– Встать я могу, только вот зачем, – пробормотал он себе под нос, потихоньку пряча пистолет в обмякший портфель.
Девица еще минуту подумала, теребя совершенно по-детски застежку большой и легкой сумки клеенчатого серебра, похожей на спустивший шарик из тех, что продают, вместе с надувными жуками и зебрами, на городских народных гуляньях.
– Знаете, нехорошо вам так сидеть, – сказала она наконец. – Пойдемте со мной, к нам. Думаю, Василий Кириллович не будет против.
С этими словами девица протянула Максиму Т. Ермакову незагорелую руку, обсыпанную мурашками, и рывком, так что булькнуло его переполненное сердце, подняла со скамьи. Ладонь у девицы оказалась сухая и прохладная. В конце-то концов, почему бы и нет? Должен же кто-то сегодня выдернуть Максима Т. Ермакова из глубокого кювета. И ему действительно не помешает разрядка. На тяжелых и мягких ногах он плелся позади девицы, наблюдая, как ее обтянутая юбкой плоская задница играет огоньками, будто елочная игрушка. Если честно – вот совершенно не хочется.
Лифт остановился на пятом, как раз напротив изрезанной накрест и наискось двери притона, и Максим Т. Ермаков едва удержался, чтобы не нажать кнопку своего этажа. Девица, закусив нижнюю губу, принялась давить на звонок: длинный, три коротких, пауза, затем ритмичная сложная трель, мгновенно напомнившая Максиму Т. Ермакову мать, ее пианино, ее учениц. За дверью послышались домашние мужские шаги, и Максим Т. Ермаков глупо приосанился.
– Сашенька, ну наконец, ну слава Богу, – произнес откуда-то очень знакомый, мягкий басок, и в дверях возник алкоголик Шутов, совершенно не похожий на самого себя.
Прежде всего он был абсолютно трезв – причем трезв как минимум неделю. Исчезли карикатурные морщины, сизые мешочки: проявилось крепкое лицо мужчины средних лет, вылепленное очень по-русски, с угловатыми скулами и носом в виде свистульки. Рыжеватая борода хозяина квартиры, оставаясь косой, сделалась благообразна. Шутов был одет в приличные брюки и чистую рубаху бумажной белизны, на ногах его скромно красовались новые вельветовые тапки – а прежние, расслоившиеся, стояли, как уважаемая и нужная в хозяйстве вещь, в ближнем углу.
– Здравствуйте, – полупоклонился Шутов Максиму Т. Ермакову, будто совершенно незнакомому человеку. – Саша?… Извините, – снова обратился он к нежданному гостю и, взяв девицу за щуплое предплечье, увлек в глубину темноватой прихожей.
“Надо же, и ее Сашей зовут, как того лейтенанта”, – удивился Максим Т. Ермаков, с любопытством оглядывая преддверие притона. С потолка, как и положено в таких местах, свисала голая лампочка на депрессивном черном шнуре, наводившем на мысль о висельнике; слева дверь, когда-то белая, ведущая, должно быть, в санузел, стала от времени желтой, как кость, и криво держалась в косяках. Однако на стене аккуратная вешалка содержала довольно много приличной одежды, помещенной на плечики, а на свежевымытом полу чинно стояли ухоженные ботинки, пар пять или шесть. Шутов и девица шептались, голова к голове, причем неразборчивые слова хозяина квартиры звучали вопросительным укором, а девица отвечала ему с прорывающейся звонкостью, дергая висевшие у нее на ключицах стеклянные бусики. “У них что, для пользования услугами особые рекомендации нужны, как в закрытый лондонский клуб?” – начал раздражаться Максим Т. Ермаков, оставленный у входа на резиновом коврике с надписью “welcome”.
– Ну что ж, ты права, Сашенька, ты права, – наконец произнес Шутов с облегчением, адресуясь и к Максиму Т. Ермакову, словно только теперь признавая знакомство неполнозубой сдержанной улыбкой.
Девица тоже улыбнулась, быстро, через плечо, и потащила с головы свекольные вихры. Под этой копной, оказавшейся париком, обнаружились плоские волосы, влажные на висках и явно не знавшие парикмахерской краски: тут и там в неяркой ржави просвечивали толстые, как лески, нити седины.
– Василий Кириллович, я тогда переоденусь, – сказала девица и ускользнула, сминая парик в кулаке.
– А вы, Максим, не стойте, проходите, – радушно пригласил хозяин квартиры, выставляя перед Максимом Т. Ермаковым такие же, что были на нем, вельветовые тапки, явно никем не ношенные.
– Знаете, впервые вижу вас не выпивши, – с искренним недоумением сморозил Максим Т. Ермаков.
Неузнаваемый Шутов опять улыбнулся, пошевелив бородой и усами – точно в ворохе растопки зазмеился огонек.
– Вы очень удивитесь, Максим, но я вообще не пью.
