Для всех, кроме Идена, я был избранником Шейлы, хотя никто не знал, как это произошло: ведь я не принадлежал к их кругу, ибо все это были отпрыски состоятельных буржуазных семей с солидным положением. Идены любили принимать у себя, и поскольку они питали слабость к молодежи, почти все собравшиеся здесь были сыновьями и дочерьми клиентов Идена; молодые люди еще только начинали свою карьеру либо в области науки и искусства, либо в местных фирмах. Однажды Иден, отдавая дань приличию, пригласил к себе и Джорджа, но тот, испугавшись встречи с этими людьми, придумал какое-то извинение и наотрез отказался прийти. Меня тоже ничто не связывало с гостями Идена — они даже имени моего никогда не слыхали. Но Шейла бывала здесь довольно часто — очевидно, благодаря восторженному отношению к ней миссис Иден. Все ее хорошо знали, а некоторые были дружны и с ее семьей, ибо миссис Найт охотно включала в круг своих знакомых не только сельских богачей, но и городских.
Кое-кто из молодых людей с любопытством разглядывал меня. Я молчал, лишь изредка каким-нибудь вопросом или замечанием поощряя разглагольствования Идена. Я не отрывал глаз от часов. Меня почти не интересовало то, что происходило в гостиной. Вокруг звучали громкие беспечные голоса, но я не прислушивался к ним, а лишь ловил звук звонка у входной двери.
— Пунш готов! — энергично провозгласила вдруг миссис Иден.
— Наконец-то, — сказал Иден. — Рад это слышать.
— Будем ждать Шейлу? — Глаза миссис Иден быстро обежали присутствующих.
Все весело объявили, что нет.
— Право, не вижу, почему мы должны ее ждать, — сказал Иден. — Раз опаздывает, пусть пеняет на себя. А вы как считаете, Элиот? Я полагаю, ваша приятельница не обидится, если мы приступим к делу? Вы ей потом объясните, что так всегда поступают с молодыми девицами, которые опаздывают.
В ушах у меня тревожно отстукивали секунды. Тем не менее в ответ на шутливый вопрос Идена я уверенно, словно Шейла была моей собственностью, заявил, что она, конечно, не обидится. Все очень этому обрадовались. Миссис Иден погрузила в котел разливательную ложку и старательно наполнила пуншем все бокалы, кроме одного.
Пунш был горячий, пряный и крепкий. Осушив бокалы, все еще больше развеселились, в гостиной стало шумно, и Идену пришлось прекратить свой рассказ. Кто-то предложил во что-нибудь сыграть. Я продолжал чутко прислушиваться. Уже перевалило за десять. Наконец я услышал — услышал совершенно ясно, на этот раз сомнений быть не могло — шум подъезжавшей к дому машины, Необычайная радость мгновенно охватила меня.
— Шейла! — воскликнула миссис Иден, и глаза ее заблестели.
Я был на вершине блаженства. Теперь, зная, что Шейла вот-вот появится, я мог удобно расположиться в кресле и не взглядывать поминутно на дверь. Мне не было даже нужды прислушиваться к голосам, доносившимся снаружи.
Но вот дверь отворилась, и в гостиную, сияя, вошла Шейла. За ней шел какой-то мужчина.
— Я поступила очень некрасиво, — срывающимся от волнения голосом сказала Шейла, подходя к миссис Иден. — Но я пришла не одна. Вы нас не выгоните? Мы вместе обедали, и я подумала, что вы не откажетесь угостить моего друга пуншем. Познакомьтесь, пожалуйста: доктор Девит. Он работает в больнице.
Я слышал, как миссис Иден ответила:
— О, нам, потребуется еще один бокал, только и всего! Садитесь, доктор Девит! Я сейчас принесу вам бокал.
На все события она откликалась прежде всего действием. Возможно, у нее даже не мелькнуло мысли, что произошло нечто странное. Так или иначе, но отказать Шейле, раз та ее о чем-то просит, миссис Иден не могла.
Словно сквозь дымку я увидел, как Иден улыбнулся Шейле и тому, другому. Улыбка была любезная, но не похожая на обычную его улыбку — широкую, во все лицо. Потом он взглянул на меня. Озадачен ли он случившимся? Или все понял и теперь жалеет меня?
Мне все стало ясно, как только Шейла вошла. Это не было случайностью. Она все обдумала. И намеренно пришла с Девитом.
Комната вдруг заколыхалась у меня перед глазами; из тумана выплывали и вновь исчезали лица невероятных размеров, голоса то звучали где-то вдали, то оглушали, раздаваясь над самым ухом. И все же я нашел в себе силы обратиться к Идену с каким-то незначительным вопросом.
Гости потеснились, чтобы можно было поставить еще два стула. Шейла уселась между мною и Девитом. Миссис Иден стала наполнять их бокалы пуншем.
