Не из любопытства, но машинально посмотрев направо, я обнаружил давешнего незнакомца. Тот, должно быть, пошёл следом, и теперь, стоя метрах в трёх от меня, раскуривал новую папиросу от прежней.
Во избежание назойливых приставаний с разговорами, или того хуже – с просьбами, можно было бы отойти в сторону, однако незнакомец, казалось, никакого внимания на меня не обращал. Когда же он не выбросил окурок в реку, а упрятал в карманную пепельницу, то и вовсе вызвал к себе симпатию и некоторый интерес.
Я принялся искоса его разглядывать.
Помимо упомянутой кепки, одежда незнакомца состояла из мешковатой драповой куртки и коротковатых, но отутюженных брюк. Довершали наряд синие с красной подошвой кроссовки. Складывалось впечатление, что человек этот либо вовсе не обладает вкусом, либо совершенно безразличен к собственной внешности.
Бледное морщинистое лицо со свежими порезами от бритья не позволяло однозначно определить его возраст. Точно за сорок, а скорее даже – около пятидесяти.
Мне сразу показалось, что он принадлежит к тем ленинградцам, которые родились и прожили жизнь в старых районах города. К тем, для кого зелёные насаждения – это чахлый кустик сирени на клочке отвоёванного у асфальта газона. К тем, которые всегда называли Ленинград Питером, и которых, отчего-то, стал раздражать этот топоним после переименования города в Санкт-Петербург.
Я – дитя городских окраин, дитя тёмных парадных и узких подоконников. В юности в своих кварталах мы дрались велосипедными цепями, обрезками телефонного кабеля и кастетами из водопроводных вентилей. А мне всегда нравилось бывать в Центре. Здесь, окунувшись в мрачный лабиринт проходных дворов и коммунальных квартир, тоже можно было получить финку в печень, однако вероятнее всё же – очутиться у кого-нибудь на флэту, в незнакомой и разношёрстой компании. Хиппи и фарцовщики, музыканты из рок-клуба и люмпен-интеллигенты. Здесь, в квартирах с дореволюционной лепниной на потолках и запахом кошачьей мочи в коридорах, духовные наследники Кропоткина, Конфуция и Лао Цзы могли сойтись в яростном споре о влиянии портвейна на продолжительность полового акта. Дешёвый сладкий портвейн и случайный горьковатый секс.
Параллельный мир. Я любил бывать здесь прежде. Люблю и теперь. Но нипочём не согласился бы тут жить. Он давит и высасывает из чужаков жизненную силу. Обитать постоянно тут могут лишь аборигены. Неотличимые внешне от всех прочих, они становятся узнаваемы, если доведётся пообщаться с ними подольше.
К таким обитателям я мысленно отнёс незнакомца и понял вдруг, что был бы не прочь перекинуться с ним парой слов, хотя ещё минуту назад не нуждался в собеседниках.
– Хотите водки? – спросил я негромко, но так, чтобы меня можно было расслышать.
Незнакомец ответил не сразу. Оторвавшись от созерцания замусоренных вод, он несколько секунд как будто приходил в себя, а затем кивнул чуть улыбнувшись.
– Не откажусь.
И добавил, словно бы извиняясь:
– Прохладно.
Я наполнил стопку-колпачок на две трети и поставил на парапет. Незнакомец приблизился, остановившись в полутора шагах. Всё правильно – чтобы общаться с человеком, вовсе не обязательно теребить его за пуговицу.
Мне понравилось, как он пил. Стопку держал, не оттопыривая мизинец, не выдыхал до и не занюхивал рукавом после. Определённо, этот человек был мне симпатичен.
– Похоже, – я глянул в сторону домов, – проходные дворы остались в прошлом.
– Не думаю. Этот город многое пережил. Переживёт и нуворишей. Пережуёт и выплюнет.
– Возможно, – не стал я спорить. – Жаль, только, жить в эту пору прекрасную...
Мы помолчали и ещё раз выпили.
– Я сам с Васильевского, – сказал незнакомец, и я остался доволен собственной наблюдательностью, – но часто гуляю здесь, на Мойке.
– Я тоже.
– Тоже живёте на Васильевском?
– Нет, – покачал я головой. – Тоже люблю гулять на Мойке. Впрочем, не так уж часто. Обычно весной.
Мой собеседник, как мне показалось, взглянул на меня с интересом.
– Почему именно на Мойке? – спросил он.
Не зная как объяснить, я вместо ответа пожал плечами и предложил:
– Пройдёмся? И впрямь прохладно.
