в литературе ему вряд ли суждено сказать новое слово. Мсье Рокфор, у которого завзятые неудачники всегда вызывали деятельное сочувствие, потратил полфранка на творение Каракса, прихватив заодно дорогое издание великого мастера, чьим законным преемником себя считал, — Гюстава Флобера.
