Кого угодно ожидал увидеть, только не Амину. Мог прийти сосед или приятель… Но чтобы она… Бросила работу и пришла ко мне домой! И представить себе не мог такого!
Она озабоченно склонилась надо мной, потрогала лоб, сказала несколько ласковых слов успокоения. Удалилась на короткое время и вернулась. Села рядом. В руках чистая тряпица. Окунула она ее в уксус и положила мне на лоб. Вскоре я почувствовал, что жар утихает. Тут навалилась на меня дремота. Она закутала меня в одеяло, попросила не сбрасывать его. Снова вышла, а вернулась с кувшином молока и апельсинами. Спросила — не съем ли?
Она ушла. Я почувствовал себя немного лучше. На следующее утро проснулся от ее осторожных шагов по лестнице, стука в дверь. Амина принесла с собой кое-какую еду и молоко. Села рядом со мной, потрогала лоб. Мне было гораздо легче, хотя жар прошел не совсем и все тело одолевала слабость. Мне во что бы то ни стало нужно было подняться. Работа не ждала, без воды люди могли потерпеть день, а на другой взять другого водоноса. Я потерял бы клиентуру.
Амина посмотрела на меня с удивлением и осуждением. Она сказала, что ни за что не позволит мне встать с постели. Может быть гораздо хуже. Я настаивал: "Пойми ты — люди не могут обойтись без моей воды, а я без их денег. Лучше жить больным, чем помереть с голоду". Она прервала меня: "Люди будут с водой, а ты с деньгами. Пока я жива, ты не умрешь с голоду". Слова ее удивили меня. Еще больше я был поражен ее поступками. Амина решила сама разносить воду до тех пор, пока я не поправлюсь. Надо было быть сумасшедшим, чтобы принять ее предложение, позволить женщине выполнять тяжелую работу Но она пригрозила — если не соглашусь, то поступит по своему усмотрению.
Мне оставалось лишь смириться перед настойчивостью и решительностью Амины. Был бы я полностью здоров, сумел бы остановить ее. Но голова раскалывалась от боли, тело было бессильным, дышать трудно. Все повернулось против меня, и я сдался. Она взяла бурдюк, надела фартук и пошла к колонке.
В тот день квартал аль-Хусейния в первый и в последний раз видел девушку с бурдюком на спине, сгибавшуюся под его тяжестью. Она наполняла кувшины и бидоны, отвечая на вопросы клиентов, говорила, что Шуша болен, она будет работать вместо него до дня его выздоровления.
Чтобы опередить Амину, я поднялся на следующий день с рассветом, взял бурдюк и побежал к Большому дворцу. Вылив воду, я спросил об Амине. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что ее нет! Почему? Ее выгнали с работы за целый день отсутствия. Новость меня убила. Но тут же в голове мелькнула мысль, заставившая меня обрадоваться. Я поспешил к родительскому дому Амины. Адрес мне сказала одна из служанок.
Мать с дочерью сидели на кровати. Увидев меня, Амина радостно вскрикнула: "Что так рано? Почему встал с постели?" Я сказал, что чувствую себя гораздо лучше, сообщил о ее изгнании из Большого дворца. Не скрыл, что новость меня обрадовала, ибо решил ее взять в малый дворец — в свою скромную комнатушку. Матери Амины эти слова понравились. Я спросил, отдаст ли она свою дочь за меня замуж? Старушка не возражала.
На следующее утро все трое — я, Амина и ее мать — пошли в контору маазуна[17], который выписал брачное свидетельство. Стали мы мужем и женой, поселились в одном доме, том самом, где и сейчас живем.
Началась новая, счастливая жизнь. Ее тяготы стали для меня не столь ощутимы. В доме поселилось светлое существо, ради которого стоило жить. Это божье творение заполнило пустоту моей прежней жизни. Дом стал радостным убежищем от забот и тягот, а ведь еще совсем недавно одиночество мое нарушали только мяуканье кошек и лай собак.
Амина была удивительным существом — ее сил хватило бы на сто женщин. Я еще никогда не видел людей с таким сильным чувством долга, самозабвением, многотерпением и стойкостью перед трудностями и невзгодами жизни. Она была образцом самопожертвования, верности, отсутствия эгоизма. Ей очень легко удавалось рассеять беспокойствие, прогнать тоску из сердца, облегчить жизнь. Всегда твоя мать была веселой, жизнерадостной.
Словом, аллах осчастливил меня так, как мне и в мыслях не удавалось представить. После пустоты и неуюта холостяцкого существования наступил покой. Я уверенно шел по жизни. Но была у меня одна заветная мечта, страстное желание, не дававшее покоя. Этой мечтой, этим желанием был ты, сын мой. Жаждали мы тебя все. От такого желания невозможно было избавиться. Но я верил в аллаха, его добрую волю. Рано или поздно мечта моя должна была сбыться. Будет у меня сын! Будет!
