— Бедняга, это не его вина, — сказал мистер Флеминг. — Он ведь не в своем уме.
— А не сказал ли еще, приятель, что на картине изображена древняя машина? — спросила Грета. — Нам, во всяком случае, он это говорил.
— Да, — усмехнулся юный клерк. — Это он тоже сказал.
— Ну вот видите, — сказала миссис Йен Клут. — Этот человек явно спятил. Железная дорога на портрете Изы! Смех да и только. Что касается миссис Маре, — добавила она, — что касается ее, то я с самого начала не доверяла этой женщине. «Миссис Маре, — предупредила ее я, — через неделю вы должны съехать». Их не было уже на следующий день.
— Хорошо, что мы избавились от этой старой сучки, — сказала Иза.
— Она ревновала к портрету Изы, а? — прокудахтала Грета.
— А вот с художником, пока он рисовал Изу, мы отлично провели время, — сказала миссис Йен Клут.
— Точно, приятель, — поддержала ее Майда, — да и летчики были что надо.
— У нас здесь часто бывают знаменитые художники, верно? — сказала ее мать.
— Точно, приятель, — сказала Грета. — Они из-за Изы приезжают.
— И летчики, — сказала Майда. — Классные парни. Ну а командир тут еще шутку сыграл с Изой, настоящий мужчина.
— Свинья, — сказала ее мать. — Впрочем, не страшно, у Изы и другие ребята есть. Иза могла бы сниматься в кино.
— В кино она бы всем показала, — сказала Грета.
— Здесь бывают все знаменитые артисты, — сказала миссис Йен Клут. — Все. Они хотят сниматься с Изой. Но мы ей не разрешаем.
— Она у нас звездой бы стала, приятель, — сказала Грета.
— Но мы ее в кино не пускаем, — сказала Майда.
— Пусть делает что хочет, — сказала мать, — только сначала школу надо закончить.
— Железно, — сказала Иза.
— Макса Мелвилла знаете? — обратилась ко мне миссис Йен Клут.
— Имя слышала… — осторожно сказала я.
— Слышала имя! Да ведь Макс Мелвилл — звезда номер один! Так вот, на днях он приходил к Изе. Верно, Грета?
— Ясное дело.
Миссис Йен Клут продолжила повествование:
— «Кино для Изы — слишком публичное дело, — сказала я ему. — Макс, — говорю, — мы люди скромные». Макс, я его так, запросто, называю.
— Макс — удивительный малый, — заметила Майда.
— Он преподнес Изе великолепный подарок, — сказала миссис Йен Клут. — Не то чтобы такой уж дорогой, но это семейная реликвия, тут чувства замешаны, и он не расстался бы с ней ни для кого другого, кроме Изы… Майда, сбегай наверх, принеси.
Майда затопталась на месте.
— Это что — та брошь?.. — начала она.
— Нет, — сказала ее мать медленно и печально. — Брошь Изе подарил художник. Странно, что та забыла, что подарил Изе Макс Мелвилл.
— Я принесу, — вскочила на ноги Грета.
Вскоре она вернулась с небольшим компасом в руках.
— Вещица недорогая, — повторяла миссис Йен Клут, передавая ее по кругу. — Но прадед Макса был исследователем, и когда он поднимался на Гималаи, на руке у него был этот самый компас. Он так и не вернулся из той экспедиции, компас нашли на нем. Так что Макси очень дорожил им и все же расстался ради Изы.
Я получила этот компас в четырнадцатилетием возрасте; тогда он был совсем новый; я узнала его сразу, а пока миссис Йен Клут занимала нас разговорами, узнавала все больше. Оставленные мною царапины и вмятины были знакомы мне, словно собственная подпись…
— Очень старый, старинный, можно сказать, компас, — сказала жена ростовщика, бережно протирая ладонью стекло. — Щедрый подарок со стороны Макса Мелвилла. Ну да понятно, он хотел, чтобы Иза снималась в кино, наверное, в этом все дело.
— Как он вам? — спросила она меня.
— Очень интересная вещица, — сказала я.
Кто, что за путешественник перенес его через моря? Через сколько рук он прошел на пути от ломбарда, где я его заложила, к ломбарду миссис Йен Клут? Вот о чем я сейчас себя спрашивала, а еще, почему меня не задевает то, что я вижу свой компас в заботливых руках жены ростовщика — и рассматриваю, чтобы доставить ей удовольствие. Мне все равно. Ее нос прицелился в компас, словно стрелка в сторону севера…
— Мы никогда с ним не расстанемся, — говорила миссис Йен Клут, — по сентиментальным, знаете ли, причинам. Дохода он нам точно не принесет.
