Катарина Причард - Девяностые годы

Маритана отнеслась к этому изгнанию совершенно спокойно. Она по-прежнему расхаживала по лагерю, смеясь журчащим смехом, и с увлечением делала все то, чему научилась у Салли. Но через два-три дня она исчезла. Ушла к своим, пояснил Фриско, и будет теперь кочевать с племенем до тех пор, пока старому Бардоку, ее мужу, не захочется вина и табаку. Тогда он опять пошлет Маритану в лагерь белых.

Быстро проходили дни, полные золотого солнечного блеска и такой изумительной небесной синевы, что Салли она казалась прекраснее всего на свете, — приближалось лето.

После дождей или во время холодов окраска земли и неба радовала глаз разнообразием и сочностью. Дороги и взрытые склоны хребта были рыжевато-красные, трава по обочинам и между кустов отливала изумрудом. На горизонте высилась сапфировая вершина Маунт-Берджесса, кругом расстилалось море зарослей, сизо-серое, как голубиное крыло, почти фиолетовое в туманные вечера и в лучах багряного заката.

Все эти краски, казалось, исходили от несметного множества диких цветов. Желтые, алые, пурпуровые и голубые, они то висели кистями в колючих зарослях, то гордо поднимали свои головки над низкорослым кустарником; белоснежные бессмертники и алые ноготки шелковистым ковром расстилались на много миль по ту сторону озера. Но под жарким дыханием лета все поблекло, цветы и травы исчезли, озеро пересохло. Тона неба и земли стали тусклыми, все затянулось унылой пеленой пыли и зноя. Только закаты по-прежнему полыхали над темно-лиловой землей, озаряя небо золотисто-розовым сиянием, да ночами луна заливала серебряным блеском оголенную почву вокруг лагеря старателей.

Салли подолгу сидела, любуясь закатом и лунным сияньем, и их таинственная красота успокаивала ее и утешала в те долгие вечера, когда Моррис уходил играть в ту-ап. Ей видны были игроки, толпившиеся вокруг костра Фриско, и она слышала шум и громкие крики.

— Я поставил!

— Держу на фунт стерлингов!

— Ну валяй!

— Сюда, сюда, мои красавицы!

— Так и есть — орел!

— Опять орел!

— Ставлю доллар!

— Десять шиллингов!

— Фунт стерлингов!

— Пошли!

— Давай, Янки!

— Porca Madonna!

— Решка будет!

— Ах, черт!

Восклицания, крики, невнятное бормотание доносились к ней в ночной тишине, сливаясь в однообразный гул.

Салли так часто видела и слышала, как играют в ту-ап в Южном Кресте и в Кулгарди, что понимала значение каждого возгласа. Эта игра до такой степени вошла в жизнь приисков, что многие споры разрешались таким способом: «А ну, подбросим, — говорили старатели, выясняя, чья очередь платить за вино или идти к опреснителю за водой.

По воскресеньям они целый день стояли или сидели на корточках в пыли, под палящими лучами солнца, жадно следя за тем, как два пенни кувыркаются в воздухе. Пожилые бородатые старатели, могучие рудокопы, приезжие шулеры, зеленые юнцы — все с диким азартом ждали — какой стороной упадут наземь эти монетки. Вечером играть не полагалось — из-за неверного света слишком часто возникали споры. Но когда добыча золота шла вяло и время тянулось медленно, люди, доверявшие друг другу, затевали игру и в потемках нередко засиживались за полночь на песчаной площадке, освещенной тусклым керосиновым фонарем.

И нельзя винить людей, чья жизнь так сурова и безрадостна, за то, что они ищут хоть какого-нибудь развлечения, говорила себе Салли; а игра давала им краткие минуты забвения в той тяжелой борьбе за существование, которую они вели. Салли удивлялась, как могут взрослые люди так увлекаться детской забавой, но Моррис объяснил ей, в чем тут дело.

Ту-ап[7] была азартная игра и притом игра честная, честнее всех других азартных игр. Она давала и бедному человеку шансы на выигрыш. В этом и состоял соблазн. Моррис признавался, что нередко терял до пятидесяти фунтов, а выигрывал иногда и больше. Янки Ботерол, когда ему везло, делал большие ставки. Салли слышала, что во время этой игры из рук в руки переходило до ста фунтов и многие разорялись дотла. Но это была не беда. Старатель всегда мог занять денег на ставку, а лавочник давал провизию в долг.

Если игра велась по всем правилам и за банк отвечал человек денежный и надежный, то ставки достигали очень больших сумм; но с чужими большинство старателей играло крайне осторожно. Некоторые из них уже пострадали от шулеров, которые обманывали их, пуская в дело монеты, одинаковые с обеих сторон. Когда открывались проделки какого-нибудь жулика, с ним обходились довольно свирепо. В Курналпи одного из них чуть не избили до смерти, однако это не мешало другим при случае проявлять ловкость рук.

