– Межбиб с Левиафаном, – сказал Лев Львович. – Я бы не связывался.
– У вас фаза конспирации... Где же ваш демократизм?
– Не надо кооперироваться с тоталитарным режимом...
Бенедикт переждал, пока Прежние закончат свою тарабарщину.
– Дык как, Никита Иваныч?
Никита Иваныч руками сделал вид, что не слышал. Еще браги налил. Хорошо пошла...
– У меня интересные, – соблазнял Бенедикт. – Про баб, про природу... наука тоже... всякое сообчают... А вот вы про свободы говорите – так и про свободы пишут, про что хочешь пишут. Учат, как свободу делать. Принести? Но только чтоб аккуратно.
– Но?.. – заинтересовался Лев Львович. – Чья книга?
– Моя.
– Автор, автор кто?
Бенедикт подумал.
– Сразу не вспомню... На «Пле» как-то...
– Плеханов?
– Не...
– Неужто Плеве?
– Не, не... Не сбивайте... А! – «Плетення». Да! «Плетення жинкових жакетов». «При вывязывании проймочки делаем две петли с накидом, для свободы движения. Сбрасываем на правую спицу не провязывая».
– Вязать-то у нас всегда умели... – осклабился Лев Львович.
– Так я привезу? Одобряете?.. – привстал Бенедикт.
– Не стоит, юноша.
Бенедикт слукавил: он и сам не очень любил читать «Плетення» – скучноватый эссе; но думал, может, Прежним подойдет, кто их знает. Сам он больше любил «В объятиях». Накурили, однако, – невпродых. Бенедикт, раз уж встал, толкнул дверь – впустить вьюжного воздуху. А заодно и за Тетерей присмотреть: не допустил ли своеволия, не забрался ли в сани – там же шкура медвежья, а скотина другой раз что делает: заберется под шкуру греться, а после проветривай ее! Дух от перерожденца тяжкий: навоз, сено, ноги немытые. Нет, не забрался, но что делает: встал на ноги, валенок с руки снял и на столбе, где «Никитские ворота» написано, выцарапывает матерное.
– Тетеря!!! – гаркнул. – Ах ты погань волосатая!.. Все вижу!
Сию же минуту юркнул назад, на четвереньки, как будто ничего такого и не делал, и ногу задрал на столб: дескать, а что? просто облегчаюсь, как водится. Пысаю.
– С-с-скотина...
Никита Иваныч выглянул из-за Бенедиктова плеча.
– Беня! Но что же вы не приглашаете своего товарища в дом? Боже мой, и в такой мороз!..
– Товарища?!.. Никита Иваныч! Это ж перерожденец! Вы что, перерожденца не видели?!
Лев Львович – а не полюбил он Бенедикта: взгляды бросал как бы презрительные и рот держал скривимши на сторону – тоже поднялся из-за стола, толпился за спиной Истопника, заглядывал. Бормотал: «чудовищно, эксплуатация»...
– Зовите, зовите в дом! Это бесчеловечно!
– Дак он и не человек! У человека валенок на руках нету!
– Шире надо смотреть! И без него народ неполный! – назидал Лев Львович.
– Не будем спорить о дефинициях... – Старик заматывал горло шарфом. – Мы-то с вами кто... Двуногое без перьев, речь членораздельная... Пустите меня, я пойду приглашу... Как его зовут?
– На Тетерю откликается.
– Ну, я не могу так взрослого... По отчеству как?
– Петрович... Да не сходите с ума, побойтесь бога-то, Никита Иваныч!!! Перерожденца – в избу! Опоганит! Стойте!..
– Терентий Петрович! – склонился в сугроб Истопник, – сделайте милость! В избу пожалуйте! К столу, погреться!
Ополоумевшие Прежние выпрягали перерожденца, снимали оглоблю, заводили в избу; Бенедикт плюнул.
– Вожжи ваши позвольте, я помогу... На гвоздь ве-шайте...
– Шкуру попрут! Шкура без присмотра! – кинулся к саням Бенедикт, и вовремя: двое голубчиков уже сворачивали медвежью шкуру в ковер, взваливали на плечо, а и всякий бы так сделал, – что же: посередь улицы такое добро без хозяина распластамши! Завидев Бенедикта, бросились с ковром в переулок. Догнал, побил, отбил добро, запыхался. У-у, ворье!
– ...я домой пришел, все культурно, полы польским лаком покрыты! – разорялся пьяный Тетеря. – Разулся, сразу в тапки, по ящику фигурное катание Ирина Роднина! Двойной тулуп... Майя Кристалинская поет. Тебе мешала, да?
– Я... – возражал Лев Львович.
– Я, я! Все «я»! «Я» – последняя буква алфавита! Распустились при Кузьмиче, слава ему! Всех распустил, карла грёбаный! Книги читают, умные все стали! Небось при Сергеиче бы не почитали!..
– Но помилуйте!.. позвольте! – рвались наперебой Лев Львович с Никитой Иванычем, – при Сергей Сергеиче был полный произвол!.. – потоптал права личности!.. – аресты среди бела дня!.. – вы забыли, что больше трех запрещали собираться?.. – ни петь, ни курить на улицах!.. комендантский час!.. – а что было, если опоздаешь на пересчет?!.. – а форма одежды?..
