Вот видишь, ты не парижанин.
Приезжий может быть эксцентричным, он может быть выскочкой, он не способен вписаться в установленные рамки, он в любом случае столь дурно воспитан, что ничего уже не изменишь – он выпрыгивает из них. Он настолько безнадежен, что его даже не осуждают. Просто не пускают внутрь и этим же – выталкивают еще больше.
Это эффективно – если у тебя самого не хватит сил, тебя заставят выйти из рамок.
Как в любом механизме, здесь в цене логика и рациональность. Все выверено по среднему показателю Нормы, нормальности. Это обязательный критерий для всех местных жителей. Именно нормальность – их основное достоинство. Спокойнее, не нужно высовываться! Это по меньшей мере неприлично и даже опасно. Каждый знает свое место и не должен стремиться к его изменению, потому что это привело бы к неполадкам во всем механизме.
Парижане не должны отвлекаться на новое, обладать фантазией, уметь видеть необычное… И они не обладают этой способностью.
Без них не будет работать Машина Желаний.
Город – ее плоть, они – ее кровь.
В отличие от тебя, для них измененное состояние сознания – неисправность.
Абсолютная нормальность самого ненормального из городов…
Миру вообще проще с одинаковостью. Ему нужно очень немного тех, кто отличается. И Париж отбирает единицы. Все обставлено так хитро и мягко, что не прошедшие селекцию даже не узнают о ней.
Тем из гостей, кто послушно поднимается на Эйфелеву башню, застывает на площадях, сверяясь с туристическими путеводителями, а вечером в кабаре аплодирует стареющим старлеткам, десятилетиями исполняющим один и тот же спектакль – Париж непременно дает утешительный приз. Тем, кто добросовестно опустошает кредитки спутников в бутиках Сент-Оноре, а потом томно ужинает у Дюкаса, – всем им гарантирована расхожая награда маленького понимания Парижа, ограниченного его фасадом. Она называется «Увидеть Париж и умереть».
Это тест для тебя. Если ты не пройдешь, не увидишь, не почувствуешь, ничего не случится, ты будешь и дальше пребывать в ласкающем полусне этого праздника для всех. Ты просто не узнаешь, что могло быть по-другому.
Для того, кто ходит здесь иначе, такого поощрения нет. Для него нет даже осуждения. Он предоставлен сам себе и не нуждается в похвале. Здесь другие ставки. Голодному, если он на что-то способен, не дают рыбы. Ему дают удочку.
Но здесь все проще. Здесь нет даже приготовленной удочки. Хочешь – лови, как знаешь.
Есть только ты.
Тебе и решать.
Здесь все течет, но ничто не меняется.
При всей историчности Парижа в нем полностью отсутствует ощущение истории. История здесь – просто красивые картинки, объемные репродукции старых полотен – Ратуша, Лувр, Консьержери.
Неизменные декорации парижского спектакля, который заново играется здесь ежедневно. В Париже не существует времени, здесь нет ни прошлого ни будущего, только постоянное настоящее как поток практической деятельности. Жизнь ради жизни.
Carpe Diem. Живи сейчас.
Память иногда подкидывает расплывчатые картинки, смутно кажущиеся знакомыми, но при отсутствии свидетелей, подтверждающих и восстанавливающих для тебя прежнюю реальность, они так нечетки… Ты иногда натыкаешься на немногие привезенные с собой вещи, и разглядываешь их, как отвлеченные артефакты иллюзорного мира.
Всё отступает на задний план, ты забываешь то, что было до этого, как будто раньше вообще ничего не существовало. Понятие «раньше-позже» вообще становится очень сомнительным, есть лишь множество вариантов Сейчас.
Существование между реальностями, где-то на грани воображения, по ту сторону горизонта… Говорят, Время стирает воспоминания. Париж не стирает их, он превращает их в иллюзии.
Ты выброшен из контекста, ты выдавлен из обыденности, ты СВОБОДЕН. И эта твоя деперсонализация и дереализация — точные психиатрические термины — позволяют понять, что происходит.
От прошлого – иллюзия реальности. От настоящего – реальность иллюзии. И то и другое – Воображение.
Оно обладает способностью материализовывать фантазии.