Любой человек мог выйти на середину круга и заявить о своем желании подбросить монеты. Их клали обычно на «лопатку» — узкую деревянную дощечку, чтобы каждый мог проверить, не одинаковые ли они с обеих сторон. Пари начинали заключать с той минуты, когда игрок вручал свою ставку крупье или клал ее наземь у его ног — это могло быть пять шиллингов, десять или фунт стерлингов, и ставил он на «орла». Крупье объявлял условия пари.

Игроки, державшие пари на «решку», клали свои ставки наземь перед собой. Те, кто играл на «орла», кидали деньги на середину круга. Остальные «примазывались» на меньшие суммы — шесть пенсов или шиллинг. Если монеты падали на разные стороны — «один и один», игрок имел право еще раз подбросить. При двух «решках» он терял ставку и выходил из круга; при двух «орлах» он мог остаться и удвоить ставку, снова подбросить те же монеты или же менять их. После того как игрок ставил три раза на «орла», он должен был уплатить пять шиллингов крупье. Если он выигрывал много денег, он тут же раздавал фунт или два взаймы и бросал десять шиллингов тому, кто подбирал монеты.

Иногда удачливый игрок, поставив сначала на «орла» и выиграв, ставил потом «против себя» и тоже выигрывал. Это называлось «обмануть счастье». Но такие трюки разрешались только один или два раза в течение вечера. Крупье мог также отвести игрока на том основании, что тот пустил монеты волчком или коснулся пальцами дощечки. Иногда монеты пускали «бабочкой» — этот прием был разрешен, но лишь когда игра происходила на песчаной площадке, и не допускался, когда кругом были камни и монетка могла подпрыгнуть и вызвать споры.

Моррис уверял, что не любит этой игры. Для него она слишком груба и примитивна. Он предпочитал более спокойный покер или марамбиджи. Но ту-ап была национальной игрой, а человек не должен сторониться людей. И он играл потому, что хотел быть со старателями на дружеской ноге и не желал, чтобы его считали гордецом или скупердяем. Только старые ханжи, вроде Эли Нанкэрроу и Унка Трегурты, избегали игры в ту-ап. И, конечно, Поп Ярн. Но все понимали, что сан обязывает его осуждать эту игру, как ловушку для заблудших душ.

Салли была готова согласиться с ним. Она сокрушалась о том, что Моррис так много играет. Ее угнетала мысль, что он проигрывает деньги, когда нужно расплатиться с долгами и обзавестись домом. Она терпеть не могла занимать деньги или брать провизию в долг. Неужели Моррис не понимает, что нельзя до бесконечности жить так беспорядочно, как они живут сейчас?

Уж лучше заняться обыкновенной честной работой, чем давать людям вроде Ма Баггинс право оскорблять их. Салли не понимала, почему бы ей не зарабатывать свой хлеб в Хэннане так же, как она зарабатывала его в Южном Кресте и Кулгарди; а Моррис пусть трудится с Фриско в шахте, которую они роют, или ходит в разведку. Люк Джогеган построил гостиницу рядом с кабачком «Черный лебедь», который сначала помещался в палатке. Ему нужна повариха. Почему бы ей не поступить на это место? Но Моррис и слышать не хотел. И он сердился на Салли, когда она пыталась удержать его от игры в покер или в ту-ап — ведь они не могут позволить себе риск проигрыша.

— Я всегда остаюсь в выигрыше, — нетерпеливо заявлял Моррис.

— Тогда, я надеюсь, ты отдал долг мистеру Мэрфи? — спрашивала Салли.

Однако Моррис не давал ей ясного ответа и просил не вмешиваться в то, что ее не касается.

— Очень даже касается, — настаивала Салли.

— Я веду наши денежные дела, — заявил Моррис. — Согласен, я на время забыл об этом, но мне кажется, по дороге сюда из Кулгарди мы уладили этот вопрос.

— Ты прав, Моррис. — Воспоминание об их уговоре заставляло ее умолкнуть.

Все же слова ее, по-видимому, возымели некоторое действие, ибо Моррис стал реже уходить по вечерам. Да в Фриско теперь устраивал игру только по субботам.

— Говорят, Зэб Лейн продал Большой Боулдер в Лондоне, — сказал как-то вечером Фриско, подойдя к костру Салли, где Тупая Кирка и Сэм Маллет болтали с Моррисом.

— Вот везет этим чертям, — заметил Тупая Кирка. — У них не было ни гроша, когда Брукмен сделал заявку на участок в двадцать акров вокруг Боулдера. А потом Сэм Пирс наткнулся на жилу, и Брукмен отправился в Кулгарди, чтобы взять разрешение еще на двадцать акров возле Лейк-Вью. Сорок акров — недурной кусочек, есть о чем написать домой.