— Кто это? — спросила Элизабет.
— Местный гений, — проворчал Робби.
Деон улыбнулся.
— Ты должен согласиться, он знает что говорит.
— Беда в том, что он всегда и во всем прав. Мне больше по душе ребята, которые заблуждаются: как-то оно человечнее выходит.
— Но кто это? — переспросила Элизабет.
— Ну, врач, живущий при больнице. Такой же, как мы. С той разницей, что знает в два раза больше любого консультанта. И не стесняется это показывать.
— Перестань, Роб, — сказал Деон.
— Ладно, ладно. Способный парень, никто не отрицает, — нехотя признал Робби. — Не подумай только, что я его шпыняю потому, что он цветной. Просто очень уж он самоуверен.
Деон покачал головой.
— А мне, знаешь ли, не кажется. — Элизабет достала сигарету из пачки, и он привстал, чтобы дать ей огня. Чиркнул спичкой, а сам продолжал смотреть на Робби. — Он скромный малый. Нет, правда. И ни капли нет в нем самонадеянности, наоборот. И ты не можешь не признать, что никакого праведника он из себя не корчит.
— Может быть.
Элизабет нехотя кивком поблагодарила за спячку. Затянулась сигаретой и выпустила дым.
— Откуда он?
— Забавно, знаешь: его мать служила у нас на ферме. Правда, она давным-давно перебралась в Кейптаун, еще в… не знаю точно, в каком году, но до войны. Потом мой отец помог ему поступить в университет, и он объявился у нас на первом курсе — штанов и куртки на смену не было.
— Твой отец помогал ему? — Ее это заинтересовало.
— Ja. — И, чувствуя на себе иронический взгляд Робби, поспешил добавить: — Первые годы, конечно. Потом старина Филипп и сам встал на ноги, начал получать стипендию и все такое. В прошлом году, по окончании, ему пришло приглашение от двух заокеанских университетов.
— Почему же он не уехал? Тем более что он цветной.
— Хотел поработать здесь, врачом при больнице. Думаю, в будущем году уедет. Но на этот счет он не распространяется. Странный малый. Я его еще мальчишкой знал, вот таким, а до сих пор не разберу, что им движет.
— Он и ведет себя как личность, — сказала Элизабет. Она откинулась на спинку кресла, глядя на затухающий огонь. — Робби, ты бы подбросил нам дров в камин.
Санитарки опустили боковые стенки кроватки, лязгнуло железо. Как дверь в тюрьме. Что ж, подумал Деон, эти детишки здесь и вправду как заключенные. Иные даже лежат, привязанные за руки и за ноги.
Фигуры в масках, точно процессия монахов-капуцинов из средневековой мистерии, прошествовали к первой кровати. Ребенок, девочка, испугалась, принялась плакать. Заплакала не от боли, а просто испугалась их.
Врач-стажер, тоже в марлевой повязке, докладывал профессору Снаймену. Из-за шума в палате его было плохо слышно. Деон уловил что-то насчет «двадцати процентов». Он перестал вслушиваться в комментарии и оглянулся вокруг. Накануне вечером Филипп провел его по палатам, показал пациентов, которых ему предстояло принять. Пятьдесят пять — по девять в каждом блоке и еще один, новенький; возраст — от двух месяцев до двенадцати лет. Все с термическими ожогами: ожоги кипятком, ожоги горячим чаем, ожоги открытым огнем, ожоги от неосторожного обращения с примусом. Степень ожогов? Ребенок, которым мать защитилась от горящей керосиновой лампы, брошенной в нее мужем. Глубокие ожоги на правой ноге и руке, степень четвертая, пораженные конечности подлежат ампутации.
Процессия двинулась дальше.
Мальчик семи лет — не лежит, держится за свинку кровати, ноги и руки согнуты, как у старика. Тихо повторяет одно и то же:
— Хочу домой. Где моя мама? — И снова: — Хочу домой. Где моя мама?
Деон посмотрел на ребенка почти со злостью. Домой! Это там их жгут как грешников в пекле, а он тянет свое: «Хочу домой». Матери заслоняются ими, чтобы спасти себя, а они знают одно: «Где моя мама?» Что они, мотылькам, летящим на огонь, подобны — те же инстинкты и ничего более?
Как это Филипп сказал? «Если б ты пожил, как я, в Шестом округе, тебя бы это не поразило». Спальня, столовая, кухня, гостиная, классная, детская — все в одной комнате. Семеро детей в одной комнате. Любовь и смех, голод и игры, сопли, слезы (и кипящая вода) — все в одной комнате.
