– В последнее время телефон не звонит, – сказала жена, ложась в постель и гася лампу.
– Телефон?
– Ночные звонки.
Сугуро закрыл глаза.
– Не зарекайся.
Жена ничего не ответила, но не прошло и пяти минут, как послышалось ее ровное дыхание – она спала. Ее дыхание во сне подчинялось ритмам мира, в который ему доступ закрыт. Когда она будет умирать, ее дыхание прекратится так, точно она отошла в сон…
Он же, по своему обыкновению, никак не мог уснуть. На внутренней стороне сомкнутых век появилось светлое пятнышко. Расплываясь и расширяясь, оно превратилось в сияние. То желтоватое сияние, осветившее падающий снег, окутавшее его… Что это было? Обман зрения, вызванный мерцанием бесчисленных снежинок?… Он уснул.
Во сне он, согнувшись над столом, писал. Темный кабинет. Часы на столе издавали равномерное тиканье. Единственное место на земле, где он обретает покой.
– Вот именно, – послышался откуда-то голос жены. – Тебе приятнее быть там, чем рядом со мной.
Он поднялся, чтобы открыть дверь и оправдаться перед женой. Она в конце концов разгадала его тайну.
– Не говори глупости! – сказал он.
Дверь была плотно закрыта, он налег на нее всем телом, но только убедился в ее крепости.
– Можешь оставаться там, – вновь послышался голос жены. – Я на тебя не сержусь. Конечно, ведь там ты в утробе своей матери. Только там ты и чувствуешь себя спокойно!
Он молча кивнул, соглашаясь: да, эта комната – утроба матери, так и есть. То, что до сих пор казалось тиканьем часов на столе, было биением его сердца, темнота и влажный воздух комнаты – темнота утробы и околоплодные воды. Он вновь ощутил блаженство, которое ребенком испытывал на море, плавая на спине со спасательным кругом, и в памяти ожило, как плавал в околоплодных водах, погруженный в теплую, мутную жидкость, каким бесконечно долгим был этот безмятежный сон, С головой погружаясь в сладостный уют и защищенность, он как будто заснул. Как вдруг:
– Просыпайся! – голос жены. – Хватит спать!
Голос прозвучал непривычно резко. Такой суровой он еще никогда ее не слышал.
– Пора родиться. Приготовься, через минуту-другую ты будешь исторгнут во внешний мир.
Тело было сковано невыразимой вялостью, он еще не мог двигаться. Но уже околоплодные воды начали выталкивать его с ужасающей силой. Напор вод нарастал, стало трудно дышать, он весь дрожал от страха.
– Просыпайся, иди к выходу! – послышался крик жены. – Выходи наружу. Если задержишься там, останешься мертворожденным.
От страха он описался и обкакался, и, весь перепачканный экскрементами, отчаянно просунул голову к выходу из утробы. Но желание вернуться назад, в глубокий утробный сон, не сдавалось, хоть он и понимал уже, что надо всеми силами бороться с этим затягивающим искушением. Что-то, схватив его за ноги, тащило обратно в утробный сон, а какая-то другая сила выталкивала его наружу.
– Что случилось?
Он проснулся.
– Ты кричал… Что случилось?
– Ничего особенного, – Сугуро почувствовал, как по шее стекает пот, – приснился сон.
– Я так испугалась! Принести воды?
– Нет, не надо.
Сон не выходил из головы. Вернулся душераздирающий страх, и ему казалось, что он видит свет, проникающий через устье утробы.
Получается, Тоно прав, и именно это ощущает человек при рождении? Пресловутый утробный страх? Но откуда я мог знать, если б не слова Тоно, так сильно запавшие мне в душу?
Беспробудный сон в околоплодных водах. Сон, полный ни с чем не сравнимого покоя и блаженства Он слишком хорошо понимал желание вновь вернуться туда, откуда когда-то был изгнан. Поэтому-то целыми днями работая в своем полутемном, тесном кабинете под мерное тиканье часов, он чувствовал такой невыразимый покой. Может быть, это страстное желание вновь погрузиться в первобытный сон и блаженство таится в глубине души каждого человека?
И тотчас, как по заказу, перед глазами встало лицо Мотоко Итои. Полуоткрытые губы и извивающийся язык. Экстатическое лицо. Да, конечно, в этом тоже выражалось желание вернуться в утробу, погрузиться в мутные околоплодные воды. Не потому ли она требовала, чтобы ее обливали горячим воском? И его страх перед близкой смертью не тот же ли самый страх, который он испытывал, находясь в чреве матери? И внезапный позыв задушить Мицу не есть ли отражение борьбы двух его «я» – того, которое безмятежно спит в утробе, и того, которое должно выйти наружу? Человек дважды переживает смерть – когда рождается и когда, состарившись, уходит из этого мира…
И однако, этот свет, который встретил его на выходе из утробы… С ним соединялось то незабываемое сияние, которое окутывало его, мерцая в бесчисленных снежинках. Был ли это свет иного мира, в который я вскоре вступлю?…
Подняв голову от вязанья, жена посмотрела на мужа:
– Послушай… можно тебя спросить?