До того как пришлось его заложить, компас в течение нескольких лет валялся где-то среди моих вещей. Оттого и поцарапался весь и побился. Побился в ящике — в поисках нужных вещей я всегда отбрасывала его в сторону. Я никогда его не использовала, не определяла с его помощью местоположение. Может, его и вообще-то не слишком часто использовали. Следы, на нем оставшиеся, были в основном моими следами. Тот, кто заложил компас в ломбарде миссис Йен Клут, вряд ли собирался выкупать его. Жена ростовщика могла свободно им распоряжаться, достался он ей честно.
— Да, денег он нам не принесет, — повторила миссис Йен Клут. — Да мы и не думаем о деньгах, ценна сама мысль, что он у нас есть.
— Это талисман нашей Изы, — сказала Майда. — Тебе бы стоило взять его с собой, когда в Голливуд подашься, приятель.
— Голливуд! — фыркнула миссис Йен Клут. — Ни за что, нет, нет. Если уж Иза подастся в кино, то только на какую-нибудь английскую студию. В Голливуде человек слишком на виду. Вы можете себе представить нашу Изу в Голливуде, мистер Флеминг?
— Пожалуй, нет, — ответил молодой человек.
— В Голливуде я бы настоящий класс показала, приятель, — заявила Иза.
— Ну может быть… — протянула ее мать.
— Да, может быть, — сказал мистер Флеминг.
— Правда, в Голливуде слишком много шума, — сказала Иза.
— Видите ли, — повернулась ко мне миссис Йен Клут, — мы люди скромные. Мы держимся друг друга, как на днях сказал мистер Флеминг, мы живем в своем скромном мирке, верно, мистер Флеминг?
Они открыли дверь и позволили мне протиснуться в темный коридор.
© Перевод. Т. Исерсон, 2011.
Летом 1944 года, когда поезда могли запросто опаздывать на четыре, а то и шесть часов, я ехала из Эдинбурга в Лондон на ночном поезде, и уже в Йорке мы отставали на три часа. В купе сидело десять человек, но из них мне запомнились лишь двое, и тому есть свое объяснение.
Когда я думаю об этом теперь, мое воображение рисует нестройный ряд сидевших передо мной людей, которые кое-как дремали, склонив головы. Я смотрела на этих спящих незнакомцев, пытаясь угадать характер каждого из них, и мне вдруг стало не по себе. Можно было подумать, что свой дневной талант уничтожать внешние проявления самих себя они сменили на внутреннее уничтожение. Они словно сошли с фрески двенадцатого века; чувствовалась в них какая-то средневековая обреченность — во всех, кроме одного.
Это был рядовой, который бодрствовал в гораздо большей степени, чем обычные люди, когда они не спят. Он курил одну за одной, медленно и спокойно затягиваясь. Мне казалось, что выглядел он чересчур злобно и напоминал первобытного человека. Низкий лоб над черными сросшимися бровями был не выше двух дюймов. Челюсть, хотя и небольшая, походила на обезьянью, равно как и его маленький нос, а также глубоко и близко посаженные глаза. Я подумала, что его родители, наверное, родственники, таким разительным было сходство с далекими предками.
Но он оказался необыкновенно вежливым и добрым. Когда у меня закончились сигареты, он пошарил в рюкзаке и протянул пачку мне и сидевшей рядом девушке. Звеня мелочью, мы попытались заплатить ему, но он ничего не хотел за свои сигареты, только бы мы угостились, после чего он снова принялся молча задумчиво курить.
Тогда мне стало жаль его той жалостью, которой мы обыкновенно жалеем безобидных животных, тех же обезьян, например. Но я отогнала от себя эти мысли, ведь обезьян мы жалеем скорее потому, что они не люди, а в данном случае это было неуместно.
Солдатские сигареты дали мне и моей соседке повод для разговора, и мы болтали всю дорогу. Она сказала, что работает в Лондоне служанкой и няней. Выглядела она по-деревенски: ширококостная, краснолицая, со светлыми волосами, она производила впечатление сильной девушки, которая всю жизнь носила тяжести, вроде огромных ведер с углем или двух детей за раз. Но больше всего меня поразил ее голос, изысканный, мелодичный и размеренный.
Под конец поездки, когда пассажиры повскакивали и в вагоне началась беготня, эта девушка, Элиза, пригласила меня в дом, где она работала. Хозяин, какой-то университетский преподаватель, вместе с женой и детьми был в отъезде.
Я согласилась, потому что в те времена встретить образованную служанку было редкой удачей, и знакомство с ней казалось многообещающим. За ним скрывался жизненный опыт, я бы даже сказала, жизненная правда, а тогда я верила, что правда может удивить сильнее любой книги. К тому же воскресенье мне хотелось провести в Лондоне. На следующий день мне предстояло выйти на работу, в один из департаментов государственной службы, который эвакуировали за город, а по причине, которая к делу не относится, мне не хотелось приезжать слишком рано. Мне нужно было позвонить. Хотелось помыться и переодеться. Хотелось узнать поближе эту девушку. Поэтому я поблагодарила Элизу и приняла ее приглашение.