Город, отлаженный, как часы, ходящий по вечному карусельному кругу, где конец одного цикла является просто началом следующего – почти вечный двигатель, такой невозможный и такой осязаемый.
Город-палиндром, который ты можешь читать в любом направлении – по часовой стрелке или, если закружится голова, – против нее, потому что, на самом деле, «ВЕРНО И ОБРАТНОЕ» – как ни читай, получится одно и то же:
Engage le jeu que je le gagne.
Начни игру, чтобы я ее выиграл.
Это нашептывает за тебя город, это повторяет кто-то, встрепенувшийся внутри тебя, это кровь стучит в висках, как перестук колес поезда, идущего по кольцу, как звук шарика рулетки, подпрыгивающего по колесу, прежде чем остановиться…
Делайте ваши ставки.
Рискни. Начни Игру.
Зачем? Для чего все это?
Должен же существовать замысел…
Замысел музыкальной шкатулки – не в самодостаточном механизме. Он в том, что испытывает открывший ее.
В тебе.
Город-мистификатор, подобно описанному фантастами мыслящему океану, обладающий способностью вытаскивать из твоего подсознания и снабжать плотью и кровью самые сокровенные образы.
Заигрывающий, смещающий привычные ориентиры, морочащий, сбивающий с наезженного пути, манящий прошлогодней листвой парков и вечерней дымкой соборов, позвякивающий колокольчиками светящихся каруселей – с одной целью – увлечь тебя на этот звук, заманить этим неясным образом, чтобы, когда ты оглянешься, было поздно. Не только дорога стала другой, но даже верстовые столбы маркированы иначе, и указатели – с новыми названиями. Поезд сошел с пути и мчится по бездорожью, впервые оторвавшись от проложенных кем-то рельсов.
Великий соблазнитель, провоцирующий на…
На что?
Зачем что-то менять? От добра добра – не искать.
Но так хочется войти в эту дверь, просто взглянуть, как там все устроено, какой там свет, воздух… Какой там Ты?
Получается не у каждого.
Слишком велика инерция. Слишком дорога привычка. Слишком пугает новое. Нет и не было такой странной, такой ненужной, такой мешающей привычки верить в чудеса…
Закон природы – «Тело стремится к покою», и ничего с этим не поделаешь. Но в нем, в этом теле бьется что-то, семь неуловимых тревожных грамм… На них вся надежда этого Города.
Семь смертных грехов, из которых худший – уныние.
Семь цветов белого.
Семь дней творения…
Семь принцесс должен был пробудить от смертельного сна сказочный принц Метерлинка. Нешуточная работа…
Вставайте, принц, вас ждут великие дела.
В Париже, как в хрустальном шаре гипнотизера, нет и не может быть никакой философии. Здесь нет никакой самоценности – когда тебя нет, здесь не происходит ничего интересного. Не бывает ни реальности, ни контекста самих по себе. Включение механизма вызвано твоим появлением здесь.
И тогда – есть только концентрированные непосредственно доступные эффекты.
Пахнет дождем и свежестью. Медленно падает красный лист. Шарф мягко поглаживает шею. Сидя на складном стуле, аккордеонист играет танго. Грациозная негритянка в синей униформе и белых перчатках, стоя на перекрестке, как дирижер, поднимает палочку.
Это зеленый. Проезд открыт.
Впереди – фантастический проход в параллельные миры. Если рискнешь, может случиться всякое, но одно можно сказать наверняка: все это затеяно ради того, чтобы ты уже никогда не стал прежним.
Путешествие совершенно безопасно. Чтобы подвергнуться опасности, не требуется Путешествие. Это излишество.
Путеводитель
Сна не было.
Но голова была совершенно ясной и прозрачной. Семь утра и – удивительная, как когда-то, много лет назад, жажда деятельности.
Хотелось глотнуть свежего воздуха и выпить крепкого кофе.
Я оделся, взял фотоаппарат и через заднюю дверь вышел в переулок. Вот она, возможность осуществить давний замысел – поснимать утреннюю, безлюдную улицу Сен-Дени. Что-то должно в этом быть магриттовское, такое бытовое сочетание несовместимого – улица, всем своим существом предназначенная для того, чтобы жить ночью, снятая утром.