– О чем?
– Скажи честно, есть что-то такое, о чем бы ты не мог мне сказать?
– Мне кажется… нет.
– Не бойся признаться. В моем возрасте меня уже ничего не удивит.
– Быть такого не может. Не волнуйся.
Жена не отводила глаз, точно пытаясь проникнуть в тайные движения его души, но в конце концов, как будто смирившись, улыбнулась. За долгие годы совместной жизни она свыклась с тем, что ее муж – писатель. Знала, где пролегает граница, за которую лучше не переходить. Сугуро видел: не зная ничего конкретно, жена давно уже догадалась, что всю зиму его что-то мучило.
Вдруг он подумал, что его жена несчастлива. Очень несчастлива. Признание уже готово было сорваться с языка, но он сглотнул его, точно горькое лекарство. От его искренности не будет никакой пользы. Вряд ли жена смогла бы понять то, что он пережил, слишком все это сложно. Он сам должен во всем разобраться, это его задача как писателя и как человека. Одно только его угнетало: что он скажет этой женщине в свое оправдание, когда фотографии будут опубликованы и все станет достоянием общественности?
Позвонил Куримото.
– У вас не найдется сегодня свободного времени?
– Вы по поводу рукописи?
– Нет, – голос Куримото напрягся. – С вами хочет поговорить директор издательства… Так когда вам будет удобно?
– Директор? – Он сразу понял, о чем предстоит беседа. – Можно и сегодня, но у меня тоже есть вопросы, поэтому лучше я сам зайду к вам.
Он повесил трубку, вспомнив грузную фигуру и широкое лицо директора издательства. Раньше он преподавал на медицинской кафедре университета, но когда тесть, имевший большой вес в издательском бизнесе, слег от инсульта, ему пришлось сменить профессию. Молодые сотрудники издательства вроде Куримото относились к нему с величайшим уважением.
Потому ли, что прошедшие две недели подготовили его к неминуемой развязке, но, повесив трубку, он оставался на удивление спокоен. Переодевшись, вызвал такси.
В приемной издательства уже, видимо, получили указания, поэтому его встретил не Куримото, а девушка из секретариата. Вежливо поклонившись, она сопроводила его к лифту.
Проведя его в просторную комнату, девушка, вновь низко поклонившись, удалилась. Усевшись на диван, Сугуро посмотрел на большую картину Руо, висевшую на стене. Это была характерная для художника картина – деревня библейских времен или, может быть, французская деревушка: несколько крестьянок в платках стоят на дороге, с обеих сторон которой протянулись убогие, неоштукатуренные крестьянские дома, а на горизонте садится солнце, и с первого взгляда понятно, что крестьянки и убогие дома олицетворяют человеческую жизнь, а заходящее солнце – осеняющее ее Божье милосердие. Блаженны кроткие… От этой картины на Сугуро повеяло миром старого священника, миром его жены, бесконечно далеким от того, другого мира, который он подглядел в отверстие. В то время как лучи заходящего солнца освещают кротких крестьянок, там, где он и Нарусэ…
В дверь постучали, вошли директор и главный редактор Хосии. Жестом руки удержав привставшего с дивана Сугуро, директор сел напротив него, Хосии поместился рядом, застыв в почтительной позе.
– Извините, что заставили вас прийти в такой холодный день…
Пока девушка разносила чай, директор со смехом рассказывал о плохой конъюнктуре издательского дела, но как только они остались втроем, выпалил:
– Честно говоря, мы позвали вас для того, чтобы…
Сугуро угадал.
– Этот репортеришка принес ваши фотографии и заявил, что хочет написать статью. Хосии поначалу принял его, но как только понял, что дело серьезное, пришел ко мне за советом.
Опустив сплетенные толстые пальцы на колени, директор деликатно отвел взгляд, чтобы не видеть смущения на лице Сугуро. Но так же как в тот далекий день, когда ему объявили о необходимости серьезной операции, Сугуро молча выслушал слова директора со спокойствием обреченного.
– В нашем издательстве выходит много ваших книг… Если же из-за этих фотографий пострадает ваша репутация, это будет плохо и для вас, и для нас, поэтому я выкупил фотографии и другие материалы по цене, которую он запросил.