Мы не торопясь зашагали по набережной. Он немного опережал меня – узкий тротуар не позволял идти рядом. Какое-то время шли молча.
– А знаете, – начал вдруг незнакомец. – Два года назад, тоже весной, со мною случилась странная история. Где-то здесь, – он махнул рукою, – вот в этих домах я зашёл в незнакомый двор. Обыкновенный двор. И цель имел банальную – выпить, присев на скамейку, бутылку пива. Прошёл через подворотню. Помню, обратил внимание, что ворота полуоткрыты, а на створках изображены то ли собаки, то ли геральдические львы. Необычные такие барельефы. Во дворе ни одной скамейки не нашлось, однако в другом его конце оказалась ещё одна подворотня. Узкая и невысокая, тоже с открытой калиткой. Я пересёк двор и собрался пройти дальше, но... Но не пошёл. Понимаете, там, по ту сторону ярко светило солнце, а по эту было пасмурно. Как сегодня. И ещё там сидела на корточках девочка в лёгком летнем платьице. Играла с большой собакой. Девочка подняла голову, улыбнулась и поманила меня к себе. Вот тогда я убежал.
Мой собеседник вновь умолк.
– Почему же вы убежали? – не выдержал я.
– Я увидел... или мне показалось, что у девочки не было глаз. Я не имею в виду слепоту, или даже пустые глазницы. Глаз совсем не было. Понимаете, совсем. Но она меня видела! И... звала. Мне стало невыносимо жутко. Я выскочил на улицу. Удрал. Остаток дня толком так и не мог придти в себя. Чем бы ни пытался заняться, всё время вспоминал к той девочке. В конце концов, убедил себя, что мне почудилось, хотя ночью толком не спал. Как засну – снятся безглазые люди. На другой день я решил вернуться. Взглянуть, так сказать, в лицо своему страху. Так и сделал, вернулся, да только не нашёл я той подворотни.
– Как это? – не понял я.
– А, вот так. Адрес-то я, сами понимаете, в том состоянии не запоминал. Примерно только помню. Однако, разыскать нужный дом здесь нетрудно, просто идя вдоль по улице. Верно? Верно. Я исходил всю набережную туда и обратно. Истоптал. Но так и не нашёл той подворотни.
– И теперь ещё ищите?
– Нет, – незнакомец остановился и покачал головой, – теперь уже не ищу. Бесполезно. Теперь прихожу сюда в надежде, что она снова мне покажется. Каждую весну прихожу. Напрасно.
– Да зачем же она вам? Страха ведь вы больше не испытываете. Нет нужды глядеть ему в лицо. Ну, и живите себе спокойно.
– Не понимаете? А вдруг это был шанс?! Чего я, собственно, испугался? Неведомого. А кто сказал, что неведомое непременно хуже имеющегося? Мне дали шанс, меня позвали, а я струсил и убежал. Дадут ли ещё раз? Вряд ли. Но, я всё равно буду сюда приходить.
Мы снова молча выпили. Закурили.
– Я никому раньше своей истории не рассказывал, – нарушил молчание мой собеседник. – Вам первому. Но вы, думается, мне не верите?
Я вновь пожал плечами, не зная, что сказать.
– Всё верно, – кивнул в ответ незнакомец. – Я уж и сам теперь сомневаюсь. Ни до того, ни после никаких видений у меня не бывало, однако, кто знает?.. К тому же, забыл уточнить, я ведь в тот день изрядно маялся похмельем. Может, в этом дело?
Мне почудилось, что в последнем вопросе прозвучала надежда.
– Наверное, – ответил я. – Это, пожалуй, все объясняет.
– Пожалуй... Что ж, спасибо за беседу. Пойду, пока окончательно не замёрз. Прощайте.
– Всего хорошего, – сказал я вслед уже уходившему незнакомцу и сам повернул обратно.
Услышанная история всё никак не шла у меня из головы. Кого повстречал я сегодня? Сумасшедшего или просто чудака? Или всё же...
Домыслить я не успел. Бросив случайный взгляд на другую сторону проезжей части, остановился, будто налетел на стену. Там, в сером массиве дома чернел проём подворотни. Обыкновенной, ничем не примечательной, если бы не приоткрытые створки ворот, на которых даже отсюда были видны барельефы сидящих то ли собак, то ли львов. Несколько минут назад я её здесь не видел. Впрочем, увлечённый рассказом я тогда и не глядел по сторонам. Мог попросту не заметить.
