А еще стихи пишу — вот сейчас написала тут же. Гораздо хуже, чем раньше. Без аллитераций и фокусов. От души, как говорится. Смешно.
Привязанность от слова привязь?
Согласен. Но ведь не к столбу,
не к конуре. Так мне открылись
иные виды на судьбу.
Привязанность быть может — к небу,
к улыбке, к капельке дождя,
где видишь альфу и омегу,
а следовательно и себя.
31.12.92.
Сегодня я человек праздника.
Новый год. Мы с Сашей вдвоем, нам хорошо. Слушаем музыку, смотрим телевизор. Разговариваем. Мечтаем.
Я читала ему свои стихи, а он спел мне новую песню. Голос его все больше похож на настоящий мужской.
Птица сказала: я птица,
вылупиться пора.
Птица упорно биться
взялась в скорлупу с утра.
Птица упрямо билась
из всех своих птичьих сил.
И, разрывая горло,
вырвалась в этот мир.
Мокрая и нагая,
вырвалась из яйца.
И полетела птица,
стряхнув скорлупу с лица.
Я умилилась, хотя и добродушно посмеялась насчет скорлупы с птичьего лица. Саша обиделся. Потом признал, что излишняя искренность часто получается глуповатой[30]...
07.01.93.
Все отдыхали эти дни, мы работали.
А вчера вечером решили отдохнуть — так, как Саше нравится. То есть я одеваюсь женщиной, он мужчиной и едем в ресторан «Север». Для приличных людей это край и глушь, наших клиентов тут не бывает, узнать некому.
Саша танцевал со мной.
А потом его пригласила тетка. Белый танец, видите ли. Она же его и заказала, как я поняла.
Тетке лет сорок. Может и меньше, выглядит неплохо. Хорошая фигура, все вообще ничего. Особенно формы. Грудь — четвертый номер, не меньше. В общем, 140 на 100 на 140. Мечта вахтового нефтяника[31], отдыхающего после напряженного труда. Такой подсел ко мне, когда Саша танцевал с мечтой. Рассказал о напряженном труде, за который он получает зато бешеные башли. Может напоить всех в этом ресторане. Я слегка с ним заигрывала, но потом отшила. Саша все равно начал предъявлять претензии. Я в свою очередь указала на мечту. Он сказал, что та сама его пригласила. Я ответила, что вахтовик тоже сам ко мне подсел.
— Могла бы сказать: занято!
— А ты мог бы сказать: не танцую!
— Слушай, не указывай мне. Я буду у тебя разрешения спрашивать? Я мужик, в конце концов!
— Какой ты мужик?! Не смеши!
— Я хотя бы в будущем мужик! А ты вообще — никто!
Наверно, я просто была пьяной. И ударила его. И он ушел. Он подошел к тетке, они о чем-то поговорили — и ушли.
Ночь. Его нет. Я с ума сойду.
Два часа. Его нет.
Пятый час. Ложусь спать. Пусть он хоть сдохнет.
...
08.01.94.
Сегодня мне хорошо.
Пришел часов в десять. Просил прощения. Удивлялся, зачем он пошел с этой дурой? Главное, что он мог с ней сделать?
Мне все равно, мог он с ней сделать или не мог. Мне просто надо, чтобы он был дома, вот что я поняла. Дома и рядом, и все.
Нет, это не чувство собственности.
Это всего-навсего привычка.
...
13.07.96.
Саша в больнице, его избили до полусмерти.
Много чего было за это время.
Приватизировали квартиру, потом купили другую, в центре.
Открыли магазин. Специализация — детские вещи. Для самых маленьких. Потом оборудовали цех для пошива, наняли девушек, купили две грузовых машины и подержанную «ауди» для себя.
Он больше занимался организацией, я финансами. Хотели купить еще одно помещение, он этим занимался.
Все классически: встретили у подъезда, спросили закурить и избили.
16.07.96.
Боже, какое счастье, ему лучше.
17.07.96.
Опять хуже.
28.07.96.
Все нормально. Три операции позади, одна под наркозом. Трепанация черепа, не шутки.
02.08.96.
Все отлично.