— Налейте, пожалуйста, и Льюису, — попросила Шейла. — Позвольте, я передам.
И она взяла у меня бокал. Миссис Иден, сосредоточенно насупившись, наполнила его и передала Шейле, а та в свою очередь мне.
— Вот, — только и произнесла она.
Лицо у нее было в тот вечер какое-то особенно гладкое — на нем не заметно было даже намека на морщинки. Пока она не-оторвала глаз от бокала, который бережно вручала мне, словно боясь пролить хоть каплю пунша, — пока она не оторвала глаз от бокала и не взглянула на меня так, что я забыл обо всем на свете, я смотрел на ее лицо, открытое и серьезное, как бы светившееся изнутри, — смотрел, как будто оно не имело отношения к нараставшей во мне боли, к предчувствию непоправимой беды, к властно заявлявшему о себе желанию.
Вокруг шла игра, заключавшаяся в угадывании задуманных слов. Проходили минуты, а может быть, и часы. Время от времени я слышал голос Шейлы, выкрикивавшей слова. Иногда я и сам что-то кричал. Впоследствии я вспомнил, что Иден все это время молча сидел в кресле, слегка расстроенный тем, что гости предпочли игру его воспоминаниям, — сидел молча, потому что не обладал особенно живым умом.
Пробило полночь.
— Рождество! — воскликнула миссис Иден и тотчас с обычной своей стремительностью поздравила всех: — С веселым рождеством!
Я слышал, как Шейла ответила ей.
Вскоре гости начали подниматься: вечер подходил к концу. Шейла перешла в другой угол комнаты, где стояла миссис Иден, и о чем-то заговорила с нею. Мы с Томом Девитом остались вдвоем, и, как давние знакомые, — ибо соперникам свойственно чувство своеобразного родства, — разговорились.
Он был значительно старше меня и, на мой взгляд, никак не мог относиться к разряду молодых людей. Позднее я узнал, что ему давно перевалило за тридцать. Его доброе, серьезное, неглупое лицо бороздили морщины. Роста мы были одинакового, но, не в пример мне, он уже начал полнеть и волосы у него поредели.
Любезно, но несколько смущенно он поинтересовался, как у меня идут занятия. Шейла говорила ему, сказал он, что я очень много работаю. И он с чисто профессиональной озабоченностью добавил, что вид у меня неважный: судя по всему, я переутомляюсь. Наверно, мало сплю? А есть у меня снотворное на случай бессонницы?
Я сказал, что эта проблема не волнует меня, и в отместку заметил, что он небрежно относится к своим глазам. Почему он не сменит стекла в очках? Ведь одно из них треснуло.
— Трещина у края глаза и не мешает мне смотреть, — возразил Том Девит. — Тем не менее мне действительно надо сменить очки.
С прозорливостью глубоко несчастного человека я многое понял. Я понял, что он любит Шейлу. Я понял, что он торжествует, ибо Шейла избрала его сегодня своим спутником. И торжествуя от сознания, что Шейла предпочла его, он мне сочувствует. Но я понял и то, что это добрый, порядочный человек, не лишенный проницательности: он догадался, с какою целью Шейла привела его сюда, и сердился на нее за это. Ведь он ничего не знал, пока не увидел меня в гостиной и не сообразил, что Шейла пригласила меня раньше, чем его.
Так мы стояли, с трудом выдавливая из себя слова и проникаясь сочувствием друг к другу. При иных обстоятельствах мы могли бы стать друзьями.
Шейла кивком подозвала его. Я вышел вслед за ними, решив во что бы то ни стало поговорить с ней. Любая ссора, любая размолвка лучше, чем это молчание.
Но когда я вошел в холл, они уже надевали пальто и Шейла не отходила от Девита.
— Я довезу его до больницы, — сказала она мне. — Хотите, я вас тоже подвезу?
Я отрицательно покачал головой.
— Ну, как угодно. — Она пристально посмотрела на меня. — До скорой встречи.
Они вышли вместе. Я видел, как, прежде чем сесть в машину, Девит повернулся к Шейле, словно спрашивая ее о чем-то. Лицо у него было хмурое, но после ее ответа озарилось улыбкой.
Пока я слышал шум мотора, мне казалось, что Шейла еще не покинула меня. Но вот он наконец замер вдали, и я побрел домой тем же путем, каким четыре часа назад пришел сюда. Я был убит горем; однако, шагая через парк под низко нависшим, беззвездным небом, я временами не верил случившемуся, и тогда в душе моей вновь загоралась надежда, не уступавшая в яркости той, что преисполняла меня восторгом по дороге на вечер. Так человек, на которого свалилось несчастье, пытается иной раз обмануть себя счастливой мечтой.