– При Сергеиче порядок был! Терема отстроили! Заборы! Никогда выдачу со Склада не задерживали! Пайки на праздники, у меня паек пятой категории был, и открытка от месткома!..
– Вы путаете, вы путаете, открытки – это было до Взрыва!.. Но, – вспомните, – еще каких-нибудь сорок лет назад запрещали частный излов мышей!
– ... кооператив в Скообл... В Свиблове, – заплетался языком Тетеря, – от метро пять минут. Район зеленый, понял? Мы не рабиновичи, чтоб в центре жить!.. И правильно вас всех сажали!
– Позвольте... мы же говорим о Сергей Сергеиче!..
– ... очки напялят и рассуждать! Не позволю... крапивное семя! Вдарить монтировкой... Не тряси бородо-о-ой! Абрам! Ты абрам! Тебе от государства процент положен, и соблюдай!.. е-мое... А не с иностранцами хвостом вертеть...
– Но...
– Расплодились, бля! Два процента вам быть велено!.. чтоб у трудового народа на шее не засиживался!.. Кто все мясо съел? Эпштейн! А?! Сахар скупили, а мы белое из томат-пасты гони, да? Так?.. Гитлер ты! Жириновского на тебя нет!
– Но...
– ...сыну костюмчик васильковый чистсшщч... чистошерстяной!.. А ты сговорился Курилы Рейгану продать!.. Ни пяди!..
– Терентий Петрович!
– Сказал: ни пяди!.. Курилы не отдадим... А столбы свои в задницу себе засунь! Развели музей в государстве, паразиты! Бензином вас всех... И спичку!.. И ппппппарламент ваш, и книжки, и академика Ссссссахарова! И...
– А вот тебе, скотина! – вдруг ударил наотмашь багровый Лев Львович. – Не трогай Андрей Дмитрича!!!
Никакого Андрей Дмитрича в избе не было; а это бывает, когда лишку выпьешь: в глазах все как бы двоится, и из углов фигуры неведомые али лица смотрят; смигнешь – и нету их.
– Мерзавец! – кричал и Главный Истопник. – Вон отсюда!
– Не тро-ожь! – бушевал Тетеря, отбиваясь мохнатыми локтями. – Русских бью-у-ут!
– Урка!.. Беспредел!.. Вяжи его!
Повалили стол, покатился жбан; Бенедикт тоже накинулся, помогал вязать вожжами пьяную скотину; скрутили, выбросили наружу, наподдали пинка напоследок.
– ...в Свиблове смеситель хромированный стоял! – неслось из метели. – А у вас ничего на хер не стоит, у пидарасов!..
Если этот смирный, каков же Потап?
Вздымаются светлые мысли
В растерзанном сердце моем,
И падают светлые мысли,
Сожженные темным огнем...
– При Сергей Сергеиче порядок был, – сказал Бенедикт.
– А то! – отозвался тесть.
– Больше трех не собирались.
– Ни в коем случае.
– А сейчас все умные стали, книги читают, распустились. Федор Кузьмич всех распустил, слава ему.
– Золотые слова! – обрадовался тесть.
– Сергей Сергеич заборы отстроил, а сейчас что?
– Верно!
– Всюду дырья, плетень повален, народная тропа укропом поросла!
– И не говори!
– Самая пустая трава, ни вкусу от нее, ни запаху!
– Ни самомалейшего.
– На пушкина исподнее вешают, наволочки, а пушкин – наше все!
– Все до нитки.
– Это ж он стихи написал, а вовсе не Федор Кузьмич!
– Ни в коем разе.
– Он выше александрийского столпа!
– И-и, мил человек, куда до него столпу!
– А Федор Кузьмич, слава ему, мне по колено ростом будет! А туда же – Набольший Мурза, долгих лет ему жизни! Оленьке на коленки садится, как у себя дома!
– Ну, ну!..
– А что «ну»?..
– Думай дальше!
– Чего думать?
– Что тебе сердце подсказывает?..
Ничего сердце Бенедикту не подсказывало, темно было в сердце, как в избе зимой, когда свечи все вышли, на ощупь живешь; была где-то свечка запасная, да поди найди ее в кромешном мраке!
Шаришь, шаришь руками, а руки-то – они слепые, пугливые: найдешь невесть чего, обтрогаешь не видючи, душа-то и обомрет: что это?! А?! Отроду такого в избе не водилося! Что это?!
Со страху все внутри вдруг как оборвется! Отбросишь это, чего общупывал-то... Стоишь замерев, вздохнуть боишься... Боишься шагнуть... Думаешь: сейчас ступлю, да и попаду ногой на ЭТО...
Осторо-ожно... бо-о-оком... По кра-а-аешку... По сте-еночке... туп, туп – и выберешься к двери. Рванешь дверь – и бежать без оглядки!
...Рухнешь под деревом али у забора; все внутри колотится. Теперь надо побираться, огня искать, свечку, может, у кого выпрашивать. Вот если дадут свечку-то – уже легче, не так страшно; вернешься в избу, смотришь, чего это было такое, – а ничего вроде и нет.
Нету ничего.
А это, бывает, соседи шутят, забавники: пока тебя нет, подложат тебе незнам чего, чтоб ты со страху разумом повредился; а пока ты туда-сюда бегаешь, огня добываешь, они это-то, чего подсунули, и заберут, вот и нету ничего, и не узнаешь, что это было-то.