22.08.96.
У меня праздник: Саша дома.
Обсуждаем, как будем жить дальше. Он очень изменился — похудел. Волосы отросли. Опять стал похож на женщину.
В больнице три человека знают (пришлось на это пойти), что он женщина. Им всем хорошо заплачено. Но в любой момент могут начать шантажировать. Не перебраться ли в Москву?
...
06.02.97.
Мы в Москве. Двухкомнатная квартира на Стромынке.
Писать некогда, как и что, слишком много дел.
...
24.09.97.
Это шок.
Началось давно — после больницы, после операции. Что там делал хирург (который узнал тайну Саши), неизвестно. Но Саша начал меняться. Во многом. В отношении ко мне. И вообще.
И вот наконец вчера (то есть сегодня, но днем — пишу ночью) сказал, что он теперь не хочет быть мужчиной. После больницы он постепенно возвращался к своей женской сути (к своему естеству, так он сказал), и окончательно вернулся. Он стал опять женщиной. То есть стала. Обратила внимание на то, что поглядывает на мужчин.
Еще она сказала, что у нее последняя возможность завести семью и даже ребенка. Ей еще сорока нет.
Поэтому надо разойтись и жить отдельно.
Я была в истерике.
Я уговаривала ее этого не делать.
Ведь она мне нужна в любом виде — мужчина, женщина, все равно. Это предательство!
Она твердила, что все решила.
Тогда я предложила: хорошо, я соглашаюсь на операцию, я делаю себя мужчиной — и нет проблем.
Она сказала:
— Проблемы будут. Я тебя любила — как женщину. А как мужчину я тебя полюбить не могу. И вообще, ты мне будешь напоминать о прошлом. А я не хочу. Я хочу забыть прошлую жизнь.
— Она пока настоящая!
— Она уродская, — сказала Саша.
Я еще долго плакала, умоляла, даже теряла сознание.
Бессмысленно.
Она меня предала.
Единственный человек, ради которого я жила.
Неужели в этом мире нет ничего, на что можно положиться?
Глупые бабские вопли.
10.10.97.
Пью вот уже который день.
То есть сегодня уже не пью.
Поняло (это я о себе) одно: умереть еще не хочу.
Я о многом думало в это время.
Я проклинаю все свои мучения и все свои надежды.
Я буду еще жить и получать удовольствие от всего, от чего смогу. Я полно энергии, я умно, талантливо, мне всего только сорок лет.
Все еще впереди.
Я закрыл тетрадь и спросил Стеллу:
— Откуда это у тебя?
— Он сам принес. Приезжал из Москвы по каким-то делам, позвонил, потом пришел. Вот, говорит, я обещал Саше — я записал, хоть и не все. Пусть диссертацию сочинит. Он не знал, что Саша умер. Я сказала об этом, он странно так усмехнулся и говорит: «Соболезнования не выражаю». И ушел, но тут же вернулся: все равно, говорит, возьмите, мне не нужно. Вот и валялась у меня эта тетрадь. Забирай, если хочешь.
— Зачем?
— Пригодится. Может, напишешь что-нибудь.
— Вряд ли, — сказал я, зная, что на самом деле попытаюсь, но таков у меня обычай: отрицаю, чтобы не спугнуть.
И через некоторое время попытался, что-то узнав (в частности от Салыкина, с которым близко знаком), что-то домыслив, и доведя эту историю до процитированных выше дневников (именно процитированных — не подряд и не всегда близко к тексту, ибо подлинные дневники, повторяю, вещь часто скучная, с обилием ненужных подробностей и, напротив, с умолчаниями о чем-то очень важном).
Дальше — застопорилось.
И дело не в том, что мне позарез надо было узнать, что именно сталось с Валько в последующие годы: человек стал персонажем, а персонаж живет уже своей логикой, надо только эту логику понять.
И обычно мне это дается, обычно персонажи сами подсказывают, сами идут куда-то, остается им просто следовать.
Но в случае Валько было возможно слишком многое.
И требовалось понять, что окажется наиболее характерным.
Я перебрал множество вариантов.
Например:
Валько наконец решается на операцию.