Я боялся, что она проникнется чувством своей неполноценности и глубоко запрятал мечту, делая вид, что очень доволен жизнью, счастлив. Но твоя мать была слишком умна, чтобы поверить мне. Она остро чувствовала мои переживания, печаль и надежду. Амина и сама очень хотела ребенка, ждала его, надеялась. Она страшно волновалась, боялась, а поэтому часто ходила к знахаркам, пила какие-то настойки и лекарства, тщательно выполняла все советы и предписания.
Наконец аллах оправдал мои надежды, внял мольбам и дал первое предупреждение. Ты был зачат, начал расти и развиваться в животе матери.
Мы страшно обрадовались. В доме началась подготовка к счастливому событию. Мы надеялись, что родится мальчик. Тебе заранее было уготовано имя Сейид. Еще не родившись, ты уже был с нами, среди нас. Мы торопили время, ожидая часа твоего появления на свет. Не было счастливее человека, чем Амина, когда она ходила беременная тобой. Ей казалось, что она носит под сердцем дорогую мечту, великую надежду. Это помогало ей без большого труда переносить тяготы беременности.
И вот, после стольких волнений, надежд, ожидания ты появился на свет! Ты спустился на землю, а она поднялась на небо! Какая ужасная несправедливость! Она чувствовала, что не выживет, тебя рожая. Сейчас я просто говорю: "Поднялась на небо". Теперь легко так говорить. А когда она умирала, мне казалось, что небеса разверзлись, обрушились на землю. Все вокруг потемнело.
Все можно было представить, всего ожидать, но только не этого. Оставить нас одних — тебя, меня, свою мать?! Сердце не воспринимало такого горя, разум не хотел верить.
Твое появление на свет, а ее вознесение на небо заняло немного времени. Обмен между жизнью и смертью произошел почти во мгновение ока. Она была здесь, на земле, а ты в ином мире. В следующее мгновение ты оказался на земле, а она далеко за ее пределами. И не осталось никакой надежды на возвращение этого дорогого существа обратно, на землю.
Не помню — очень она мучилась, когда тебя рожала, или нет. Ее сила, удивительная способность переносить боль, не позволили ей даже показать вида, что она страдает… Лежала на кровати в той комнате, где стоит сундук… Вдруг почувствовала схватки. Ее мать заспешила на помощь. Но все было уже кончено. Ты появился, а она улетела.
Одному аллаху известно — вознеслась ли она на небо, или душа ее вместе с телом упала в могилу…
Был я в тот день совершенно потерянным, полностью сраженным этой неожиданной смертью… Трудно было представить, что я потерял самое дорогое в жизни…
Мать Амины рыдала так, что казалось — воет раненая собака. Я не мог… Как уже сказал тебе, я был потерян, ходил как в тумане, бессознательно что-то делал. Окружающие советовали — поплачь, легче будет, так ведь и с ума сойти недолго. Я сознавал, что такое несчастье должно заставить рыдать. Но меня это несчастье лишило всякого разума.
Соседи обмыли покойницу, одели, отнесли на кладбище, похоронили. А я смотрел на них как на привидения. Мне представлялось все это чем-то ужасным, непонятным, неестественным.
Наш дом лишился главного источника жизни, опустел, темная ночь окутала нас троих. Мы напоминали войско, потерявшее своего командира, пассажиров корабля, лишившегося капитана, троих беспомощных путников, брошенных в пустыне без воды, пищи и надежды на спасение.
Бедная старушка должна была взять на себя все заботы о тебе. И слава аллаху, сделала она все это в лучшем виде. Все делала ради нас с тобой, жертвовала отдыхом, переносила почти непосильные тяготы. Однако печаль и беспрерывные слезы длинными ночами сделали черное дело. Мать Амины стала слепнуть. Но не потеряла она мужества и терпения, продолжала по-прежнему заботиться о нас с тобой. В нас она видела продолжение жизни своей дочери.
Я тоже стремился набраться мужества и терпения, много молился, читал коран, выдержки из которого о многотерпении повесил в рамках на стену так, чтобы в минуты печали читать их. Но терпение и выдержка не приходили, сердце давила непроходящая тоска.
Честно говоря, сын мой, поначалу я тебя ненавидел, считая, что ты не заслужил уплаченной за тебя цены. Слишком дорого было за тебя заплачено, больше, чем стоит весь мир. Иногда мне на ум приходила мысль — если аллах справедлив, то он возьмет тебя к себе, а вернет мне Амину. Но тут же я чувствовал, что это идиотская, сумасшедшая мысль.