Процессия двинулась дальше. Наиболее интересные случаи. Прошу внимания. Мы рассматриваем их с чисто медицинской точки зрения — больше ничего не принимаем в расчет. Сосредоточимся на методике лечения. Внутривенное вливание плазмы, крови; соли в растворах; промывание области ожога; асептические сыворотки; удаление некротических участков и пересадка кожи. После этого ребенка отправляют домой. Домой, в одну комнату.
Следующий бокс — с металлическим лязгом открываются и закрываются боковые стенки кроваток.
— А это, черт возьми, что такое? — Голос профессора Снаймена срывается на что-то среднее между возгласом ужаса и возмущенным окриком.
Маленький мальчик, привязанный к кровати за ручки и ножки, лежит на спине. Вся грудь в больших пузырях, но некоторые проколоты, кожа здесь съежилась, обнажив красное мясо. Вся поверхность ожога покрыта чем-то густым и желтым.
— Кипящий чай, — произносит врач-стажер из-под марлевой повязки. — Ребенок поступил сегодня ночью, сэр. Мать, пытаясь оказать первую помощь, полила поверхность ожога сгущенным молоком.
— Почему поверхность не обработана? — спросил Снаймен. — Выходят, я зря терял время, составляя методику первой помощи? — Это было произнесено зловеще и относилось ко всем и ни к кому.
Деон пролистал конспекты еще накануне, готовясь заступить на дежурство: «В приемном покое больного выводят из шокового состояния путем вливания плазмы, крови, физиологического раствора и пятипроцентного раствора глюкозы. Объем жидкости устанавливается по формуле с учетом веса больного и распространенности ожога. После того как больной выведен из шокового состояния, его транспортируют в операционную, где удаляют отслаивающийся эпидермис. Вся обожженная поверхность очищается, обмывается теплой водой с мыльной эмульсией, покрывается асептической повязкой со стерильным вазелином».
— Почему раневая поверхность у этого ребенка не обработана? — повторил Снаймен свой вопрос.
Свита переминалась с ноги на ногу. Никто не смел поднять на него глаза. Врач-стажер кашлянул.
— Видите ли, сэр… — Он никак не решался продолжить. — Я как раз собирался сообщить вам и попросить совета. Но мы здесь так закрутились, у меня просто не было времени доложить вам.
Снаймен холодно взглянул на него.
— Вы, стало быть, заняты больше моего, Джон? Вот ведь я нашел время поговорить с вами.
— Да, сер. Прошу прощения, сэр. — Врач-стажер, высокий и очень худой, наклонил голову, как бы выражая полную покорность и готовность понести любое наказание. — Но видите ли, сейчас просто засилье с ожогами. Еще этот дождь зарядил и… пока холода не кончатся… У вас четырнадцать человек поступило за два дня.
Ну и язык, точно фермер с дальнего карру,[8] подумал Деон. Коли дождик пуще, так и нива гуще.
Врач-стажер показал на один из неудаленных пузырей:
— Понимаете, сер, когда пузырь остается нетронутым, меньше обезвоживается организм.
Снаймен нахмурился.
— Это еще что?
— Филипп Дэвидс провел вместе со мной кое-какие исследования. — Полоска лба, не закрытая марлевой повязкой, запылала от волнения. — Мы сделали несколько присосков и наложили их там, где было можно, на пузыри. Все, что вышло из пузырей, слили в тубы. А потом взвесили жидкость, вышедшую из удаленных и неудаленных пузырей. Мы ровно сутки экспериментировали.
— Ну и что вы обнаружили?
— В среднем, если удалять пузыри, организм теряет в три раза больше жидкости, чем если их сохранять.
— Число опытов?
Стажер оглянулся, как бы ища поддержки, и сник.
— К сожалению, Дэвидс вынужден был уйти, его отозвали в гинекологическое отделение, сэр. Но я полагаю, он исследовал не менее тридцати случаев.
— Звучит убедительно, Джон. Ну и что, вы полагаете, следует изменить методику лечения?
Стоявшие вокруг профессора зашевелились — напряжение исчезло. Старик заинтересовался. Значит, громов и молний не будет. Непостижимо.
— Сэр, вся суть в том, что чистка ожоговой поверхности не способствует снятию шока. Практически это чертовски увеличивает шоковое состояние.
Послышался нерешительный смешок.
— Прошу прощения, — сказал врач-стажер, — я хотел сказать, резко увеличивает шоковое состояние. И я уверен, болезненных ощущений будет меньше и число летальных исходов сократится, если мы не станем удалять пузыри и отслаивающийся эпидермис.
— А как насчет сгущенного молока? — Снаймен приподнял бровь.
— И сгущенное молоко тоже, — в тон ему отвечал стажер.