Да уж, прямо скажем, удивляться есть чему! Обалдело озираясь, Максим Т. Ермаков последовал за Шутовым в большую, картонного цвета, комнату, и первое, что там увидел, – иконостас, золотой и сияющий, живо напомнивший почему-то сцену кукольного театра. Перед иконостасом горели смуглые свечки, цветом напоминавшие ириски; каждый огонек был со слезой. Отблеск крошечных огоньков играл на золоте нимбов, и от осознания самой возможности такого расширения человеческих голов Максим Т. Ермаков ощутил на своей голове корешок каждого волоска.
– Вот, друзья, знакомьтесь, мой сосед, звать Максимом, – объявил Шутов, обращаясь к людям, тихо наполнявшим комнату. – Похоже, он попал в тяжелую историю. Его Саша привела.
– Мы все здесь из тяжелых историй, так что добро пожаловать, – произнес приятным сиплым голосом тучный старик, сидевший ближе всех и слегка приподнявшийся со стула от имени присутствующих. У старика была желтоватая бородка клинышком и родинка цвета вареного гороха на мясистой ноздре. “Это тот, что с палкой”, – узнал Максим Т. Ермаков и неловко поклонился.
Многие в комнате были ему полузнакомы. Он увидал юнца с ушами-дудками, погруженного в себя по самую острую макушку, на которой светился бледный вихор; увидал страшилище, которое встречал, бывало, в лифте, только теперь страшилище сделалось обычным интеллигентом в залысинах и квадратных очках, со следом ожога на правой щеке, похожем на яичницу с ветчиной. Были тут и девицы – Максим Т. Ермаков ни за что бы их не узнал, если бы не принимал у них раз в три дня продуктовый пакет. Их бледные личики, лишенные всякой косметики, лишились и последнего намека на красоту – но полнились странной, призрачной нежностью, какая присуща бледным пятнам на фотографических негативах или рентгеновских снимках. Девицы были одеты еще более маскарадно, чем когда расхаживали в своей профессиональной униформе: мешковатые кофточки, длинные юбки, все глухих, темных тонов либо в мелкий цветочек, вроде засушенной аптечной ромашки или перловой крупы.
– У вас тут что, секс с переодеванием? – настороженно спросил Максим Т. Ермаков, обращаясь главным образом к тучному старику.
Ответом ему был общий смех, не обидный и не обиженный, только девицы улыбнулись принужденно, и одна, по-мужски чернобровая, покрылась большими, как маки, красными пятнами.
– Вы еще больше будете удивлены, Максим, – вмешался Шутов, опять показывая в улыбке единственный передний зуб, – но все наши девушки целомудренны, а многие невинны.
Тут Максим Т. Ермаков смутился. Сегодня, когда секс стал наконец нормальной, разнообразно удовлетворяемой потребностью, в невинности ему почудилось нечто непристойное. Максим Т. Ермаков почувствовал жар, точно вошел в шерстяном пальто в банную парилку.
– Послушайте, не вы ли тот самый Ермаков, который из компьютерной игры? – вдруг с живостью обратился к нему сидевший напротив мужчина, узкоплечий и подозрительно большеголовый, с характерной надстройкой желтого лба, похожей на вмурованный в глину котел.
– Ну, допустим, – буркнул Максим Т. Ермаков, пытаясь догадаться, не работает ли мужчина в специальном комитете.
– Ах, вон оно что, – пропел мужчина взволнованным тенором. – А то у меня сыновья, один в седьмом, другой в девятом классе, играют, просто оторвать нельзя. Учеба насмарку, старший бросил бокс, можете вообразить? Вот заразу придумали! И половина школы так. И ничего сделать нельзя!
– Президенту напишите письмо, – язвительно посоветовал Максим Т. Ермаков. – Пусть президент лично прикроет лавочку. Я буду только “за”.
Мужчина посмотрел снизу вверх беспомощными водянистыми глазами, где стояла белесая муть каких-то совсем недавних горестей, с которыми он, как видно, не особенно успешно справлялся. Совершенно понятный тип – хотя, кажется, данный экземпляр был чем-то апгрейден, потому что мелкие, как бы сплющенные сверху глыбой разума, черты мужчины внезапно разгладились и расплылись.
– Что это я, – произнес он с виноватой улыбкой, – вам от этой “Легкой головы” куда больше достается. Разрешите представиться: Лукин, Иван Антонович. Птица невелика: преподаю географию во второй гуманитарной гимназии. И, тем не менее, к вашим услугам, если буду полезен.
С этими словами мужчина привстал и протянул Максиму Т. Ермакову узловатую лапку, покрытую с тыла жесткими черными волосками. Тут, вслед за Лукиным, и остальные начали вставать и представляться. Глеб Николаевич, Витя, Ирина, Света, Игорь Петрович, Володя, Илья – Максиму Т. Ермакову на минуту показалось, что лица присутствующих крутятся каруселью в одну сторону, а имена в другую. Ничего, как-нибудь это все совместится. Новому гостю с двух сторон подали два разных стула, один сухой и хрупкий, другой массивный, грубо сколоченный, с растопыренным на спинке, на манер кавказской бурки, клетчатым пиджачком. Максим Т. Ермаков выбрал тот, что без одежды, подумав, что проблемами мебели здесь не заморачиваются.
